В рамках проекта «Наша Победа»
Джозеф Хеллер «Уловка-22»
— Но вы не можете наплевать на ваши обязанности по отношению к людям, — упорствовал майор Дэнби. — Это будет неправильно! Это значит — уклониться от морального долга.
Йоссариан разразился жизнерадостным хохотом.
— Я не убегаю от своих обязанностей. Я бегу им навстречу!
***
О войне говорят и пишут по-разному. Кто-то считает её делом благородных мужей, кто-то – братоубийственной резнёй за ресурсы, а кто-то (не будем показывать пальцем) – исторической необходимостью. Однако, начиная с эпохи модерна, главным признаком войны стала вопиющая бессмысленность. Об этом писали Ремарк, Воннегут, Камю и прочие сартры. Но самое громкое слово о пресловутых «ужасах войны» на Западе всё-таки сказал Джозеф Хеллер – уже в не очень-то модернистских шестидесятых.
«Уловка (она же поправка)-22» – самый настоящий эпический роман: сложная сюжетная структура, толпы героев, масштабные поля сражений, философские размышления и так далее, хоть сейчас в кодификатор вставляй. При этом книга умудряется быть деконструкцией жанра и одновременно пародией на будущие деконструкции – в общем, всё как мы любим. Но и назвать роман постыдным упражнением для постмодернистских бицепсов тоже нельзя: Хеллер точно и беспристрастно отражает омерзительную реальность бойни, так любимой человечеством, на контрасте пытаясь воспитать новое, мирное поколение. К сожалению, этого ему не удалось.
Какой герой должен быть в романе на столь серьёзную тему? Может быть, прокуренный идиот, как бравый Швейк? Или зелёный идеалист, как Фабрицио дель Донго, или старый знакомец Петя Гринёв? Обычно авторы выбирают между этими нехитрыми полюсами. Но капитан Йоссариан… а что капитан Йоссариан? Его нельзя назвать особенным, принципиально новым персонажем. Вернее, его новизна в том, что мы видели его много-много раз. Йорик из «Сентиментального путешествия», Кола Брюньон, Сильвестр Бонар, Дон Кихот, в конце концов. Только тут он сражается с другого рода ветряной мельницей – с громадным, безжалостным Молохом войны. Это Йорик, но здесь он пытается засунуть выпавшие внутренности обратно в сослуживца. Это Брюньон, спасающийся от обезумевшей проститутки, мстящей за гибель любовника-неудачника. Это Бонар, который ходит задом наперёд с рукой на кобуре – чтоб не застрелили. Таков мир, где самому убеждённому оптимисту и даже самому большому дураку нет места – потому что места нет ни для кого.
«Уловка» всегда будет стоять особняком от мириадов западных повестей – или романов-эпопей на схожую тему – слишком она бескомпромиссна, безжалостна, бесчеловечна. Можно даже сказать, что после неё не было и не будет настоящей Книги о Войне: как Пикассо убил классическую живопись, так Хеллер поставил точку в антивоенной литературе. Хотя нынешнему читателю такая литература больше не нужна – зачем? Мы ведь такие образованные, прогрессивные, умудрённые опытом…
Только одна страна сегодня может по достоинству оценить «Уловку» – Россия. Потому что это наша книга. Наша во всём, помимо антуража – имён, мест, языка. Здесь наша философия, наши слова, наши мысли, тот ужас, который испытала страна за четыре долгих года – и всё это смог понять лишь один иностранец.
Экзистенциальный кошмар так называемой «народной войны» был по-настоящему близок нашим творцам – Гроссману, Герману, Быкову. Но в то время и при той власти говорить о настоящей войне – не героической и священной, а об уродливой и разрушительной – было невозможно. Потому сверхъестественной выглядит точность, с которой Хеллер написал «Уловку». Даже сатира на американскую бюрократическую машину идеально ложится на советскую действительность.
Особенный интерес представляет место действия книги – так называемый Западный фронт. Бравые заокеанские служаки перемежают боевые вылеты с купанием в тёплом Средиземном море, спекуляцией пайками, поеданием апельсинов и шастаньем по грязным римским притонам. Эта «позолоченная гниль» (изумительно адаптированное для советского проката название «Доктора Мабузе» Фрица Ланга) должна вызвать отвращение у пионера-комсомольца-ленинца и напомнить об идеологической пропасти между коммунистическим раем и капиталистической геенной. Действительно, разница в изображении Большой Бойни через призмы двух ментальностей огромна: сравните бодрые перестрелки с карикатурными фрицами Запада и скрюченное партизанское ползание по снежному лесу Востока (я, конечно, не говорю об идеологизированном отражении войны а-ля «Жаворонок» Курихина). Но «Уловка» работает не так. Под слоем блестящей развращённости кроется такая бездна, которая может быть понятна (и слава богу) только нам. Безнадёжная, нескончаемая череда криков, страданий и гниющей плоти – книга об этом. Некоторые её страницы страшны настолько, что хочется выть – как выл, наверное, Рыбак в «Сотникове».
***
— Мне холодно, — прохныкал Сноуден. — Холодно мне.
— Ну, ну, не надо, — машинально твердил Йоссариан еле слышным голосом. — Ну, не надо.
Йоссариану тоже стало холодно. Он был не в силах унять дрожь во всем теле. Он смятенно разглядывал мрачное естество Сноудена, которое тот расплескал по затоптанному полу. Нетрудно было понять, о чем вопиют внутренности Сноудена. Человек есть вещь. Вот в чем был секрет Сноудена. Выбрось человека из окна, и он упадет. Разведи под ним огонь, и он будет гореть. Закопай его, и он будет гнить. Да, если душа покинула тело, то тело человеческое – не более чем вещь. Вот в чем заключалась тайна Сноудена. Вот и все.
***
У нашего читателя было и есть некоторое высокомерие по отношению к иностранным авторам. Как бы красиво, увлекательно и умно те ни писали, русский может поднять указательный палец и многозначительно сказать: «Но нас ему не понять!». Правда, русскую душу понять нельзя. Но можно русской душой обладать. Душой великого страдальца и великого балагура. Таких людей немного, но они есть: Хэмингуэй, Лондон, Стивенсон, Рид – все они пользовались неизменным успехом в России – потому что понимали нас. Они писали о том, что всегда волновало русскую душу: о воле, борьбе, вере, преодолении – и потому были нам близки.
Хеллер тоже обладал русской душой. Но почему же его не издавали миллионными тиражами, и десятиклассники не зачитывались им на переменах? Потому что он был тем, кто показал другую сторону русской души – не известную всем солянку из дерзости, смелости, стойкости и неизменного оптимизма, а вековой след ужаса, безумия и боли, который история оставила на теле страны. Потому о Хеллере у нас почти не говорят – он подошёл слишком близко.
***
— О нет, только не меня, — ответил Арфи, улыбаясь. — Старого, доброго Арфи за решетку не упекут. За таких, как она, не сажают.
— Но ты выбросил ее из окна! Она лежит мертвая на улице!
— Она не имеет права там находиться, — ответил Арфи. — После комендантского часа это запрещено.
