Дрожит машина братьев Райт —
Мотору верная фанера;
Но инженер на инженера
Глядит уверенно: alright!
Еще не время для войны,
И небеса обетованны;
Но обещают расставанья —
И обещаниям верны —
Три неделимые оси,
Осенних дней гроза и диво.
На синем блюде объектива
До нас, фотограф, донеси
День первый и последний день —
Где блещет тучка золотая
И век летит, перелетая
Из света в тень.
* * *
Город не сдал позиции. Город пуст.
Столп и досель соседу грозит, как перст.
Ангел часу в шестом заступил на пост,
выпрямился в рост.
Справа, в Разливе, в ступке елозит пест,
«шоб вам…» — ворчит чухонка и морщит нос.
Ангел крестом замахивается: «Брысь!
Ты это дело брось!»
Слева, в заливе, злится веселый бриз
и с боссановой схлестывается блюз.
Мне ничего не видно ни вдаль, ни вблизь;
мокрая прядь волос
лезет из-под фуражки (к чертям устав).
Мой часовой ни капельки ни устал.
«Быть ли пусту, служивый, месту сему?» —
я говорю ему.
«Быть — золотым и пламенным! Нынче в пол-
неба пылает адмиралтейский шпиль;
вон у Петра и Павла петух пропел —
враг уже отступил,
Стражу несет отряд у морских ворот
триста-который-год».
Он поправляет форменный отворот.
Смотрит вперед.
* * *
А когда на рассвете лег
ветру в ноги зеленый луг —
Сводом выгнулся потолок,
Изогнул односкатный лук.
Вьется весточка на стреле,
что нацелена в облака:
«Мы в осаде. Пошли земле
хлеба, яблок и молока;
пропитания — до зимы;
подкрепления — за плечо;
и тогда, обещаю, мы
простоим еще».
* * *
Навалило снегу — до крайней Тулы!
А на днях ко мне намело Катулла.
Он, болезный, плюхнулся мимо стула,
был измучен и удручен,
говорил: «Послушай, какое дело:
Passer mortuus est meae puellae,
Passer, deliciae meae puellae… —
Ну а я-то, а я при чем?»
Я чайку на кухне сообразила,
но поэт не пил и глядел уныло.
Говорил, что милая изменила,
что ни совести, ни стыда,
говорил: «Совсем расшалились нервы:
До того люблю — придушил бы стерву.
Не беда, что я у нее не первый:
Не последний — вот в чем беда!»
Поняла я с ходу, что дело худо,
говорю: «Послал бы ее… послушай,
поселись поближе, возьмись-ка лучше
за родной Геликонский гуж,
потому как бабы у нас не хуже.
А в четверг Вергилий зайдет на ужин —
будет выть про битвы и ныть про мужа
(если только позволит муж)».
Только тут Катулла как ветром сдуло:
То ли зря я мужа упомянула,
То ли тень Вергилиева мелькнула
неэпически перед ним?
Облачен в диванное покрывало,
он смотался, словно и не бывало,
в направленье Киевского вокзала
поджидать электричку в Рим.
Навалило снегу снаружи добро!
Поднялась я с рожею дуже храброй,
отложила книжку, взялась за швабру:
разобрали совесть и стыд,
потому — в прихожей пора прибраться,
а не то припрется какой Гораций…
Ради мужа можно б и не стараться,
Но поэзия не простит.
* * *
Переменив обряд и норов,
наряд положенный надев,
на положении non-native
ты пребываешь не у дел.
Положим, доля эмигранта
неутешительна, пока
приходится на горстку грунта
родного — пригоршня песка
заморского; зато вершина
горит, и манит вышина:
затем, что жизнь несовершенна,
точнее — не завершена,
но выражается перфектом
ее движение вовне —
и непреложным этим фактом
оправдана вполне.
Chiba City Blues
Куда не следует нос не суй
и ереси не неси.
В люминесцентной сети Нинсей
(Night City; long time no see —
и не видал бы еще сто лет) —
прожектор в пустом порту
лучом, отточенным, как стилет,
врезается в темноту.
Прищурившись, из последних сил
высматриваю кусок,
в кислотной мороси Тиба-си
прожженный наискосок:
над тусклыми куполами, над
осколками облаков
колючий блик, опалив зенит,
качнулся и был таков.
Пускай в стотысячный раз пусты
карманы — спасибо за
неоновую фрезу звезды,
прорезавшей небеса,
за то, что отблеск ее дрожит
на плоскости голубой;
за право — может, и не прожить,
но сдохнуть самим собой.
* * *
Не обману, не изменю
земной косноязыкой твари.
Как эти звери, горы, травы
произрастали без меня?
О чем — во сне ли, наяву —
стонал залив, обледенев, и
переговаривались нивы
без перевода моего?
И днем и ночью начеку:
В ущелье вздрагивают глыбы,
Ворочаются бычьи губы,
Ворчат горошины в стручке,
но строчкой тянется горем
через нагорья и равнины
над горечью непониманья —
прямая речь.
