В рамках проекта «Наша Победа»
Юрий Слепухин, тетралогия о Второй мировой войне («Перекрёсток», «Тьма в полдень», «Сладостно и почётно», «Ничего кроме надежды»)
Тетралогия Слепухина — это те самые книги, про которые думаешь, нарезая круги по комнате: «Чёрт побери, почему не я это написал?», которые по незыблемой традиции читаешь залпом, притаившись до утра с фонариком под одеялом (ладно, фонарик может заменить подсветка экрана) и после которых в полном катарсисе приходится трижды отжимать зарёванную подушку. Почему они при этом не популярны — загадка. Чтобы раздобыть все четыре тома, мне пару лет назад пришлось полтора месяца проедать плешь строптивым букинистам (да пребудут они лысыми вовек!).
Так сложилось, что в качестве произведения для подростков в последнее время издают только первый том тетралогии — «Перекрёсток», посвящённый довоенной жизни десятиклассников из Энска (в котором порой угадывается родной город автора — Ставрополь). Почему только первый том — вопрос к издателям. Я считаю, что первый и второй однозначно можно было бы промаркировать 14+. А учитывая, что понятие young adult относится к возрасту от 17 до 21 года, возможно, ввести в круг молодёжного чтения и всю тетралогию, тем более что взросление в наше время происходит лет эдак до 25.
Иногда тетралогию Слепухина называют романом-эпопеей, однако с этим можно согласиться лишь отчасти, несмотря на то что с каждым томом эпическое полотно становится всё шире и к финалу действительно разрастается так, что не назвать его эпопеей становится сложно. И всё же… вспомним известную статью Бахтина «Эпос и роман»: эпопея обращена к абсолютному прошлому, её мир не современен ни автору, ни читателю, он отделён эпической дистанцией. Иными словами, роман-эпопея посвящён легендарному прошлому, незыблемому, как скала.
Взгляд Юрия Слепухина — это не взгляд демиурга-Толстого, наблюдающего отечественную войну спустя почти полвека как событие национального героического прошлого. «Если же мы касаемся времени, память о котором ещё кровоточит, подняться над пристрастностью трудно», — пишет Слепухин. Да, современник, пишущий эпопею, всегда рискует скатиться в политику. Слепухин современник своих героев и рассказывает в первую очередь о том, что пережил сам: оккупация, плен, эмиграция. Для него Великая Отечественная война — часть пережитого, «самая засекреченная война нашей истории», как говорил один из его персонажей. Впрочем, даже нам, отмечающим уже 75-летний юбилей Победы, далеко не всё могут рассказать не так давно открытые архивы Минобороны, тонны диссертаций и терабайты изданных и неизданных мемуаров и семейных историй.
Масштабных батальных сцен и рассуждений о судьбах народов в романе не так много, гораздо больше — о человеке на войне. И всё же автор не раз поднимается над историческими событиями в прекрасных лирических отступлениях. Вот, например, отрывок об открытии второго фронта из последнего тома: «Транспорты десантного флота медленно приближались к берегам Нормандии. Отсчитывая последние мили, крутились лаги, в тишине штурманских рубок стрекотали самописцы эхолотов, вычерчивая на бумажных лентах постепенно повышающийся профиль дна Английского канала. Десятки тысяч вооруженных людей, которые стояли на залитых водою палубах, торопливо затягиваясь последними сигаретками, еще не видели берега, но его темная неровная линия, растушеванная непогодой, уже различалась с ходовых мостиков, сквозь оптику морских биноклей и дальномеров. Где-то за тучами по левому борту вставал туманный рассвет — над Европой поднимался новый день, вторник шестого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года».
Думаю, логичнее было бы отнести тетралогию к жанру романа-реки, несмотря на то что это понятие в отечественном литературоведении не очень популярно и применяется к произведениям французов. Слепухин писал не о народе, а о судьбе человека в трагическую эпоху. Этот роман в четырёх томах стал и судьбой автора: первый том Слепухин задумал в 1949 году (по другим сведениям — в 1945), а последний дописал в 1988. Сорок лет жизни на роман. И хорошо, что на классический роман-эпопею тетралогия не похожа. Эпопея — жанр коварный, как ни крути, ему свойственна такая мощная центробежная сила, что автор вынужден укрощать сюжет примерно как Геракл тех самых коней-людоедов. В противном случае может получиться иллюстрированный учебник истории или поэма без героя (чему пример — киноэпопеи Ю. Озерова «Битва за Москву» и «Освобождение». Хорошие фильмы, снятые ветеранами, но без людей. Впрочем, мы сейчас не о кино, а про книжки).
Том первый. «Перекрёсток». На первый взгляд может показаться, что всё это нам давно известно: «в воздухе разлита тревога», «завтра была война», «что-то блеснуло на горизонте» и тому подобное. О выпускниках сорок первого написано немало книг: «Завтра была война» Васильева (здесь, правда, девятый класс), «Будь здоров, школяр» Окуджавы, «Навеки — девятнадцатилетние» Бакланова, «До свидания, мальчики» Балтера и так далее… по списку внеклассного чтения. Однако «Перекрёсток» издан первым, в 1962 году, раньше всех перечисленных книг, поэтому считать его вторичным было бы несправедливо.
Первый том не столько о призраке грядущей войны, сколько о взрослении и о первой любви. Таня плюс Серёжа. Романтические мечты о светлом будущем, которое никогда не настанет. Именно это «никогда» становится голосом крадущейся войны. Не так давно этот же принцип успешно использовал Быков в романе (или всё же цикле повестей?) «Июнь».
А как прекрасно описана у Слепухина ночь на 22 июня! Обязательно читать всем, кого уже не первый год тошнит от рыдающих в ситцевые платочки баб возле громкоговорителя, вещающего голосом Левитана (и не спрашивайте, почему всем мерещится Левитан, хотя точно известно, что о начале войны объявил Молотов). «Быстро бегут часы короткой июньской ночи — самой короткой в году. Двадцать два тридцать. На полевом аэродроме бомбардировочной группы «Иммельман» машины подготовлены к боевому вылету. Тупорылые фугасные пятисотки надежно закреплены в захватах бомбосбрасывателей, доверху наполнены кассеты зажигательных, в магазинные коробки уложены сотни метров крупнокалиберных патронных лент. Еще засветло были заправлены баки, в последний раз проверены и опробованы моторы. Сейчас на аэродроме темно и тихо. Вдоль взлетной дорожки, тяжело ступая по утрамбованной земле, мерно шагает часовой в полном боевом снаряжении — в каске, с круглой гофрированной коробкой противогаза, с висящим под мышкой пистолет-пулеметом. Характерные очертания пикировщиков — горбатые, с высоким угловатым килем и хищно вытянутым вперед обтекателем втулки винта — четко вырисовываются на светлом ночном небе.
Через несколько часов десятки одновременно запущенных моторов превратят эту тишину в ревущий ад, но пока её нарушают только шаги часовых, далекий тоскливый крик какой-то ночной птицы и негромкое пение губной гармоники, доносящееся от бараков рядового состава». Стоит отметить, как поэтично Слепухин описывает технику. И не только в этом отрывке.
Том второй. «Тьма в полдень». Серёжа уходит на фронт, и его сюжетная линия начинает напоминать ту самую «лейтенантскую прозу». Уходит на фронт и полковник-танкист Новиков, дядя Тани. Все дальнейшие события на фронте будут показаны, главным образом, через этих двух персонажей. Большинство выпускников оказывается в оккупации. Может показаться, что автор идёт по давно проторённой тропе под кодовым названием «Молодая гвардия» (вариаций на эту тему пруд пруди), однако слепухинская «молодая гвардия» проходит путь не от победы к победе, не к величию (пускай посмертному), а от поражения к поражению.
Во втором томе мы вроде бы имеем дело с типичным сюжетом типа «Барабанщица» (не знаю, вспомнит ли кто-то сегодня эту совковую пьесу Салынского 1958 года производства, но, судя по тому, что тема переводчика-шпиона в немецкой комендатуре не иссякает и по сей день, «Барабанщица» живее всех живых. Достаточно вспомнить фильм Прошкина «Переводчик» или повесть Киселёва «Вайнахт и Рождество», вошедшую год назад в короткий список премии «Книгуру»). Однако Слепухин уходит от штампа «шпрехен зи дойч, флаг в руки, барабан на шею». Таня становится переводчицей в гебитскомиссариате случайно, в надежде принести пользу слабо, кое-как организованному подполью, но её романтические мечты о подвиге сразу же сталкиваются с грубой реальностью. Таня чудом избегает казни и отправляется в лагерь.
Отдельно стоит отметить, как ловко Слепухин избегает советского агиографического канона. Никаких святых комсомольских мучеников, рыцарей без страха и упрёка, поющих перед смертью «Интернационал», никаких безусых лейтенантиков с деланным баском или суровых полковников, готовых «трупами закидать», никаких врагов народа из «бывших»: во втором томе появляется новый персонаж, которому предстоит пройти через весь роман, — русский эмигрант Кирилл, инженер, служащий у немцев. Этот образ очень трагичен и, несмотря на свою неоднозначность, вызывает у читателя сочувствие. Возвращаясь к персонажам, заметим, что в тетралогии Слепухина человекообразные немцы (ей-богу, у нас они почти всегда изображаются в виде зомби в рогатых касках или в виде картонных мишеней из тира).
О немцах — том третий, «Сладостно и почётно». В названии скрыто латинское выражение «Dulce et decorum est pro patria mori» — «Сладостно и почётно умереть за отчизну». Отчизна в данном случае — вовсе не Советский Союз, а Германия. Третий том посвящён германскому Сопротивлению и заговору против Гитлера 20 июля 1944 г. Согласитесь, не самая популярная тема для отечественной литературы о войне. Впрочем, известная советскому человеку хотя бы по уже упомянутой киноэпопее. Людмила, бывшая одноклассница Тани и Серёжи, отправляется на принудительные работы в Германию и становится прислугой в доме профессора-антифашиста. Чуть позже у неё начинается роман с немецким офицером, который участвует в покушении на Гитлера.
Четвёртый том «Ничего кроме надежды». Здесь описан период с октября 1943 года и до победы. Самый жестокий и самый честный, последний том подводит читателя к теме «прокляты и убиты». Титан пожирает своих сыновей. Победители возвращаются на родину и вдруг оказываются в лучшем случае ненужными, а в худшем — осуждёнными. Таня проходит через лагерь Шарнхорст, она снова переводчица. Её дядя, уже генерал-полковник, участвует в штурме Берлина. Он видит последние дни войны совсем не так, как о них будет написано в советских газетах и учебниках: «В армии хорошо знают, о чём можно и о чём нельзя спрашивать генералов. Более того, никакие такие вопросы — как ни странно, пожалуй, — и не возникают сейчас у тех, кому скоро предстоит умереть здесь, на пороге Берлина, накануне мира. Они не спрашивают себя, действительно ли это нужно, считают это неизбежным, правильным. Как тогда под Прохоровкой. Многие, наверное, даже искренне воодушевлены, гордятся своей «почётной» ролью участников битвы за вражескую столицу. Может, так оно и лучше. Конечно, лучше. Куда труднее было бы им сейчас, знай они, какую грязную политическую игру решено оплатить здесь их жизнями…»
В финале остаётся только боль и выжженная земля. Никакого хеппи-энда, «жили долго и счастливо», «по усам текло да в рот не попало», никакой бронзы и позолоты, фанфар, елея и фимиама. И… надежда.
Надежда на исцеление для тех, кто остался в живых и уже никогда не станет прежним.
