Страна Заболотия. Что за неведомая страна такая? И где она?
Есть в письме Николая Заболоцкого, перед самой своей смертью в 1958 году отправленном писателям-фантастам, такие строки: «Уважаемые авторы, так как посылок из антимира, насколько мне известно, к нам еще не поступало, то зазеркальность миров, надо думать, и до сей поры остается неприкосновенной…»
Очень любопытна эта оговорка — «насколько мне известно». Она проливает неяркий, мерцающий свет на все творчество Николая Алексеевича Заболоцкого, поэта, чье земное происхождение словно оспорено его стихами. Всю свою недолгую жизнь поэт, появившийся на свет 7 мая 1903 года в Казани, ощущал отверженность этим миром, как, собственно, и заведено у питомцев муз. Великий Данте лишь сформулировал то, что Заболотский (а именно так писалась его фамилия) знал уже с семи лет:
Так бей, звонарь, в свои колокола!
Не забывай, что мир в кровавой пене!
Я пожелал покоиться в Равенне,
Но и Равенна мне не помогла.
Заболоцкий — не от мира сего, появившийся, словно чудище из-за болота, словно таинственный огонек в ночи. Ведь не помогло же Заболоцкому и его крестьянское происхождение. Его дед, николаевский солдат, вышел из крестьян Вятской губернии, отец был сельским агрономом. Но несмотря на это, 19 марта 1938 года его на пять лет упекли в исправительно-трудовой лагерь, откуда он вышел только в 1944-м.
Поэт во все века находится с окружающей реальностью в разных измерениях. Вряд ли такое положение в пространстве и времени справедливо назвать оппозицией, но — взглядом сквозь кривое зеркало языка. И в этом отношении поэзия есть косноязычие, иноязычие, что сродни инакомыслию.
Гляди: не бал, не маскарад,
Здесь ночи ходят невпопад,
Здесь от вина неузнаваем,
Летает хохот попугаем…
Вот эта словесная вязь, что он почерпнул у обэриутов, спотыкающаяся о мерный, тупой и неуклонный ход истории, и является гармонией разлада и условиями игры в слова.
«Играя, поворачиваются спиной к бегу времени», — сказал как-то Борхес. Заболоцкий, отвернувшись от советской власти, социалистического реализма и мира вообще, занимался творчеством. Переводил Рабле, Шарля де Костера, Руставели, переложил «Слово о полку Игореве». Размышлял о вечном:
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Власть очень долго ломала голову над расшифровкой его текстов, словно он разговаривал с нею на каком-нибудь таинственном «заболотном» языке, всячески путая следы своего присутствия в этом мире. Писал детские стишки:
Не ветер бушует, не буря гудит, —
Жучок над болотом к грачихе летит…
В 1933 году у него выходит поэма «Торжество Земледелия». Газета «Правда» тут же разразилась гневным откликом, обвинив ее автора в том, что он «не сумел изобразить новых отношений в деревне». И вполне справедливо. Потому что у Заболоцкого за душой совсем иные отношения и строки:
Целый день стирает прачка,
Муж пошел за водкой.
На крыльце сидит собачка
С маленькой бородкой.
И ему больше ничего, собственно, ни от кого и не нужно! А только забалтывать своей никчемной ересью мир…
Он и сейчас никому особо не нужен. Одно из самых полных собраний его сочинений в трех томах вышло двадцать лет тому назад, еще в застой. И до сих пор ничего путного не издавалось. Поэзия ведь — вещь довольно эфемерная:
Дай хоть йоду идиоту —
не поможет ни на йоту.
Но колокол Заболоцкого, словно обнаружив в слове последние остатки благозвучия, выболтал языком из безмолвия такую музыку, что эхо его и спустя годы окликает другой мир, тревожный, сумасшедший и вечно прекрасный:
И всюду сумасшедший бред.
Листами сонными колышим,
Он льется в окна, липнет к крышам,
Вздымает дыбом волоса…
И ночь, подобно самозванке,
Открыв молочные глаза,
Качается в спиртовой банке
И просится на небеса…
Там и находится, наверное, она — «страна Заболотия».
Малая часть «страны Заболотии» доступна и читателям «Юности». В октябре 1956 года появились на наших страницах всего три стихотворения Николая Алексеевича, но каких! Тут и крик Бетховена (а может, и самого автора), который кричит «Свой львиный лик просунув сквозь орган», и «Листья клена целуют звезду», но более поражает ощущение мироздания и собственного пристанища в нем:
А внизу на стареньком балконе —
Юноша с седою головой,
Как портрет в старинном медальоне
Из цветов ромашки полевой.
Щурит он глаза свои косые,
Подмосковным солнышком согрет, —
Выкованный грозами России
Собеседник сердца и поэт.
До бессмертия гению оставался единственный шаг…
