В рамках проекта «Наша Победа»
Виктор Некрасов «В окопах Сталинграда»
Помню кухонный разговор взрослых в середине 70-х: «Но, конечно, никто так правдиво не написал о Великой Отечественной, как Виктор Некрасов… Жаль, что мы этого уже никогда не прочитаем». Мне тогда было лет 12, я не знал, кто такой Виктор Некрасов и почему его никто уже не прочитает, и что такого крамольного было в его книгах. Что за такая особенная правда? Антисоветчина?
Потом только я узнал, что как раз в то время, в 1974 году, Виктор Некрасов выехал из страны как диссидент, и прожил остаток жизни во Франции. В то время выезд писателя, даже самого именитого (а Некрасов был лауреатом Сталинской премии) на ПМЖ за рубеж, тем более в капстрану, означал полное вычеркивание из национальной культуры. Навсегда. Потому что тогдашний строй, как казалось, был навсегда. Хотя не прошло и 15 лет, как был отменен запрет на Некрасова и его произведения, его именем стали называть улицы… Но он уже этих перестроечных почестей не застал – скончался от рака в 1987 году.
Советские люди были закормлены и перекормлены Великой Отечественной войной. Детские рассказы о войне начинали читать нам чуть не с детсада, в школе это была одна из основных тем, в том числе встречи с ветеранами, всевозможные линейки, пересказ военных книг на внеклассном чтении, несение почетного караула. Чуть ли не треть советских фильмов и телесериалов снималась о войне (Отечественной или Гражданской, ведь в 60-е – 80-е еще немало оставалось участников революционных боев). В телевизоре – постоянные вечера памяти, встречи однополчан, новые документальные фильмы. Превратились в речевые клише, легко прыгавшие на язык, обороты вроде «окопы Сталинграда», «мужество и героизм защитников…», «ни пяди земли», «бои за каждую улицу, за каждый дом», «за Волгой для нас Земли нет», «великий подвиг советского народа», «сломали хребет фашизму», «коренной перелом в войне», «воины-освободители» и т.п. Словом, благодатная была тема.
Но ведь недаром День Победы всеми воспринимался как самый честный советский праздник (не считая Нового года). Война проехалась танком по нескольким поколениям, и даже те, кто родились после войны, все равно воспринимали ее как свою. Как и у большинства моих сверстников, мои деды, дядья и более дальние родственники воевали, были ранены или убиты. Дед с папиной стороны был контужен при обороне Москвы, с маминой стороны воевали и дедушка, и бабушка, они и познакомились на фронте, дошли до Будапешта, а после капитуляции Германии еще полгода воевали в Маньчжурии. Вот только ничего толком не рассказывали. Дед, у которого две дырки в животе, на вопросы о войне морщил лоб и с трудом вспоминал лишь про болота в Белоруссии. Видимо, самое сильное его впечатление от войны.
Я вырос в Волгограде, и легко представить, какой силы там был культ Сталинградской битвы. С начальных классов, как «Отче наш», заучивали все перипетии этой битвы – бои за Мамаев курган, за Тракторный завод, за элеватор, за дом Павлова, за мельницы… Но в нашем случае был такой важный момент – мы не просто учили абстрактные и далекие факты истории, мы среди них жили. Моя 5-этажная хрущевка стояла лоб в лоб к элеватору, через дорогу. Проезжая на троллейбусе по мосту со 2-го Волгограда в центр, я каждый день видел разбомбленные мельницы на дне оврага, они по сей день там стоят как память о войне. Квартира тети находилась напротив дома Павлова. На Мамаевом кургане находился телецентр, где работал отец. Иногда заходили за покупками в Центральный универмаг – там был штаб фельдмаршала Паулюса, где он и капитулировал. А когда мы приплывали с турбазы из-за Волги, то при подходе теплохода к центральной набережной отдыхающих встречали остатки бывшей соляной пристани – место высадки 13-й гвардейской дивизии, и на ней те самые надписи краской, которые потом тоже стали клише: «Враг не пройдет», «Ни пяди земли не отдадим», «За Волгой для нас земли нет»…
У мальчишек главная игра была – в «войнушку». «Наши» против «фрицев». Воевали кто дощечками, палочками и прутиками, а кто и настоящими автоматами из «Детского мира», а однажды один пацан откопал в овраге за школой проржавевший немецкий «шмайсер». В том же овраге – ржавые гильзы, патроны, иногда почти целые пулеметные ленты. Патроны, естественно, в костер – надо же посмотреть, как они взрываются. Из-за укрытия, конечно, мы же опытные защитники Сталинграда. А однажды старшеклассники принесли в школу авиабомбу и положили на стол директору – вот это был скандал!
Часто эти игры заканчивались трагически – сообщения о взрывах в области поступали регулярно. Однажды, когда взорвался очередной мальчишка, я ему позавидовал. Мне было лет 7, хотелось славы и героизма, и чтобы обо мне тоже вся область говорила, чтобы все меня оплакивали и жалели. Но, рассудил, что если меня разорвет на мелкие кусочки, то я не смогу насладиться славой в полной мере, да и маму не хотелось расстраивать. Пусть лучше меня ранит куда-нибудь в ненужное место, например, в голову, и я буду идти по двору с забинтованной головой, с рукой на перевязи и прихрамывать. Как герой войны. И бабушки на лавочках будут пускать слезу, девчонки – томно заглядываться, а пацаны – зеленеть от зависти.
Почему-то я не связывал с военным героизмом пожилых высохших дядек, собиравшихся вечерами на лавочке у черного входа овощного магазина (в нем был винный отдел). Они одинаково одевались – кепки, засаленные черные пиджаки, рубашки землисто-желтого цвета (то ли от природы, то ли от нестиранности). У некоторых не было руки или ноги. Те, кто мог, иногда выполняли нехитрую работу: помогали разгружать машины с помидорами, луком, картошкой, арбузами, собирали пустые ящики, сметали со двора луковую шелуху. Перед закрытием заведующая выносила им дешевое вино, или портвейн, или водку, авоську с помидорами на закуску. А разбитые при разгрузке арбузы были их законным пиршеством. Там же, на лавочке они распивали вино, делясь с безногими товарищами, прикатывавшими на тележках. Мужики эти почти никогда не улыбались и мало говорили. Мрачно сидели и бесцельно смотрели перед собой, покуривая «Беломор». Странно, я в детстве относил их увечность и мрачность на нездоровый образ жизни, про их связь с войной никаких мыслей не приходило в голову.
А дети продолжали отдавать дань Сталинградской битве, лучших пионеров и комсомольцев набирали в почетный караул, который после долгих тренировок нес вахту у Вечного огня на Аллее Героев в центре города. Остальным полагалось им завидовать и мечтать попасть в команду для игры в «Зарницу». А если тебе и туда не повезло попасть, то тебя ждет улица, подворотня, курение и выпивка за гаражами, потом милиция, тюрьма, а в старости – задворки овощного магазина…
… Книга Виктора Некрасова попала мне в руки уже во взрослом возрасте. Удивило то совпадение, что «самая правдивая» книга оказалась об обороне Сталинграда, моего родного города. И называлась она «В окопах Сталинграда» — то самое избитое выражение, которые я слышал с раннего детства. И понятно почему – Некрасов же и дал ему жизнь. А когда начал читать, то удивился еще больше.
Во-первых, нет там ничего крамольного, никакой антисоветчины. Некрасова запретили за его общественную деятельность в 60-70-е, за то, что никого не боялся и говорил то, что думал.
Во-вторых, это было совсем не то, что я ожидал. Я же много читал и смотрел о Сталинградской битве. Это была мясорубка, да еще в разгар лютых морозов, непрерывные бомбежки, обстрелы, атаки, контратаки… «За каждый дом, за каждую улицу…». А у Некрасова почти ничего этого нет. Как показалось с первого взгляда, повесть вообще не об этом. На самом деле, именно об этом. Но так, что это не сразу понимаешь.
В-третьих, если меня спросить: «Какими именно художественными достоинствами обладает эта повесть?» — я даже не найду, что ответить. Там нет красивостей, нет патетики, нет громких фраз, нет философии. Сухой, лаконичный, даже «телеграфный» язык. Без эмоций. Наверно, так же разговаривали те мужики на лавочке у овощного магазина. По жанру как дневниковые записи, или репортаж с места событий.
Хорошо, а какая главная идея данного произведения? Да черт его знает… Автор не поднимается до каких-то идей. Просто рассказывает то, что видит. Такие небрежные зарисовки. Из которых ясно, что война – это очень нездоровый образ жизни, для многих заканчивается гибелью, для других инвалидностью, контузией, травмой на всю жизнь, или даже на несколько поколений вперед. Но самое главное – ты сразу веришь тому, что написано. Настолько рутинно-обыденны повседневные детали войны, которая проявляется вовсе не в героизме, не в патетике, не в лозунгах. Война у Некрасова – это обычная жизнь и обычная работа.
Причем очень будничная. Есть конкретные небольшие дела, постановка задач здесь и сейчас. А также шутки, выпивки, перекусы, а еще прослушивание симфонических концертов по радио, а еще беседы с коллегами, быстрые портретные наброски. То и дело – описание обстановки у того или иного коллеги офицера: герой повести лейтенант Керженцев методично отмечает, как рачительно оборудована землянка или «щель», как удобно стоит чайник и плитка, как по-домашнему развешиваются картинки, репродукции художников или портреты родных, любимой женщины… И где же все эти ужасы войны, спрашивается?
Да вот же они! Вот это и есть ужасы. Это и есть жизнь на войне. И когда вдруг герой случайно проговаривается о том, что бьют, мол, сегодня из соседнего дома не так плотно, как вчера, и бомбить меньше стали (экономят боеприпасы или авиакеросин), и что немцы, оказывается (пока герои беседуют, допустим, о музыке или о смысле жизни) всего лишь в пятидесяти метрах окопались и непрерывно шмаляют из-за укрытия, и хорошо бы их завтра оттуда выкурить, то понимаешь, что все эти грохотания, летящие пули, осколки, земля – все это такая привычная рутина, что на этом ему даже заострять внимание неинтересно, это само собой разумеющееся, деталь пейзажа, природное явление как дождь или снег, ему интереснее про то, что кто-то из соседей принес вкусный хлеб вместо сухарей, или тушенку, и сейчас можно сходить в гости к соседям, поесть, покурить махорку, послушать музыку, поговорить с умным человеком… Только по дороге надо беречься автоматных и минометных обстрелов, но это ж и дураку понятно.
Это примерно как если бы вы собрались в гости, или в театр, или в ресторан для душевной встречи, теплых разговоров с друзьями – только идти туда придется по сложной системе окопов (которую и создавал герой повести полковой инженер Керженцев, как и его автор и альтер-эго Некрасов), пригибаясь от пуль и осколков.
И боевые действия не выглядят героическими, и выполняемые задачи не выглядят эпическими – герой повести лейтенант Керженцев постоянно оборудует какие-то укрепления, показывает где рыть окопы, строить дзоты, что-то минировать-разминировать, что-то взрывать. Тоже вроде привычные действия, только они должны быть выполнены любой ценой, а цена может быть – твоя жизнь.
И да, периодически ради выполнения задачи приходится вступать в боестолкновения. На самом деле, боестолкновений в повести Некрасова всего четыре или пять. Меньше, чем происходит за полчаса в любом боевике. Но и там нет ожидаемого «экшена» с героическими трюками. Он описывает визг пуль, запах сырой земли, когда в нее зарываешься всем лицом, радость и секундное расслабление, когда успеваешь запрыгнуть в воронку. Как приходится прятаться за трупом товарища. Как приходится проанализировать опыт трех солдат, которые не смогли добежать с нейтральной полосы до наших окопов под пулеметным огнем, и его герой придумывает способ обмануть «фрицев» — для этого знаками объясняет свой план солдату из соседней воронки, и им удается спастись. Таким будничным и профессиональным тоном может рассказывать о своих удачах и неудачах рыболов, садовод, автослесарь, музыкант…
Смерть тоже приходит буднично, без пафоса и героизма. В советских фильмах часто встречалось сюжетное клише: полюбившийся зрителю персонаж – симпатичный старичок или задорный парень – крутит цигарку и мечтательно произносит: «Эх, кончится война, вернусь в родную деревню, увижу родные поля, обниму любимую жинку…». В это время пролетает пуля или осколок, и герой убит. Иногда перед смертью дает напутствие товарищам – бить гадов, защищать Родину или передать письмо. Зритель роняет скупую слезу… У Некрасова смерть является как в жизни — во всей своей банальной мерзости и безжалостной жестокости, в такой же простоте, как ревизор в бухгалтерию. Просто что-то просвистело, ты усмехнулся, а из твоего товарища вываливаются внутренности, а он еще продолжает говорить, потом замолкает.
«Я помню одного убитого бойца. Он лежал на спине, раскинув руки, и к губе его прилип окурок. Маленький, еще дымившийся окурок. И это было страшней всего, что я видел до и после на войне. Страшнее разрушенных городов, распоротых животов, оторванных рук и ног. Раскинутые руки и окурок на губе. Минуту назад была еще жизнь, мысли, желания. Сейчас — смерть».
Некрасов глазами своего героя изучает себя, свои ощущения, других людей. И бесстрастно доносит увиденное до читателя. Санинструктор бинтует раненную кошку и кладет в ящик с котятами, а те орут, потому что не могут найти сосков – мама забинтована. А вот как выглядит отступление: полк неделями ждет приказа, солдаты и офицеры загорают на речке и маются от безделья. Мечтают вступить в бой. Все безоблачно. Потом — приказ отступать. Люди из прикрытия догоняют полк, чтобы соединиться в деревне. На полпути их перехватывает раненный всадник с известием: «Дела дерьмовые, — коротко говорит он, — полк накрылся… Майор убит… комиссар тоже… Второй батальон сейчас неизвестно где… От третьего — рожки да ножки. Артиллерии нет … Дайте закурить…». Только что была тишь да благодать, бойцы совсем необстрелянные – и вот смерть косой прошлась не просто по паре знакомых, а уничтожила целый полк.
А вот так выглядит героизм. После стычки с немцами отряду надо уходить, оставив прикрытие. Командир выбирает надежных людей, которым нужно продержаться хотя бы час. Приказывает остаться молодому солдату.
– «Будете прикрывать. Понятно?
— Понятно, — тихо отвечает Седых.
— Что понятно?
— Прикрывать останусь со старшим лейтенантом».
Не нужно никаких лишних слов, чтобы описать страх 18-летнего парнишки и одновременно обреченную решимость выполнить приказ, который вполне вероятно станет для него последним.
Еще много удивительных вещей о войне можно узнать из этой книги. Например, об особом военном мышлении, когда вражеские бомбежки — радуют. «Десятый день немцы бомбят город. Бомбят, значит, там еще наши. Значит, идут бои. Значит, есть фронт. Значит, лучше сейчас, чем в июле».
Кстати, такое же бесстрастное отношение у героя повести к немцам. Нет к ним какой-то особой ненависти, они присутствуют как абстракция, как функция, задача, которую надо решить.
Почему я назвал повесть «В окопах Сталинграда» (первоначальное название «На краю земли») «Самой «первой» книгой о войне»? И почему в кавычках? Потому что я не уверен, что это и правда первая книга о ВОВ. Но она первая в том смысле, что Некрасов задал тон всей дальнейшей военной литературе. Той самой «лейтенантской прозе», которая подкупала своей честностью и искренностью. Для людей, которые смотрели в лицо смерти и были с нею на «ты», понятия чести – и честности – были выше таких вещей как желание угодить литературным начальникам, подыграть официозной пропаганде, они были выше всего этого мусора. Виктор Некрасов, опубликовавший свою повесть в 1946 году, стал родоначальником этого жанра «честной военной прозы».
Повесть «В окопах Сталинграда» была издана общим тиражом более 4 млн экземпляров на 36 языках. В 2015 году The Wall Street Journal поставил ее на первое место в рейтинге лучших книг о Второй мировой войне.
… Моих дедов давно нет. Но я понимаю теперь, почему они ничего не рассказывали про войну. Война для них – просто тяжелая и грязная работа, оставившая очень плохие, гнетущие воспоминания. А в моем городе дети по-прежнему взрываются на боеприпасах той войны.
