Эта книга — «Большие и маленькие» Дениса Гуцко, увидевшая свет в «РИПОЛ классик» в 2017 году, — прошла мимо меня. Нет, я знал, что она издана, встречал в интернете аннотации и фотографию обложки, но прочитал только недавно. Так получилось: во-первых, в моей личной жизни в том 2017-м было много перемен и переездов, а во-вторых, почти со всеми текстами, включенными в сборник, я познакомился раньше, в журналах.
Но вот прочитал их в книге и еще раз убедился, что, собранные под одной обложкой, повести и рассказы, да и статьи с рецензиями воспринимаются совсем иначе. Как правило, сильнее.
Читал медленно, не одну неделю. Проза Гуцко всегда была не для развлечения и занимания досуга, пишет он предельно плотно и густо; этот же сборник оказался для меня особенно трудным. Трудным, но необходимым. Не буду утверждать, что, пройдя через тексты «Больших и маленьких», я стал другим, хотя что-то со мной случилось. Попытаюсь понять.
Если сравнивать произведения литературы с досками, то нынче мы, как правило, имеем дело с сюжетами обрезными, а нередко и строгаными, их можно безбоязненно брать голыми, без верхонок, руками. Брать и пускать в дело и тут же чаще всего забывать. Ни сучка у них, ни задоринки: автор-мастер все обработал.
Бывают, конечно, стилистические неточности, а то и ляпы. Но это, скорее, не к сюжету, а к языку.
Язык у Гуцко отличный. Особенно в этих вещах. Некоторые написаны, на мой взгляд, идеально. На всю книгу можно набрать с десяток придирок, например, кое-где персонажи вдруг меняют имя (видимо, готовя сборник, автор кое-кого решил переименовать, чтоб тезки не перетекали из рассказа в рассказ, и пропустил) или выразительная характеристика «крепко сбитые парни» повторяется через страницу по отношению к другому персонажу — «плотно сбитая женщина». Но это претензии, по-моему, больше к редактору, который в выходных данных присутствует.
Даже самый талантливый писатель в редакторе нуждается. Были редакторы и у Пушкина, и у Лермонтова, у Достоевского, Льва Толстого, Чехова. Делали замечания, придирались «по мелочам», искали «блох», вступали в переписку, приглашали в редакцию… Сейчас редактор, как и корректор, становится некоей формальностью. В выходных данных должны присутствовать, придавая изданию солидность, но в рукопись могут и не заглядывать.
Да, язык прозы Гуцко мне нравится. Я считаю, что он пишет в лучших традициях русской литературы. А сюжеты — сюжеты занозистые…
Закрыв «Больших и маленьких» (название я не понял — такой вещи в книге нет, а трактовка, что там собраны тексты разных объемов или есть герои взрослые, а есть дети, кажется мне неубедительной), я полез в интернет. Смотреть, что о ней написали.
Состояние было тяжелое и одновременно радостное, какое обыкновенно случается у меня после чтения настоящего. И хотелось если не диалога, то мнения других о книге.
К сожалению, именно о книге, а не об отдельных произведениях, я почти ничего не нашел. Хвалебная, но очень короткая — сродни аннотации — рецензия Владислава Толстова («БайкалИНФОРМ»), благожелательный отзыв Станислава Секретова в «Урале»: «Гуцко смотрит на привычное с другой стороны, задерживая взгляд на этой будничности, возможной даже в тех случаях, где она кажется немыслимой, где действие кипит. <…> Центральным персонажам новелл писателя обычно под сорок лет. Взрослые люди. И на поступок вроде способны. Только довести последствия поступка до уверенного восклицательного знака никто из героев не в силах — почти везде получается поставить лишь некрепкое многоточие. Персонажи-дети действуют куда решительнее. Иногда кажется, что именно они — большие. А взрослые — лишь маленькие люди. И в прямом, и в переносном значении этого словосочетания, столь распространенного в произведениях русской литературы. В их ряд рассказы и повести Дениса Гуцко, на мой взгляд, вполне достойно вписываются».
Присутствует упоминание непременным Александром Кузьменковым в статье «После бала» («Камертон»): «В 2017-м вышел сборник “Большие и маленькие”: мещанские драмы об изменах, поминках и пыльных офисных буднях, будто Боборыкиным или Засодимским продиктованные. Народ безмолвствовал. Автор недоумевал: даже в родном Ростове-на-Дону — ни одной рецензии! А что говорить-то, коли все еще сказано еще полтора века назад. “Литературка”, впрочем, откликнулась: “Остается надеяться, что внутренняя тема Дениса Гуцко еще прорвется и позволит ему заговорить более уверенно и внятно”. Блажен, кто верует».
Ну и рецензия Александра Евсюкова в «Литературной газете», на которую ссылается Кузьменков. В ней, кажется, есть ключ к разгадке того, почему прозу, подобную той, что составляет книгу Гуцко, почти не замечают, почему о ней не говорят.
Но сначала о жанре рассказа.
Его положение в издательском мирке слегка улучшилось в последние годы. Книги рассказов и небольших повестей выходят все чаще, некоторую популярность обрели и коллективные сборники, в основном тематические, поколенческие. Случается, некоторые выбиваются в лидеры продаж. Это неплохо.
С другой стороны, премиальные институции сборники рассказов и повестей практически игнорируют; отдельные премии для «малой прозы» давно погибли. Есть, правда, премия О’Генри, но ее вряд ли замечает большое число читателей, издателей и критиков…
При этом почти все произведения, определяемые нынче как романы, на самом-то деле являются растянутыми повестями и рассказами. Автор «Больших и маленьких» наверняка мог бы многие свои тексты довести до трехсот-четырехсот страниц, то есть до объема отдельной книги. И «Машкин Бог», и «Здравствуй, куколка», и «Происхождение», и «Сын Валька», и «Турчин», и «Животное», и даже «Сороковины». Сделал бы новые если не линии, то ответвления, накачал бы повествование размышлениями и отступлениями, подробностями. Все это Гуцко умеет. Но тогда бы занозы стали мягче, мы бы скользили по сюжетам, а не цеплялись душой на каждой странице.
На самом-то деле сегодняшнему литературному журналисту писать о книге «Большие и маленькие» вроде как нечего. На малом объеме, предусмотренном для газетной или сетевой рецензии, не скажешь ничего определенного. Разве что оценишь, с кем-нибудь из предшественников сравнишь, сделаешь несколько замечаний, дашь коротенькую цитату.
Такую прозу должны изучать в аналитических статьях критики, а мы — наблюдать, как они постигают ее, как открывают новые грани или наталкиваются на тупики, как соотносят написанное с реальностью, как меняют свое собственное мнение. Настоящий критик в своей статье путешествует по произведению, но такие путешествия встречаются все реже, нас приучают к кратким рекомендациям: это читай, а это не читай. И еще хорошо, если будет несколько десятков строк на объяснение, почему «читай» или почему «не читай».
Рецензия Александра Евсюкова не рекомендательная — в ней есть зачатки анализа, хотя зачатки эти то и дело заслоняются приговорами и пожеланиями. С самого начала: «У каждого большого писателя есть своя тема. Критики нередко путают ее с антуражем. Но, конечно, автор достоверной прозы вовсе не обязан все время писать только про врачей или банковских служащих, учителей или солдат срочной службы. Однако внутри него пульсом бьется та необходимость выразить, воплотить и сделать реальным свое видение окружающей жизни, свою трактовку законов мироздания. Пожалуй, именно эта внутренняя необходимость прежде всего и побуждает к творческому росту как молодых, так и маститых авторов, отправляет их на поиск сюжетов, героев и единственно верных интонаций и слов.
А если этой внутренней темы нет? Есть многое другое: писательские “мускулы”, жизненный опыт, способность к проникновению в подоплеку поступков и событий, сочувствие к таким нескладным людским судьбам. <…> Но вот собрать все предпосылки воедино и выдать целостную вещь, оказывается, крайне сложно».
Далее: «Автор все время ищет не только верный тон, но и устойчивую отправную точку: “Начав бодро и как будто насмешливо рассказывать, вскоре принялась невесело чему-то удивляться, дальше и вовсе сбилась на плаксивый тон”. Или: “Но должно же со мной что-то происходить. Внутри. Должно же откликнуться как-то… Хотя бы подумать что-нибудь. Подобающее. Леша умер. Что-нибудь скорбное. Что-нибудь”. И зачастую эта нужная точка так и не находится. “Все ее сокровенное почему-то не поддавалось пересказу”».
И в финале: «Остается надеяться, что внутренняя тема Дениса Гуцко еще прорвется и позволит ему заговорить более уверенно и внятно».
Что именно такое «своя тема», «внутренняя тема», я так до конца и не понял. Гуцко не философ, не политик, чтобы «выразить, воплотить и сделать реальным свое видение окружающей жизни, свою трактовку законов мироздания». А кто из русских писателей в художественных произведениях сделал то, что советует Денису Гуцко рецензент? Достоевскому, Толстому, Горькому, Солженицыну, Распутину, Прилепину потребовалось для этого уйти в иные сферы и рода литературы.
Гуцко временами отдается публицистике, и там выражает «свое видение окружающей жизни», и про «мироздание» иногда говорит, в художественной литературе же он занимается, по моему мнению, именно тем, для чего она и предназначена.
А для чего, кстати? Ну, помимо того, чтобы развлекать нас в свободное время… Наверное, еще не давать душе окаменеть, снова и снова будить ее к состраданию. Потому, видимо, писатели испокон веков берут в героев в основном тех, кто несчастлив, кто проигрывает. С чего там русская художественная литература началась? Со «Слова о полку Игореве»? Ну вот…
У Гуцко была «своя тема», ясная и понятная: межнациональные конфликты в разваливающемся Советском Союзе («Апсны абукет», «Там, при реках Вавилона»), русские, оказавшиеся для России иностранцами («Без пути-следа», сокращенный затем до второй части книги «Русскоговорящий»). Потом появилась новая понятная тема: строительство оазиса игрового бизнеса в южном регионе страны («Домик в Армагеддоне»). На все эти произведения откликов хоть отбавляй — было о чем поговорить. Этакий «текст как повод». И это неплохо, правильно.
Но русская литература ценна не темами. Какие вот особые темы поднимали Достоевский, Гончаров, Толстой, Писемский? Да многие их романы (не говоря уж о рассказах) — это, по сути, развернутые анекдоты — забавные (что не одно и то же со «смешными») случаи. Свихнувшийся князь возвращается в Россию, где кипят страсти; студент, которому надоело валяться в кровати, рубит топором старуху-процентщицу; барин встает с кровати, влюбляется, а потом снова ложится; замужняя дама влюбляется в молодого офицера, а ее сверстник честно женится на приличной девушке; молодой чиновник бросает невесту и женится на богатой ради карьеры…
Вещи, собранные в «Больших и маленьких», тоже, по сути, укладываются в подобные пересказы. Это камерные истории или ситуации. Повторяю, из почти каждой можно при желании раздуть роман. Но Гуцко не стал — и, видимо, правильно сделал. Хотя технически, думаю, мог бы — у него уже есть опыт подобного раздувания. Причем удачный. «Бета-самец» (финал премии «Русский Букер», множество откликов в прессе).
Тема тоже вроде бы анекдотическая: как поссорились бизнесмены-компаньоны из-за бабы. Но Гуцко обрастил ее мощным мясом повествования и создал чуть ли не историческое полотно. И справедливы слова Льва Данилкина, тогда еще писавшего свои замечательные миниатюры: «Первое впечатление: роман сильно выиграл бы, если бы, на манер шагреневой кожи, съежился до размеров повести. Здесь много необязательной информации, антуража, диалогов, флешбэков — которые чересчур здравомыслящий редактор вырезал бы к чертовой матери. С другой стороны, “Бета-самец” как раз и есть тот самый “реализм-который-триумфально-вернулся” под аплодисменты читателей, которых тошнило от “литературных игр”. Реализм в самой химически чистой, “олдскульной” версии — это, по сути, означает, что роман Гуцко не столько беллетристика, которую можно читать для своего удовольствия, сколько документ эпохи».
Правда, по-настоящему пронзительных страниц в романе оказалось мало, везде по ходу чтения помнишь, что это персонажи, а не реальные люди, что ты именно читаешь, а не наблюдаешь живую жизнь. В «Больших и маленьких» ощущение живой жизни почти непрерывно, и потому я часто прерывался, откладывал книгу, пережидал то волнение, то отвращение, то вспухающий внутри ком сочувствия… Это как смотреть документальный или отлично снятый под документальный художественный фильм. Нужны перерывы, перекуры, а то не выдержишь…
Взволновала меня и рецензия Александра Евсюкова. Слишком сильной рассудочностью, что ли, холодной назидательностью, трезвым снисхождением. Да, но и еще чем-то… Что-то очень она мне напомнила.
Вспоминал несколько дней, бесцельно блуждал по интернет-библиотекам (домашняя у меня теперь, в силу жизненных обстоятельств, очень скромная) и в итоге наткнулся: да ведь практически так же писал критик Михайловский о рассказах Чехова: «Выбор тем г-на Чехова поражает своею случайностью. Везут по железной дороге быков в столицу на убой. Г-н Чехов заинтересовывается этим и пишет рассказ под названием “Холодная кровь”, хотя даже понять трудно, при чем тут “холодная кровь”. Фигурирует, правда, в рассказе один очень хладнокровный человек (сын грузоотправителя), но он вовсе не составляет центра рассказа, да и вообще в нем никакого центра нет, просто не за что ухватиться. Почту везут, по дороге тарантас встряхивает, почтальон вываливается и сердится. Это — рассказ “Почта”. Зачем он мне? Не мне лично, конечно. <…> От “Почты” никому, решительно никому ни тепла, ни радости, хотя именно в этом рассказе бубенчики так мило пересмеиваются с колокольчиками. И рядом вдруг “Спать хочется” — рассказ о том, как тринадцатилетняя девчонка Варька, состоящая в няньках у сапожника и не имеющая ни минуты покоя, убивает порученного ей грудного ребенка потому, что именно он мешает ей спать. И рассказывается это тем же тоном, с теми же милыми колокольчиками и бубенчиками, с тою же “холодною кровью”, как и про быков или про почту, которая выехала с одной станции и приехала на другую…»
Правда, Михайловский писал именно статьи, путешествовал по книгам, и этот абзац — не приговор Чехову, а этап размышлений о его прозе. Но здесь выражена концентрированная и обобщенная претензия большинства современных Чехову литспециалистов к тому, что и как он писал…
Произвольный выбор тем, а в итоге — бестемье, отсутствие идеалов, равное нежеланию трактовать законы мироздания и демонстрировать свое видение окружающей жизни, одинаковый тон повествования.
Публично Чехов критикам не отвечал, зато в письмах родным и приятелям не сдерживался: «Не понимаю, для чего все это пишется. Скабичевский и К° — это мученики, взявшие на себя добровольно подвиг ходить по улицам и кричать: “Сапожник Иванов шьет сапоги дурно!” и “Столяр Семенов делает столы хорошо!” Кому это нужно? Сапоги и столы от этого не станут лучше. Вообще труд этих господ, живущих паразитарно около чужого труда и в зависимости от него, представляется мне сплошным недоразумением».
А иногда — по старой традиции русских литераторов — заявлял, что критики не существует вовсе: «Бывают минуты, когда я положительно падаю духом. Для кого и для чего я пишу?.. Будь же у нас критика, тогда бы я знал, что я составляю материал — хороший или дурной, все равно, — что для людей, посвятивших себя изучению жизни, я так же нужен, как для астронома звезда. И я бы тогда старался работать и знал бы, для чего работаю. Исчезла бесследно масса племен, религий, языков, культур — исчезла потому, что не было историков и биологов. Так исчезает на наших глазах масса жизней и произведений искусств, благодаря полному отсутствию критики. Скажут, что критике у нас нечего делать, что все современные произведения ничтожны и плохи. Но это узкий взгляд. Жизнь изучается не по одним только плюсам, но и минусам. Одно убеждение, что восьмидесятые годы не дали ни одного писателя, может послужить материалом для пяти толстых томов».
Чехов со своим багажом повестей, рассказов, пьес, очерков оказался нам, изучающим жизнь, необходим. Так же необходим и Гуцко. Может быть, это поймут не сегодня; но и современники Чехова не очень-то жаловали, и на большинство его произведений — особенно на тонкие, без пресловутой «темы», — «профессиональные критики» не отзывались. Зато отзывались «простые люди». В письмах ему, в переписках между собой, в дневниках.
Сегодня интернет позволяет любому обнародовать свое мнение. И на разных форумах о «Больших и маленьких» написано немало. Приведу одно высказывание — кажется, очень искреннее и точное: «Я открыла для себя прозу Гуцко через эту книгу и теперь завидую сама себе: ведь это не первая его книга, я могу взять предыдущие в библиотеке (не все есть в продаже, к сожалению) — и читать, читать! Абсолютно мой автор. Такое чувство, как будто я долго ждала именно этих рассказов, именно этой интонации, именно этих тем. Я брала одну современную книгу, другую, третью; вдруг стало казаться, что все любимые писатели уже найдены, а новые еще когда появятся!.. И вот оказывается, что все это время Денис Гуцко уже был, писал, издавался, только каким-то образом это прошло мимо меня.
Проза очень сильная, очень честная. О современных людях, провинциальных жителях. Героем рассказа мог бы стать ты сам или твой сосед, поэтому все сюжеты очень близки, очень понятны, все вызывает сочувствие. Каждый ищет счастье, каждый пытается сделать свою жизнь осмысленной, но проза жизни подавляет эти попытки, возвращает к быту, к кругу семьи, откуда персонажи зачастую пытаются вырваться. Написано с мастерством. Психологически рассказы очень глубоки, очень верны, удивительно точны. Спасибо автору!»
Не стану приводить образцы художественного языка Гуцко, «интонации», хотя на многих и многих страницах книги я отмечал отличные фрагменты. Советую прочесть зачин повести «Происхождение», этот первый абзац, и вы наверняка не оторветесь. Хотя вряд ли с ходу переметнетесь к следующей вещи. Скорее всего, вам понадобится прийти в себя, подумать, пережить прочитанное. Это не очень приятное состояние, но оно человеку необходимо. Проза ли его вызывает, устный рассказ попутчика в ночном поезде, ваш ли собственный опыт — не так уж важно. Но сейчас мы говорим о прозе…
Михайловский в статьях подробно пересказывал содержание чеховских произведений. Я делать этого не буду. Нынче не любят спойлеры, к тому же не в содержании суть, не в сюжетах. Да, это истории и ситуации из современной, реальной жизни, и персонажи абсолютно живые. Сложные, многогранные, иногда непонятные. Как непонятны порой мы сами себе в своих поступках, мыслях, желаниях, настроениях. Мы все загадки, и Гуцко один из тех, кто пытается показать нас такими, какие мы есть. Не разгадать, не препарировать, а именно показать.
Кто-то не хочет смотреть, кто-то, как автор приведенной выше цитаты, до недавнего времени не знал, что такой писатель есть. И не только он. Есть по России Анна Андронова, Юрий Лунин, Наталья Мелехина, Борис Екимов, Алексей Серов, Андрей Антипин… Немало их, но проза их слишком тонка, при необычайной плотности, чтобы быть на виду. Не знаю, в чем причина этого андеграунда. Впрочем, пестрое всегда привлекательней, пусть оно и позабавит глаз каких-нибудь два часа между ужином и сном. И наутро забудется.
