Мой крестный ― рыбак. Но от него мне ни рыбы, ни чешуи.
В том смысле, что мы очень редко видимся. Гораздо чаще я встречаю его картины на выставках. Моя любимая картина называется «Серебро».
Серебро ― это лучшее состояние души рыбака. Оно бывает только у воды.
…Миряне спят, а рыбак покой наяву видит и в глаза ему глядит.
Осторожно опускает весла в серебро… и раз, и два, и раз…
Под брюхом лодки проплыл старый дремучий сом. Смерть ищет. А смерть про него забыла, и рыбаки им тоже не интересуются ― столетний сом для ухи кислый.
Наловит рыбы мой крестный, разрежет, засолит, в фольгу завернет и в землю закопает. Получится малосоленая рыба. Скоро можно будет есть.
Есть, конечно, будет не один, а с товарищами. Товарищи народ разносольный: все рыбаки, но не все художники. Однако серебряная водка всех объединяет. Рыба выйдет из земли, поплывет по небу.
Мужчины едят рыбу, чтобы набраться сил и наловить завтра еще больше. Цель у всех благородная: накормить свои семьи. Но на самом деле это не цель, это прикрытие, чешуя.
Вот они рыбу ловят, пьют серебряную ― и нет у них никакой семьи. Есть только рыба и чувства к этой рыбе: страсть, ревность, жадность, азарт, гнев, уныние… И все это не по порядку, а одновременно.
После такой рыбалки только на исповедь.
А рыба требует смирения. Понимания, что ты просто человек в лодке. Ты зажат между землей и небом. И тревога твоя, как дырявая сеть, ― никого не накормит.
А мой крестный ― это сплошной непокой. Он много говорит и по нескольку раз рассказывает одну и ту же историю, нет, не по кругу, а как сказать… Ну как будто у него вместо слов рыба, которая вырывается, и вот он ее никак поймать не может, она все время выскальзывает, падает на землю и дрыгается. Поэтому слушать его надо внимательно. А лучше ― помогать ловить.
Крестный преподает на кафедре живописи в академии Штиглица. Я эту академию уже окончила, поэтому там мы тоже уже не видимся. Но однажды раздался телефонный звонок:
― Привет! Слушай, тебя Мосевич хвалил! Ну ты же знаешь, Мосевич редко кого хвалит, а тут!.. Давай я тебе рыбы привезу! Ты же моя крестная все-таки.
Ага, вспомнил. Расчувствовался. Спасибо Мосевичу. Я ликую. А вообще-то я рыбу не ем, но очень люблю рыбацкие разговоры.
― Я когда последний раз-то рыбу тебе привозил? Давно! Я плохой крестный. О! Забыл! Кроме Мосевича, тебе еще Ирэна Адамовна привет передавала. Ты помнишь Ирэну Адамовну?.. Да, цветоведение у вас вела. А ты видела туфли Ирэны Адамовны?! Это же песня!..
Это и правда песня. Туфли похожи на сказочные башмачки. Я уже и не помню точно, как они выглядят, но помню, что они волшебные.
Потому что Ирэна Адамовна ― это волшебство. Цвет и свет.
Она может всю пару рассказывать о сложных отношениях красного и зеленого. Цвет и фактура, цвет и форма, цвет и жизнь, цвет и смерть. Есть только цвет, а все остальное лишь приложение к цвету.
А Мосевич ― это мастер по живописи. Станислав Петрович. Он называет своих студентов чертями.
Черти его обожают.
У студентов есть слабость: все норовят в живописи перейти сразу к частному, например, сразу нарисовать лицо. Не фигуру, не тело, не фон, а именно что посадить глаз на место и губы накрасить.
― Что ж вы это делаете, черти полосатые! ― Станислав Петрович подходит к мольберту, окунает указательный палец в фиолетовую краску и проводит по нарисованному лицу. ― Вот! Проще! Проще! ― Дальше достает из кармана пиджака черный уголь, делает один росчерк ― и на лице появляются и нос, и глаз, и губы.
Правда в простоте. Все остальное ― от лукавого.
Всего у нашего курса было три мастера по живописи: Мосевич, Гущин-старший и Гущин-младший.
Гущин-старший и Гущин-младший всегда хвалили нас за свободу. Одобряли, когда краска текла, растекалась, когда бесился мастихин. Они относились к картине как к дыханию. Вдох, выдох. Чистое чувство. Краска растеклась и замирала там, где ей угодно, не надо больше вмешиваться.
Нет, конечно, нас никто не хвалил за каляки-маляки. Законы и правила живописи ― это было святое. Знать, как Отче Наш.
А свобода разворачивалась уже внутри этих правил и законов.
Любимым натюрмортом была рыба в объятиях красной тряпки.
― В рыбе что главное? Цвет! Вот и берите его! А не чешуйки пересчитывайте. И смотрите внимательно: какой рефлекс на рыбе от красной драпировки ― чудо! Ты что, не видишь? На золотом брюхе красный закат! А на хвост солнце упало! Пишите скорее! Завтра такого состояния не будет. Солнце в Питере появляется так же часто, как вы на парах.
Живопись почему-то всегда стояла у нас первой парой. Черти всегда опаздывали, мастера приходили вовремя.
Но однажды Гущин-старший не пришел на пару. И на следующую не пришел. И никогда не пришел.
Цвет и смерть. Кирилл Александрович ушел в октябре.
По вечернему небу шли разводы: охра светлая, умбра жженая, голубая ФЦ, изумрудка, кадмий красный темный…
То есть Гущин-старший взял с собой краски.
Над нашим питерским небом работает много мастеров.
Вернее, Там они теперь все подмастерья.
― Але! Але!? Ты куда улетела, крестная?! Я тебя спрашиваю: ты Ирэну Адамовну с Мосевичем помнишь?! Привет тебе! Чуть не забыл передать. Ну, я на рыбалку еду. Не знаю, может, на месяц, может, на два. Не от меня зависит, как рыба хвостом поведет. Все! Приеду ― рыбы привезу тебе. Договорились? Ну все! Звони! Пока-пока! Созвонимся! Так держать! Пока!
Судя по количеству прощаний, он собирается уехать на год.
Но это неважно.
Я ведь не люблю есть рыбу.
Я люблю рыбацкие рассказы.
…А рыбу от крестного, кстати, я опять увижу лишь на картинах из цикла «Серебро».
Может, на самом деле он за этим и ездит на рыбалку?
За цветоведением?
