Пумакот к тебе придет,
Он знает от подъезда код
И ночью выпьет весь компот.
Когда В. и Т. были маленькими, я был необъятных размеров: мое песочное пузо заслоняло большую часть неба над городом, а каждая лапа могла раздавить по целому району. Скажем, Коньково или Хамовники спокойно могли исчезнуть в недрах моих теплых пушистых подушечек, если бы я захотел. Но я этого не хотел. У меня были дела поважнее. Во-первых, я всегда и везде сопровождал В. и Т., следил, чтобы с ними все было в порядке. Во-вторых, несмотря на мои размеры и наружность свирепого хищника, я был добряк, каких еще поискать: В. и Т. нещадно мучили меня, а я все благодушно терпел, они выдергивали мои усы и использовали их как канаты, забирались ко мне в уши и терялись там на несколько часов, слушая африканские сказки. В моем мехе они прятались, когда надо было ранним зимним утром вставать с постели и идти по холоду в школу и сад. Мы объездили и облазили с ними все парки и заповедники в радиусе тысячи километров от дома, охотились на ведьм и гигантских пауков, спасали Рождество и Новый год, смотрели на зубров, лис и рысей, ели глаза драконов для ночного зрения и мягкие зубы троллей для крепкого сна.
Как сейчас помню нашу первую встречу. Их папа, как-то укладывая В. и Т. спать, тихим, вкрадчивым голосом произнес: «Пумакот к тебе придет, он знает от подъезда код и ночью выпьет весь компот». Они закрыли глаза. Я открыл глаза. Так мы, собственно, и познакомились. Той ночью я совершил первую в своей жизни вылазку к людям. Со мной никто не мог сравниться в хитрости и коварстве по части кражи фруктового компота из пятилитровых банок и десятилитровых кастрюль. Бесшумно осушив их за пару глотков, я принял свои исполинские размеры, которые сохранял многие годы. В. и Т. с папой исправно оставляли для меня все это время по ночам мое сладкое топливо, и я был для них бессменным верным другом в горе и радости, пока однажды что-то не разлучило нас.
Пробравшись ночью на кухню, я заметил, что компот уже не тот. Его становилось все меньше и меньше, пока в один день, точнее, ночь, его не заменил магазинный суррогат, а потом его сменил сок, а потом и вовсе ничего не стало. В. и Т. больше не забирались ко мне в уши послушать истории перед сном, они сидели, упершись взглядами в черные прямоугольные зеркала, которые загорались светом, стоило до них только дотронуться. Я почувствовал, как стремительно уменьшаюсь в размерах, каждую ночь я терял по несколько десятков километров длины и десятки килограммов веса, пока однажды не скукожился до размера брелока, который предок (так теперь называла папу В.) подарил ей на рождественской ярмарке. Она прикрепила меня вначале к рюкзаку, так я впервые увидел, как она затягивается первыми сигаретам под дешевое пиво на заднем школьном дворе. Потом мы съездили с ней в языковой лагерь на бесцветное море, где я видел ее первое море слез от первой, конечно же, несчастливой любви. Затем я перекочевал на спортивную сумку, которую она брала с собой на все сборы. Я увидел полмира, изрядно пообтерся и облез, но был счастлив: я был с В., она хотя бы изредка вспоминала обо мне и вертела в минуты задумчивости или принятия важных решений в руках. Я всегда советовал ей, как лучше поступить, но она уже не слышала меня. Я превратился для нее в безмолвный талисман, смутное напоминание о прошедшем детстве. Но я гордился В., она была одним из самых целеустремленных людей, которых я когда-либо знал.
Как-то уже солидный и важный Т. сказал В., что негоже такой видной взрослой девице таскать с собой такое «замызганное-не-пойми-что». И В. открепила меня. И кинула на дно какой-то старой сумки, а сумку зашвырнула в кладовку. Не знаю, сколько лет прошло с тех пор. Мне кажется, что прошли столетия. И вот однажды. Молния раскрылась, и я увидел лицо милой В. Она была уже совсем взрослой. Ее рука поколебалась с мгновение и достала меня, прикрепив к дорогой светской сумке. Мы отправились на какой-то полигон. Пока мы ехали, она отчаянно что-то шептала мне, но теперь уже я не мог расслышать ни слова, как ни пытался. Когда мы оказались с В. на месте, ее встретили люди с микрофонами и камерами. Она шла в высокой обуви, от которой сводит ноги, чинно улыбалась, и что-то рассказывала. Ее засыпали вопросами, на которые у нее не было ответов, как вдруг моя цепочка оторвалась и я упал на землю. «В.! В.! — беззвучно кричал я, — В., обернись! Я упал, В., не уходи, В.!» Но она не слышала. Она продолжала отвечать на вопросы, от которых ей становилось нечем дышать. В какой-то момент она провела рукой по тому месту, где должен был быть я, и, видно, почувствовав, что меня там нет, судорожно обернулась назад, но так и не увидела меня. И продолжила идти, не останавливаясь. Моя В. удалялась в рое жужжащих черных людей. В. уходила вперед. В. ушла. Все. Тишина. Никого. Она не вернется за мной. Да и кто бы вернулся за старым, сломанным брелоком. Ком. Ом.
Я лежу на холодных камнях на земле. Начинает моросить. Холодные камни злорадно посмеиваются надо мной и моими рассказами о том, что я всегда и везде сопровождал В. и Т., следил, чтобы с ними все было в порядке. Я всегда и везде… чтобы все было в порядке… В. и Т… никогда и нигде… больше не вернутся ко мне.
За две недели до Нового года зима, наконец, врывается на полигон белой порошей по замерзшей выцветшей траве.
«Вот, сейчас меня и заметет».
«Пумакот! — впервые за многие годы у меня прорезается слух. — «Пумакот, вернись к хозяйке!» Она бегает по полю и отчаянно ищет меня взглядом среди тонкого слоя первого снега. Не видит. «Пумакот!» И словно ей снова шесть. «Пожалуйста!» Не видит. Не видно меня. «Я принесла тебе компот». Садится на корточки в своем взрослом пальто моя В., пачкает его в земле и открывает банку. «Ну пожалуйста! Вернись!» Сейчас расплачется от беспомощности, как в детстве.
Когда У. и Л. были маленькими, я был необъятных размеров: мое песочное пузо заслоняло большую часть неба над городом, а каждая лапа могла раздавить по целому району. Скажем, Арбат или Басманный спокойно могли исчезнуть в недрах моих теплых пушистых подушечек, если бы я захотел. Но я этого не хотел. У меня были дела поважнее. Во-первых, я всегда и везде сопровождал У. и Л. Как сейчас помню нашу первую встречу. Их мама В., как-то укладывая У. и Л. спать, тихим вкрадчивым голосом произнесла: «Пумакот к тебе придет, он знает от подъезда код и ночью выпьет весь компот». Они закрыли глаза. Я открыл глаза. Так мы, собственно, и познакомились.
