Я, конечно, представляю, как можно было бы начать письмо знаменитому писателю, учитывая нормы французского эпистолярного этикета и социокультурные особенности. Но вы бы поморщились. Вы в любом случае поморщились бы, прикрыли бы глаза, коснулись бы правой рукой виска, как если бы мигрень, а в левой – сигарета между безымянным и средним. Да, я очень хорошо помню этот жест и сигарету, помню то юное время, девяностые/нулевые, когда открыли границы, и приезд заграничного писателя был огромным событием. К нам едет Мишель Уэльбек! В вашем багаже «Элементарные частицы», «Платформа» и ещё – прямо с пылу с жару «Возможность острова». Это ваш второй визит в Москву, вы знаменитый писатель, но вас здесь упорно представляют как поэта, не понимая ещё масштаба бедствия. На встрече с переводчиками и многочисленными в те времена франкофонами вы пили Evian и грустно читали грустные стихи. Помню, все чего-то ждали, чего-то особого – возможно, когда же наконец будет про Это. От монотонного чтения стихов публика начинала потихоньку засыпать, но очень оживилась в конце, когда моя подруга посетовала, что по-русски «облако спермы» звучит искусственно, не так органично, как по-французски. Вы посмотрели сквозь неё куда-то вдаль и в ответ прочитали короткое стихотворение, где семь раз прозвучало слово грусть. Соглашусь, месье, – в сексе и правда есть грусть.
В то фривольное доэкологичное время тема секса ещё волновала население, не сформировался ещё класс асексуальных экосознательных граждан. Да что там секс, возьмём курение. Как же хорошо было потом, после разговора с вами закурить, подражая вам (сигарета в левой), и с грустью смотреть, как вы грустно подписываете свои книги. Это уже много позже вы напишете, что сам по себе никотин не приносит радость, но отсутствие его отнимает радость. (Прямо вижу вас как сейчас в дымчатом нимбе от Gitane/Gauloises). Это было о приятном.
А сейчас я хочу поговорить о неприятном и депрессивном, как вы любите. В чем вас только ни обвиняют: от анархизма до расизма и мизогинии. Ну и в придачу полегче: от экобезответственности до пропаганды алкоголизма и табакокурения. Ваши герои ломают в отелях датчики задымления, они не толерантны, эгоистичны, постоянно мастурбируют, совершают самоубийства, покушения на убийство, не любят понаехавших, впадают в уныние, их тошнит от глобализации, они не сортируют мусор etc. Говорят, желтые жилеты – это ваших рук дело, вы накликали, вы их предсказали. Возможно эпидемия – это тоже вы. Я в том смысле, что глобализация для вас ничем не лучше пандемии.
Мизогиния. Поговорим об этом, остальные ваши «грехи» меня не так волнуют. Возьмём к примеру ваш роман «Карта и территория». Казалось бы, мужские игрушки: карты и территории, но флёр (не дух же, француженки все-таки) женщины в каждой фразе. Да, вы часто к нам безжалостны, но к себе как к мужчине вы намного безжалостней, это факт. В то же время примерно вышел роман нашего писателя Пелевина про апельсиновую воду для прекрасной дамы. Я не припомню там сколько-нибудь значимой дамы, хотя нет, какая-то дама, кажется, была. А как вы думаете, русским мужчинам нужна дама? Нужна она им на работе, в правительстве, на охоте, в фитнес-центре, на авито.ру, в транспорте, в стритболе, у телевизора, за приставкой, у монитора, за рулём, на балконе с сигареткой, в разговорах о политике, о ралли Париж-Дакар, наконец… она им вообще по жизни нужна, дама эта? Вот и я не уверена. А французу (знаю) без дамы скучно в любой ситуации, хотя вам, месье Уэльбек, и с дамой скучно, это чувствуется, не обижайтесь. Или я не права? Я к тому, что, может, у меня есть шанс, просто вы большой писатель и умеете намертво приклеиться к своему главному герою.
Это дело вкуса: для одних лучше транквилизаторы, для других – антидепрессанты. Как вам такая классификация человечества? Вот так постепенно и нелогично (а кому сегодня нужна декартовская логика, вы же сами предсказывали нам деградацию, невежество и упадок) докатились мы до главного, до вашего нового романа «Sérotonine». Как поэтично он начинается. Это стихи, ода новому мощному антидепрессанту. «C’est un petit comprimé blanc ovale sécable» – образ белой овальной таблеточки с риской для деления, пройдя сквозной метафорой через весь текст, фатально замыкает порочный круг, возникая рефреном уже в самом конце романа, в последней главе: «c’est un petit comprimé blanc ovale sécable». Да, это стихи, вы – поэт, и это здорово. Одна беда – таблетка не справляется. Она была хороша в доброе старое нетолерантное и нездоровое время, когда больной был скорее жив. Но я забегаю вперёд.
Признаюсь, сначала я подошла к вашему роману как к «Война и мир» в школьные годы: про войну (про сельское хозяйство, забастовки, квоты Евросоюза) буду пролистывать, а про мир (про сорокашестилетнего депрессивного импотента с цветочным именем Флоран) буду читать внимательно. Не удалось – к середине романа я уже забыла про деление на личное и общественное. Вы – мастер, чего уж там. Наставили везде триггеры и готово дело – все сработало, не оторваться. Ваш главный герой по имени Флоран-Клод Лабруст превращает себя в объект макросъёмки, он методично делает своё грустное психо-селфи на фоне глобализации, медикализации и медиатизации. Он апатично совершает свои микроподвиги, он всегда под анастезией, у него всегда под рукой un petit comprimé blanc, маленькая белая таблетка. Флоран – антигерой нашего времени, а другие персонажи- это просто хор, где-то там, сзади. Одиноко ему, маятно на сцене в этом вашем «античном» театре. Более неприятного персонажа и при этом болезненно притягательного я давно не встречала, я так к нему прикипела, что фактически стала Флораном к концу романа. Floran c’est moi. Как вы это сделали? Кстати, я поняла, зачем вам вся эта зоофилическая/педофилическая приправа – это усилитель вкуса. Сегодня ведь просто хороший текст – это что-то вроде колыбельной, усыпляет. Так и будем весь двадцать первый век сонно-грустно сортировать мусор. Вот вы и решили нас подшевелить. Мы в Москве тоже мусор сортируем, но без фанатизма – через раз, и именно поэтому у нас ещё можно положиться на антидепрессанты, они действуют, мы ещё более-менее живые. Даже хорошо, что на русском книжка вышла почти через год. Запаздываем: мы только пластик от стекла учимся отделять, а вас, месье, этот процесс уже давно бесит. Да вас и Париж бесит, а вот меня он скорее наоборот. А теперь о том, что нас сближает: я очень хорошо понимаю, почему Париж вас так бесит.
Ну и пару технических вопросов. Тут у нас часто сетуют, что нет в русском адекватной лексики для описания секса. Вы тоже не особо заморачиваетесь. Может дело не в лексике? И ещё. Как удаётся быть современным, ультрасовременным, не стараясь искусственно омолодить язык? Как чувствовать на полшага вперёд, резонировать с Фата-Моргана из будущего, какое место оголить, куда поставить датчики? Вы начали этот роман предсказуемо иронично, по-уэльбековски. Но как вам удалось незаметно сменить тональность, как удалось протащить через апатичную вагину романа эту вашу пеструю ленту Мебиуса – так уверенно, слово после слова?
Да, и главное – куда вы нас ведёте? Для русского читателя это главный вопрос (не шучу). Что там в арсенале: одиннадцатый этаж для верности или лучше выбрать путь Христа? Да, это одно и то же, я поняла, куда вы клоните. Да, я в курсе, что вы не должны нам указывать путь, вы же не Лев Толстой. А потом, посылали нас уже в светлое будущее – ходили, ничего там особенного нет.
Но все-таки, что же нам остаётся, месье Еnfant terrible? Вы же философ, пророк в своём отечестве. Сколько нам ещё ходить под разными флагами: чёрные, белые, красные, радужные, зеленые, желтые, черные, белые… Может бросить все и пойти к Реке. Нет, не туда, где переправа – на обол ещё не заработали, а Харон «за так» не повезёт. Может, просто пойти посидеть на берегу, помечтать о золотой рыбке. О золотой рыбке Любви. Чем не финал. Вы ведь об этом?
