…Свивая тысячи путей
В один, бурливый, как река.
Хотя, куда мне плыть по ней,
Не знаю я пока.
…о местах, где бываю? Пожалуйста.
Если путь – река, то города словно рыбы: одни заплывают в сети – из слов, из снов, – а другие сами заглатывают тебя, переваривают, не пережёвывая.
Июльский улов – мелкая рыбёшка. Десять дней в дороге, каждое утро – новый вид. Едва замечаешь, как мелькают все эти золотокупольные и краснокирпичные, вытянутые вдоль горизонта и укрытые между холмами, дымно-серые, ощетинившиеся трубами заводов, и полуденно-ленивые, нежащиеся на солнцепёке. Не города – городишки, стайка уклеек. Что-то блеснёт, плеснёт – вот и вся память.
Даже если было время пройтись по улицам – высматривая, выделяя, выговаривая, – спустя почти год образы путаются, а рассказ обрывается на середине. Но я всё же попробую. На одном перекрёстке – прямо, прямо, налево, и будет площадь, – стояли и сидели на раскладных стульях пять-шесть человек с мольбертами, художники на пленэре. Рисовали дом напротив: бурый за летней зеленью, квадратный, примечательный разве что узким эркером – или, вернее, тем, как на этот эркер ложились тени. Ветер то и дело взлохмачивал клён на обочине, и казалось, что там, внутри дома, за пыльными стёклами, кто-то пляшет. На всех набросках штрихи в этом месте становились короче и неуверенней, и везде сквозь них проступали разные силуэты. Должно быть, тогда я и подумала: в наши сети всегда попадается не то, что мы ловим. Потом было другое: о пещере-которая-только-и-есть и вещах-которые-не-для-нас – уже и не пересказать.
Что же на самом деле искали вы, когда возводили, буква за буквой, белые стены древней столицы?
Заметки на полях. Вы говорили – конечно, не мне, – что волшебная сказка – это бегство от смерти. Наше самое древнее и глубокое желание. Так, наверное, калека мечтает об исцелении и зверь вгрызается в больную лапу, пока не вытащит занозу или совсем не растравит рану. Пишу: смерть – та же заноза и под кожей сидит глубоко. Проще забыть, чем избавиться. Такое забвение, если подобрать верную припарку, тоже сродни бессмертию, но ведь из страны эльфов всегда возвращаются. Зачем? Чтобы найти то-чего-дома-не-знали?
…Во сне я вижу крупную добычу. Город со светлыми башнями и кровлями, пугающий и прекрасный, как белый кит (о нём, конечно, писали не вы). Он вечно вдали: дразнит, и ускользает, и кружит. Я стою посреди хрусткого, прихваченного морозом простора, и в лицо мне бьёт ветер, пахнущий солью. Все реки впадают в море, все дороги ведут сюда.
Каждый раз, когда я пытаюсь приблизиться, начинает идти снег. Сперва это редкие белые мухи, потом валит хлопьями, и наконец заметает всё вокруг, а город скрывается в этой вьюге, точно в волнах. Иногда совсем рядом мерно звонит колокол, и кажется, будто под ногами уже не земля, а каменные плиты мостовой. Почему-то я уверена, что улицы там вымощены разноцветной брусчаткой, и узоры напоминают схемы из анатомического атласа, едва ли человеческого. Если бы можно было удержать в мыслях сон, виденный в другом сне, то я поклялась бы, что бывала в том городе. Память о нём как кусок мяса, вырванный гарпуном, но и я лишилась покоя.
Зачем я пишу вам об этом? Наверное, так заблудившийся путешественник вспоминает места, которые прошёл, пытаясь понять, где свернул не туда, и втайне надеясь на подсказку.
Заметки на полях. Вы назвали это благой катастрофой. Счастливый финал, предвкушаемый и внезапный, как выздоровление, высшая функция волшебной сказки. Или – ещё – поворот. Невозможный, единственный в своём роде: не изгиб дороги, но обращение часовой стрелки, назад или вперёд, к началу или концу всего – иначе говоря, туда, где времени нет. Это не бессмертие – для него довольно было бы и остановки часов, – а воскресение, пробуждение. Точка, с которой вся история – только сон, и всё лучшее в ней – это отблеск, или обещание. Чего? Мне нравится ваш ответ: радости за пределами стен мира.
…Зимой даже знакомый с детства город стал другим – таинственным и мутным, как пучина, – и объяли меня воды до души моей. Жизнь вокруг замерла, тишина – словно на дне или в китовом брюхе. День за днём бродишь в зыбких сумерках: то ли наяву, то ли во сне. Всё размыто, обесцвечено: арки, дворы, фасады; люди. Фонари и окна горят тускло – а может, это на глазах пелена. И дороги, конечно, не разобрать, но всё равно пытаешься, идёшь, запинаясь, шаг за шагом и слово за словом.
А потом однажды утром погода меняется: дует новый ветер, тучи расходятся и впускают луч света.
…Так, значит, и правда, профессор, не все из тех, кто странствует, заблудились?
