В рамках проекта «Наша Победа»
Глазами дочери
Пьеса Юлии Белозубкиной «Что с тобой теперь?» написана в рамках Мастерской молодой драматургии и режиссуры «Исторические лица», которую мы с Ольгой Михайловой проводили в 2018 году при поддержке Театра Российской армии, за что мы очень благодарны главному режиссеру ЦАТРА Борису Афанасьевичу Морозову и вдохновителю нашей Мастерской Милене Авимской. Драматурги должны были выбрать одну из шести тем, предложенных театром, о видном отечественном деятеле или событии. Николай Ермохин писал о первом дне войны, Анна Гейжан — об августовском путче, Алексей Синяев — о последнем дне жизни Берии, Иван Гут — об освоении Арктики, Дмитрий Ретих — о бароне Унгерне и Гражданской войне на Дальнем Востоке. Все пьесы получились очень серьезные и глубокие. Одну из них мы хотим представить вам.
Вообще работа над исторической пьесой — огромная ответственность, сопряженная с целым рядом трудностей и подводных камней. Нужно досконально изучить материал, чтобы не исказить факты, выработать свое личное мнение о том или ином событии или деятеле. И наконец, важно найти необычный ракурс, интересно, ярко раскрыть тему, чтобы зритель был эмоционально вовлечен в повествование, а не заснул от переизбытка биографических подробностей.
Все предложенные темы были сложными. Но подступиться к биографии Тухачевского было особенно тяжело. Надо сказать, Юлия Белозубкина предложила действительно необычное решение, фактически поэму без героя. В результате в пьесе «Что с тобой теперь?» жизнь и смерть Тухачевского показана глазами его дочери. Мы видим ребенка, которого отдали в детский дом после того, как папу расстреляли, а маму сослали в лагерь. Ровесники издеваются над Светланой, ведь она — дочь врага народа, а привыкла быть практически принцессой. И тут она понимает, что папа не идеал, он травил газом людей, изменял маме, имел другую дочку на стороне с таким же именем! Но когда учительница требует отречься от отца, она не отрекается!
Это очень важная пьеса, особенно для молодежи и подростков, которые в большинстве своем имеют весьма смутное представление о страшном времени репрессий. Показательно, что даже юные актеры из детской студии Театра Армии, задействованные в первой постановке эскиза спектакля, понятия не имели, кто такие враги народа. А ведь это интеллигентные, начитанные, тонко чувствующие ребята. Что уж говорить об остальных. Сейчас острый дефицит пьес о нашей истории, рассказанных простым, понятным для подростков языком. На мой взгляд, пьеса Юлии Белозубкиной — отличный материал для театров юного зрителя. Надеюсь, пьеса будет пользоваться большим зрительским успехом.
Елена Исаева
Что с тобой теперь?
Действующие лица
Света, Мира, Катя — девочки-подростки (Мира чуть младше остальных)
Маша, повариха в детдоме, женщина лет 40–45
Степан Корнеев, 16 лет
Сеня Губанов, 16 лет
Вера Валерьевна, учительница, 40 лет
Лейтенант-энкавэдэшник средних лет
Врач в детдоме, женщина лет 50
Массовка: детдомовцы, больные в психиатрической клинике
1.
Осень 1937 года. Нижнеисетский детский дом. Столовая — в вечернем полумраке. Ряды длинных столов, на которых стоят перевернутые кверху ножками стулья.
Лейтенант в синей форме НКВД заводит сюда трех девочек: Свету, Миру и Катю.
ЛЕЙТЕНАНТ. Так, здесь ждите!
Он выходит, девочки испуганно озираются по сторонам. Ставят на пол узелки с вещами и чемоданы. Мира не выпускает из рук клетку с канарейкой, которая, словно что-то предчувствуя, орет дурным голосом. Катя садится на стол.
КАТЯ. Да заткни ты уже свою курицу!
МИРА (всхлипывая). Она не курица!
Света обнимает Миру и укоризненно смотрит на Катю.
СВЕТА. Ну зачем ты так? Мы поддерживать друг друга должны.
КАТЯ. Что еще мы друг другу должны? Накрыло нас, как вон (кивает) ее канарейку.
СВЕТА. Катя, ты сегодня просто в ударе!
КАТЯ. А что я такого сказала?
СВЕТА. А тебе ничего и говорить не надо — достаточно подумать — окажешься сама знаешь где.
КАТЯ (озираясь по сторонам). Ну конечно, сейчас-то мы на Красной площади. Есть что терять.
СВЕТА (горячо). Я верю, что там разберутся, должны разобраться.
КАТЯ. Светка, ты такая оптимистка, что аж тошнит.
СВЕТА. Главное — мы же увидим наших мам. А если нас к ним решили пустить, значит, уже что-то двигается…
Света замечает, что Мира всхлипывает.
СВЕТА. Ты что?
МИРА. Я маму обидела.
КАТЯ. Ну, начинается…
МИРА (сквозь слезы). Мама мне суп сварила из потрошков. Обменяла на базаре свою любимую брошку на курицу и сварила. А я его есть не смогла. Все представляла, как это куриное сердечко билось…
КАТЯ (дурашливо). …И любило.
МИРА. Я капризничала, а мама вся на нервах была и влепила мне пощечину. А я ей: «Папы нет, а ты меня бьешь». Мама на меня так посмотрела, как будто подстрелили ее… Два дня не вставала с постели, плакала.
КАТЯ. Подумаешь! Чего не бывает между родственниками! Вот увидишь маму — предложишь ей суп из своей канарейки.
Света обнимает Миру.
СВЕТА. Мира, не слушай ее. Она контуженная.
КАТЯ (с вызовом). А вы нет?
СВЕТА. Мы тоже. Но давайте хотя бы не есть друг друга. И потом нам все равно сейчас лучше, чем нашим папам.
КАТЯ (жестко). Папам уже никак.
СВЕТА (достает платочек с красной звездой). Смотрите, что я маме вышила.
МИРА. Красиво. Ой, а я для мамы ничего не приготовила…
СВЕТА. Главное — она тебя увидит!
МИРА (тепло улыбаясь). Мамочка!
КАТЯ (оглядываясь вокруг). Интересно, куда нас привезли? Похоже на дурдом.
СВЕТА. Какая разница. Главное — к маме.
Неожиданно врубается яркий свет — как от прожекторов, высвечивая девочек. В столовую возвращается лейтенант с учительницей Верой Валерьевной. В дверях топчутся, разглядывая вновь прибывших, детдомовцы. Увидев, что Катя сидит на столе, лейтенант рявкает на нее.
ЛЕЙТЕНАНТ. Ну-ка слезла! В шеренгу построились.
КАТЯ (слезая). Я вам что — служебная собака?
МИРА (тихо). Катя, не надо!
ЛЕЙТЕНАНТ. Обезьяна. До собаки не доросла.
Девочки послушно строятся в шеренгу.
ЛЕЙТЕНАНТ (читает). Тухачевская!
СВЕТА. Я!
ЛЕЙТЕНАНТ. Уборевич!
МИРА. Я!
ЛЕЙТЕНАНТ. Иваненко!
КАТЯ. Я!
ЛЕЙТЕНАНТ (оглядывая их). Ну, все на месте. Идите знакомьтесь с новыми товарищами.
Девочки ошарашены.
КАТЯ. Какими еще товарищами?
«Новые товарищи» угрюмо оглядывают их, кто-то свистит. Вера Валерьевна идет навстречу девочкам.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Прибыли, значит. Меня зовут Вера Валерьевна.
МИРА (отступая назад). А где мама?
ЛЕЙТЕНАНТ. Советская власть теперь — ваша мама.
Девочки, волнуясь, говорят наперебой.
СВЕТА. Как? Нам же обещали…
МИРА. Сказали, что мы едем к маме.
КАТЯ. Это нечестно!
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА (рявкает). Молчать! Это кто тут про нечестно говорит? Да вас закопать надо было всех до седьмого колена. Вместе с папами вашими и мамами. Советская власть вам поверила, а вам еще доказать надо, что право имеете здесь находиться. Вымолить это доверие. Мам им подавай!
Девочки, испуганные криком учительницы, жмутся друг к другу. Детдомовцы злорадно скалятся.
СЕНЯ. Гадюки приползли! Мочи клюкву!
Степан — рослый мальчик из стайки детдомовцев — стреляет из рогатки и попадает в клетку с канарейкой. Птица испуганно вскрикивает и мечется по клетке. Мира обнимает клетку, хлопочет над своей любимицей.
Детдомовцы радостно ржут.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА (кричит). Прекратить!
ГОЛОСА ИЗ ТОЛПЫ. Так они ж шпиены! Враги народа!
ЛЕЙТЕНАНТ. Отставить! У нас сын за отца не отвечает.
СЕНЯ. Так это сын.
ЛЕЙТЕНАНТ. И дочь тоже. Это кто там такой умный? У нас для таких самородков колония есть: там быстро мозги вправляют.
Сеня молча отступает назад.
СВЕТА. Мой папа — не враг!
СЕНЯ (ржет). Ну да, он друг всех советских детей.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Так, ладно, скоро отбой. Ну-ка пошли за мной.
За спиной Веры Валерьевны Сеня показывает неприличный жест. Девочки не двигаются с места, в ужасе глядя на мальчишек.
Лейтенант подталкивает Миру, но она словно окаменела, вцепившись в клетку.
ЛЕЙТЕНАНТ. Уборевич, иди давай. Или тебя на руках нести?
Он пытается сдвинуть Миру, но она упрямо стоит на месте. Тогда он выдирает у нее из рук клетку и передает ее Вере Валерьевне. Птица кричит и в ужасе машет крыльями. Мира подбегает к ней.
МИРА (плача). Мама! Мамочка!
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Так, сопли утерла. (Укоризненно.) Ну, как не стыдно — здесь же мальчики. Смотрят на тебя. Вся красная, растрепанная. Это мама тебя научила себя так вести? Яблоко от яблони…
Мира закрывает лицо руками. Света обнимает ее, пытаясь утешить.
СВЕТА. Зачем вы так? У Миры очень хорошая мама.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Не сомневаюсь. Лучше только папа. (Ядовито.) Был. Ну-ка марш за мной, а то на улице заночуете.
Света берет Миру под руку, что-то ей говорит на ухо. Мира послушно кивает.
Из динамика доносится бравурный советский марш. Девочки, подхватив вещи, понуро выходят из столовой, проходя, как сквозь строй, мимо злорадно ухмыляющихся детдомовцев.
В проеме кухни появляется Маша, женщина лет 40, в белой косынке и поварском халате. У нее простое деревенское лицо и цепкий взгляд темных потухших глаз. Оставаясь незаметной для девочек, она внимательно смотрит им вслед. А когда они уходят, берет чайник, выливает кипяток на то место, где они стояли, и принимается ожесточенно тереть его шваброй.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (из кухни). Маш, ты чего там наяриваешь? Нюрка же мыла сегодня.
МАША (кашляет). Ничего, чище будет.
2.
Та же самая столовая. Обед. Детдомовцы сидят за длинными столами, едят суп. Работает радиоточка.
ДИКТОР. Нигде в мире не было и нет такой дружбы, взаимного доверия у народов друг к другу, как в СССР. Но остались еще враги советского народа, враги СССР. Это они — друзья Троцкого, Зиновьева и Каменева, а с ними Рыков и Бухарин — организовали в СССР банду убийц, вредителей и шпионов. Это они злодейски убили преданного народу большевика Сергея Мироновича Кирова. Они же добились смерти великого русского писателя Максима Горького. Шпионы Тухачевский, Якир, Уборевич, продавшиеся заклятым врагам социализма, дерзнули поднять кровавую руку на жизнь и счастье стосемидесятимиллионного народа, создавшего Сталинскую конституцию, построившего общество, где нет больше эксплуататорских классов…
Мальчишки оборачиваются на Свету и Миру, которые сидят за самым дальним столом.
Перед Мирой стоит нетронутая миска с супом.
СВЕТА. Мира, надо поесть.
МИРА. Нет, это маме.
СВЕТА. Но мамы пока нет. А ты голодная.
МИРА. Пусть.
СВЕТА. Ты же сама рассказывала, что мама все время хотела тебя накормить. Вот если бы тетя Нина видела тебя сейчас, ей бы это не понравилось.
МИРА. Я хочу к маме.
К их столу подходит Вера Валерьевна.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Так, Уборевич, ты чего не ешь? У нас тут икры, конечно, нет и осетрины — тоже, но, как говорится, чем богаты.
СВЕТА. Вера Валерьевна, она сейчас съест.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Побыстрее — урок начинается. И убрать за собой не забудь: слуг тоже не держим.
Учительница выходит из столовой. Группа мальчишек о чем-то шепчется и направляется к ним. Света берет ложку, зачерпывает суп.
СВЕТА. Мира, давай за маму съедим. Ну, хоть пару ложек.
Мира отрицательно мотает головой.
СВЕТА. Что мне с тобой делать!
К ним подходят мальчишки.
СТЕПАН (развязно). Эй, москвичка, меня покорми.
СВЕТА. Вы уже съели свой суп.
СТЕПАН. А мы хотим добавки. Корми давай! (Открывает рот.)
Остальные мальчишки гогочут.
СЕНЯ. Москвичка — в ж…е спичка!
Света обнимает испуганную Миру.
СВЕТА. Мальчики, отойдите, пожалуйста.
СТЕПАН. Брезгуют! Ну да мы не гордые — сами можем!
Степан забирает у Светы ложку, зачерпывает суп.
МИРА (кричит). Это мамин суп! Мамин!
СТЕПАН. Чего орешь? Психическая!
Степан забирает миску, ест суп. Света пытается ее отнять.
СВЕТА. Отдай, пожалуйста. Она три дня ничего не ела.
СТЕПАН (жует). Ну и зря.
СВЕТА. Но это же не твое!
СТЕПАН. Теперь мое.
СВЕТА. Отдай!
Света вцепляется в рукав Степана, пытаясь отнять миску. Степан ловко перекладывает миску в другую руку, поднимает ее над головой.
СТЕПАН. Что, папка-то больше не кормит?
СВЕТА. Замолчи!
СТЕПАН. Понятны ваши огорчения. Небось не постные щи-то хлебали. Сколько ему отвалили, чтоб Сталина убить?
СВЕТА. Не смей!
Она в ярости толкает Степана. От неожиданности он роняет миску. Суп выплескивается прямо ему на голову.
СТЕПАН. Сдурела, тварь?
Мальчишки смеются, глядя, как он пытается стряхнуть с себя ошметки капусты.
СЕНЯ. Накормила, напоила…
Степан в бешенстве берет Свету за плечи, встряхивает.
СТЕПАН. Зажралась совсем?
СВЕТА. Пусти!
Света вырывается — платье рвется по шву, обнажая плечо. Сеня радостно ржет.
СЕНЯ. Степ, ну ты сладострастник… Может, не здесь?
Степан смущенно отпускает Свету, она обхватывает себя руками, пытаясь закрыться.
К Свете подскакивает Мира, обнимает ее, возмущенно смотрит на Степана.
МИРА. Как тебе не стыдно! Мне папа говорил (осекается). Мужчина должен защищать женщин, а ты…
СЕНЯ. Твой папа — предатель!
СТЕПАН. А вас, гнид, давить надо, чтоб неповадно было.
СВЕТА. Ну давай — дави, что ж ты остановился?
В столовую заглядывает Вера Валерьевна.
СЕНЯ (ребятам, негромко). Атас, Выдра!
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Почему не на уроке?
Она спотыкается о пустую миску, валяющуюся на полу, замечает капусту в волосах Степана.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Это что такое? Корнеев, кто это сделал?
Степан молчит.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Ну что, в молчанку будем играть? Все сытые стали — суп не нужен? Так я Маше скажу, а то она уже с ног сбилась, как вас накормить. Продуктов не хватает, а они…
Вера Валерьевна замечает, как Света прикрывает порванное платье. Подходит к ней, убирает ее руку.
ВЕРА. Та-ак, замечательно. Платье нам тоже советская власть новое сошьет… Корнеев, твоя работа? Тухачевская, это он сделал?
Степан и Света молчат.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Покрывать подлые дела — так же гнусно, как и их совершать. Особенно это касается тебя, Тухачевская. И твою позицию по отцу, которого ты так же покрываешь, мы проясним.
СВЕТА. При чем здесь мой отец?
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. При том, что мы должны быть смелыми и решительными, а не цепляться за родственные связи. Ладно, молчите дальше. Вечером столовую вместе помоете — заодно и обсудите свое поведение. Нюра-то заболела. (Зовет.) Маша!
СЕНЯ. О, Степа — поломойка. Поздравляю!
СТЕПАН (зло). Захлопнись!
Появляется Маша, Света смотрит на нее сначала удивленно, потом радостно, словно не веря своим глазам.
Она порывисто бросается к Маше, обнимает ее. Все удивленно наблюдают за ними.
СВЕТА. Маша, Машенька! Неужели ты?
МАША (хмуро). Я, кто ж еще-то. (Кашляет.) Звали, Вера Валерьевна?
Маша отстраняется от Светы, но та радостным щенком вьется рядом.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Это что такое? Вы родственники, что ли? (С сомнением.) Хотя вряд ли…
МАША. Избави Бог от таких родственничков.
Света, которая хотела снова обнять Машу, осекается и опускает руки.
МАША. Нянькой я у них была. (Кашляет.) Чего хотели-то?
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Не нравится мне этот твой кашель — пошла бы к врачу, проверилась.
МАША. Схожу.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Да ты уже полгода ходишь. Ладно. Иди вон, зашей платье воспитаннице своей. А то не успела приехать — уже подралась.
МАША. А чего я-то сразу? (Кашляет.) Мне готовить надо.
Гремит школьный звонок.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Ты мне предлагаешь это сделать? А урок ты за меня проведешь?
МАША. Пускай сама зашивает — не маленькая.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Маша, не забывайся.
МАША. Ладно. (Кивает Свете.) Пошли.
Света послушно идет за Машей.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА (Маше вслед). И чтобы завтра справка от врача была — с детьми все же работаешь. Корнеев, приводи себя в порядок — и марш в класс!
Вера Валерьевна выходит из столовой, за ней устремляются и все остальные.
СЕНЯ (Мире). А чего, Белена правда, что ли, у нее няней была?
Мира. Да. А почему Белена?
СЕНЯ. Так она ж бешеная!
Сеня выходит, Мира собирает с пола остатки супа в миску и тоже выбегает из кухни.
Комната девочек: шесть аккуратно застеленных кроватей и стол, на котором стоит красный флажок. На одной из кроватей — клетка с канарейкой. Мира заходит в комнату, открывает клетку, ставит в нее миску с остатками супа. Канарейка радостно чирикает, приветствуя хозяйку. Мира, грустно улыбаясь, смотрит на нее и выходит.
3.
Света сидит у Маши на кухне. Та зашивает платье прямо на ней.
МАША. Отец-то чуял чего аль нет?
СВЕТА. Не знаю, Машенька. А почему ты тогда от нас ушла?
МАША. На землю меня потянуло.
СВЕТА. А я плакала, все тебя ждала. У нас же еще тогда Шарик умер: видно, съел что-то не то.
МАША. Да Шарик ваш дурак был: вечно жрал все подряд.
СВЕТА. Папа мне тогда куклу купил, чтоб я успокоилась. Я ее Машей назвала.
МАША. Баловал он тебя, трясся над тобой, как наседка.
СВЕТА. Папа меня любил.
МАША. Да как же ж не любить-то единственное дитя? Зверь дикий — и тот любит. Попробуй у волка отними волчонка — как думаешь, загрызет?
Маша вздрагивает от укола иглы.
СВЕТА (вскрикивает). Ой, больно! Загрызет, наверное, он же волк.
МАША. А хоть бы и не волк. А насчет отца твоего разобрались, значит.
СВЕТА. Маша, зачем ты так? Папа ни в чем не виноват.
МАША. А коли не виноват — чего ж расстреляли?
СВЕТА. Я не знаю. Маша, но ты-то его помнишь, ты должна понимать, что он…
МАША (строго). Сиди ровно, а то опять на иглу напорешься.
Света замирает и сжимается под ее цепкими пальцами.
СВЕТА. Папа настоящий герой был, его несправедливо…
МАША (перебивает). По бабам он герой был — это точно. Меня даже в углу зажимал.
СВЕТА (возмущенно). Что ты такое говоришь?
МАША. Неужто не знала? И не слышала, как мать по ночам воет? Включит воду в ванне — и давай… Я иной раз боялась: соседи прибегут.
СВЕТА. Неправда! Папа маму любил.
МАША. И маму тоже. Только я помню, как к ней мужчина приходил — представительный такой, в галстуке. Мне надо с вами поговорить, заявляет. Оказалось, муж очередной бабы, с которой папка твой снюхался.
СВЕТА. Это неправда!
МАША (ухмыляясь). Да уж, конечно. Меня с тобой гулять отправили, пока они там обсуждали. А вернулись — мать твоя как замороженная была. Впрочем, что с нее взять — все терпела. Только голову, как утка, под крыло прятала.
Света вскакивает и снова вскрикивает, больно уколовшись об иголку.
МАША. Ну, чего дергаешься?
СВЕТА. Мама не утка! Зачем ты так говоришь, Маша?
МАША. А кто ж она? Жила же с ним, значит, терпела. Весь дом знал про его похождения. Герой, прости господи!
СВЕТА. Этого не может быть. Я спрошу Миру… А тебе, Маша, станет стыдно.
МАША. Ну да, конечно… Он кобель, а мне стыдно. Шофер его, помню, за мылом приходил хозяйственным. Как думаешь, зачем ему мыло-то понадобилось? Он мне рассказал, как папа твой какую-то фрю прям в машине оприходовал… Его под дождь выгнал, а сам развлекался… А сиденья — шоферу, значит, оттирать. Знаешь, чем они были изма…
Света дергается, обрывая нитку, вскакивает с места.
СВЕТА. Замолчи! Ты гадкая! Злая!
Света выбегает. Маша недобро смотрит ей вслед.
МАША. Давай, привыкай к жизни-то. Может, успеешь ее понюхать.
4.
Комната девочек. Заходит Мира. Видит, что на полу валяется пустая распахнутая клетка. Мира подлетает к ней, тревожно озирается по сторонам, замечает, что на ее подушке лежит мертвая канарейка.
Мира берет мертвую птицу в руки, прижимает ее к груди.
МИРА. Вот и тебя убили. Сначала папу, потом тебя. Меня тоже, только никто не знает, что я не живая. И ты уже никому не скажешь.
Мира кладет птицу на стол, рядом с красным флажком, и садится писать письмо.
МИРА. «Здравствуй, мамочка! Я живу хорошо. Ребята здесь очень дружные. Мы со Светой поем в хоре. Мальчики готовятся к областному соревнованию стрелков, а девочки поедут за них болеть. Говорят, что возьмут самых лучших. У меня хороший табель: в первой четверти выходит семь пятерок и две четверки. Так что, наверное, меня возьмут. Здесь очень красивая природа. Говорят, она закаляет характер. За меня не волнуйся. Напиши, как ты. Отправляю тебе поясок: я сама его сделала на уроке труда. Твоя Мира».
5.
В актовом зале репетируют песню из к/ф «Дети капитана Гранта». На сцене стоят Света, Мира, Катя, Степан, Сеня и др. Вера Валерьевна дирижирует. Хор поет вразнобой.
ВСЕ (поют).
Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет.
Кто весел — тот смеется,
Кто хочет — тот добьется,
Кто ищет — тот всегда найдет!
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Так, стоп. Уборевич, ты чего не поешь, а только рот раскрываешь? Тухачевская, а ты что так смотришь? Молоко киснет! Эта песня должна заражать бодростью, оптимизмом! Доказывать, что мы — советские люди — самые счастливые на Земле.
Катя поднимает руку.
КАТЯ. Вера Валерьевна, а давайте я запевать буду?
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Ну что ж, попробуй.
Катя выходит вперед, встает перед Мирой и Светой.
КАТЯ (звонко).
Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет…
Света вполголоса переговаривается с Мирой. Фоном звучит песня.
СВЕТА. Мира, а ты что-нибудь знаешь про моего папу? Такого, чего бы мне не говорили?
МИРА (удивленно). Как это?
СВЕТА (мнется). Ну… ты не знаешь, были у него другие женщины?
Катя на мгновение оборачивается на Свету и продолжает петь.
МИРА (растерянно). Нет, думаю, что нет.
СВЕТА. Мира, ты что-то знаешь.
МИРА. Света, с чего ты взяла?
СВЕТА. Может, мама что-то тебе говорила?
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Тухачевская! Уборевич! Что вы там шепчетесь?
МИРА и СВЕТА (запевают).
А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал.
СВЕТА. Просто понимаешь, если все знали, кроме меня, — это нечестно. Сейчас, когда папы нет…
МИРА. Михаил Николаевич был хороший. И мой папа его очень уважал.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Так, Корнеев, теперь ты запевай.
Катя отступает назад — к Свете и Мире.
СТЕПАН (запевает).
Спой нам, ветер, про славу и смелость,
Про ученых, героев, бойцов,
Чтоб сердце загорелось,
Чтоб каждому хотелось
Догнать и перегнать отцов!
Девочки разговаривают — фоном звучит песня.
КАТЯ. Я слышала, ты про отца спрашивала?
МИРА. Тебе показалось, Катя.
СВЕТА. Нет, не показалось. Ты что-то знаешь?
КАТЯ. Я знаю, что он был ходок.
СВЕТА. Что значит «ходок»?
КАТЯ. Ну, женщин у него было много. Они его когда видели — просто дурели. Выбирай любую…
СВЕТА. Что значит «выбирай»? У него же была мама, он ее любил.
КАТЯ. Господи, Света! Тебе бы в куклы играть. Кто ж от такого откажется? Нравился он бабам и пользовался этим. Мама мне говорила, что у него в Доме на Набережной — любовница. И дочка есть. Она видела, как они вместе гуляли по Москве-реке.
МИРА. Это неправда! Катя, что ты придумываешь?
КАТЯ. Ну конечно, придумываю. Только почему-то все об этом знали. А дочку тоже Светлана звали. Удобно — чтоб не перепутать.
МИРА (громко). Света, не слушай ты ее!
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Уборевич, хватит болтать!
Мира старательно поет.
СВЕТА (потрясенно). Спасибо, Катя, что сказала.
Света выходит из строя и медленно идет прочь. Все с удивлением смотрят на нее и перестают петь.
ВЕРА ВАЛЬРЬЕВНА. Тухачевская! Я никого не отпускала. А ну-ка вернись!
Света, не слушая ее, выходит из зала. Мира с тревогой смотрит ей вслед.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА (зло). А что это мы замолкли? Репетиция не окончена. Корнеев, давай!
СТЕПАН и остальные (вразнобой).
Кто весел — тот смеется,
Кто хочет — тот добьется,
Кто ищет — тот всегда найдет!
МИРА (Кате, укоризненно). Ну зачем ты?
КАТЯ. А пусть знает. А то у нее папочка — прям Господь Бог. Нимба не хватает. Ей так легче будет примириться со всем.
МИРА. Добрая ты, Катя.
КАТЯ (жестко). Да уж подобрей тебя. Ты ей своей медвежьей услугой только хуже делаешь.
6.
Вечер. Света и Степан убираются в столовой. Степан поднимает стулья, угрюмо смотрит, как Света неумело выжимает тряпку. Наконец не выдерживает.
СТЕПАН. Ну, чего ты ее мучаешь? В другую сторону надо. (Подходит.) Да не так. Дай сюда!
СВЕТА. Сама справлюсь.
СТЕПАН. Угу, к Новому году как раз успеешь.
Света все так же неумело наматывает тряпку на швабру, начинает тереть пол, но тряпка соскакивает. Она наматывает ее снова. Степан продолжает поднимать стулья.
СТЕПАН. А ты чего не сказала, что это я платье порвал?
СВЕТА. А ты — про суп?
СТЕПАН. Меня батя учил никого не закладывать.
СВЕТА. Вот и меня тоже.
СТЕПАН. Да чему он там тебя научить мог? Предатель.
СВЕТА. Папа никого не предавал.
СТЕПАН. А кто ж тогда все это устроил? Вот, к примеру, у нас в деревне были такие, которые хорошо жили. Всего вдоволь — и скотины, и зерна, и картохи, дом справный…
СВЕТА. Кулаки, что ли?
СТЕПАН. Вот слово это идиотское. Работать просто умели и вкалывали больше других. А были такие — рвань подзаборная, ни кола ни двора, только бражку трескали. И что? Все отобрали, всех в один колхоз согнали. Да здравствует всеобщее равенство!
СВЕТА. А ты, значит, против? Ты там в своем самом богатом доме объедаться будешь, а кто-то — голодать?
СТЕПАН (теряется). Почему я? Я не за себя. И потом, кому бы говорить про богатый дом. Эти красноперые так все обтяпали, что в итоге голодали все.
СВЕТА. Ты что, против советской власти?
СТЕПАН. Я против вредителей типа папаши твоего. Ленин-то все правильно хотел сделать, а эти палки в колеса ставили. Но ничего, и до них добрались. Разоблачили…
СВЕТА. Да что ты такое говоришь! Когда в Ленина стреляли, папа воевал, жизнью рисковал. Он Владимиру Ильичу телеграмму отправил: за одну вашу рану взят Симбирск, за другую будет Самара…
Степан забирает у Светы швабру.
СТЕПАН. Ну, кто так моет? Только грязь размазываешь.
Степан полощет тряпку в ведре и умело наматывает ее на швабру.
СТЕПАН. Не люблю, когда меня дурят. Вот говорят же, что у нас в стране все равны. А выходит, что нет. Ты вот не знаешь, с какой стороны к свинье подойти, корову никогда не доила — вон даже полы помыть толком не умеешь. А я вставал в четыре утра, чтобы дров наколоть, скотине дать…
СВЕТА. Ну, можешь радоваться: наступила твоя мировая справедливость. Только разве она в том, чтобы все полы вместе мыли и корову доили?
СТЕПАН. Да можете не доить. Только не врите хотя бы.
СВЕТА. Если хочешь знать, моя бабушка, папина мама, была крестьянкой и все это умела делать.
СТЕПАН. С чего бы? Он же вроде белый был? Из этих — из бывших.
СВЕТА. Не белый. Тогда все военные царю присягали. Дедушка, папин папа, был дворянином и влюбился в крестьянку, бабушку Мавру.
СТЕПАН. Понятно. Обрюхатил и бросил?
СВЕТА. Почему бросил? Женился, у них девять детей было — вместе с папой. Тогда такие браки называли мезальянсом. И папе мешало его происхождение: в Семеновский полк, о котором он мечтал, брали чистокровных дворян. И чтобы поступить туда, ему нужно было стать лучшим в училище. И он им стал.
СТЕПАН. Чистокровных — слово-то какое. Как лошадей прям отбирали. Теперь понятно, почему он Сталина хотел убить. Для виду тогда переметнулся, а на самом деле…
СВЕТА. Хватит уже!
Света топает ногой по полу, отступает назад и случайно опрокидывает ведро. Спешит его поднять, но поздно: огромная лужа растекается по полу.
СВЕТА. Ой, прости, я случайно…
СТЕПАН. Твою мать! Вот сама и мой!
Степан бросает швабру и выходит из столовой. Света неумело пытается собрать тряпкой воду.
Из кухни выходит Маша, с неприязнью смотрит на Свету, которая ползает по полу, не замечая ее. В руках у Маши — миска с картошкой и ножик. Одна картошина падает на пол. Света видит Машу.
СВЕТА. Маша, ты?
МАША. А то кто ж. Руки бы тебе повыдергивать! (Кашляет.) Грязь развела.
Маша садится за стол, начинает чистить картошку.
СВЕТА (чуть не плача). Маша, почему ты ругаешься? Почему вы все на меня ругаетесь? Когда был жив папа…
МАША. Не привыкла еще? Картоху подними.
Света поднимает картошину и протягивает ее Маше.
МАША. Его и благодари, папку-то. Он у тебя изверг был, а тебе аукается. Кровь на нем, много крови! Сколько безвинных душ погубил.
СВЕТА. Это неправда!
МАША. Опять неправда! Ты про баб-то его узнала? Тоже ж не верила. А про жену первую, которая самоубилась, не слыхала? Люди говорят, он даже не похороны не приехал.
Света ожесточенно трет пол.
СВЕТА. Она мешки с продуктами родственникам посылала. А все голодали.
МАША (кашляет). Ну, ты-то не голодала?
СВЕТА. Меня еще не было. А папа как узнал об этом, подал на развод.
МАША. Я ж говорю: герой! Наскучила она ему просто — вот и нашел повод отвязаться. А потом другую дуру нашел — мамку твою.
СВЕТА. Не надо так говорить, Маша.
МАША (кашляет). Ну а ты тоже глупости-то не мели: из-за мешков он на развод подал.
У Маши из кармана выпадает кусок застиранной ткани. Света поднимает ее — это детская распашонка. Она удивленно смотрит на Машу.
СВЕТА. Маша, это твоя?
Маша молча вырывает распашонку у нее из рук и прячет за пазуху.
СВЕТА. Это ж совсем на маленького.
МАША (кашляет). Мой давай, а то плесень заведется.
Маша продолжает чистить картошку, Света ползает по полу у нее под ногами, убирая воду. В какой-то момент Машина рука замирает. Она направляет ножик на Свету, словно примериваясь. Та, словно что-то почувствовав, поднимает голову. Маша продолжает чистить картошку.
7.
Небольшая каморка Маши. Маша вешает мокрую распашонку на веревку, расправляет ее. Достает из шкатулки деньги, пересчитывает, кладет обратно. Подходит к окну, берет с подоконника блюдечко, на котором — кусочки пиленого сахара, качает головой.
МАША. Ванюш, что ж не поел-то совсем? Мне, что ли, берег? Бедовая ты моя головушка. Я вот подумала, не рубаху тебе надо, а костюм. Вот с получки-то и справлю. Совсем взрослый ты у меня… Светка-то тебя младше на два года. Я прикинула — это он так победу праздновал. Женился, дочку родил. Нешто можно… Или им, людоедам, так положено? Я не знаю, Вань.
В комнату заходят Степан и Сеня с охапками дров. Маша поспешно задвигает распашонку в угол.
МАША. Ноги вытирайте! (Кашляет.) Натопчите мне еще.
Ребята послушно вытирают ноги. Проходят, сбрасывают дрова около печки. Пара поленьев отлетает в сторону. Маша берет одно и бьет им Сеню.
МАША. Куда ложишь? Криворукий!
СЕНЯ. Ой! Теть Маш, больно!
МАША. Больно мамке твоей было, а тебе б только придуриваться, холера подзаборная! (Кашляет.) Собирай давай!
Сеня, насупившись, пинает дрова и идет к выходу.
Маша поднимает полено и запускает им в Сеню. Тот едва успевает увернуться.
СЕНЯ (выбегая). Ведьма старая!
Степан угрюмо смотрит на нее.
СТЕПАН. Зачем так? По больному-то…
МАША. Ишь какие нежные. Здесь у всех все больное. Только вы еще зеленые совсем — оправитесь.
СТЕПАН. Он только забывать стал…
МАША. Ну, я ж говорю. Только нешто такое забудешь. Соседи его мамку-то оприходовали?
СТЕПАН. Я не знаю.
МАША. У нас-то тоже голод был, но чтоб люди людей ели… Лучше б они его тоже — теперь только мучается парень. И других изводит.
Степан сгребает ногой поленья в кучу.
СТЕПАН. Пойду я.
Маша внимательно смотрит на Степана, берет с полки сантиметр.
МАША. Погоди! Ну-ка, поворотись-ка.
СТЕПАН. Зачем?
МАША. Надо, говорю.
Маша делает замеры: длину рукава, обхват груди, талии.
СТЕПАН. Тетя Маш, ты меня усыновить, что ль, решила?
Маша угрюмо смотрит на него.
МАША. Разбежался! (Подталкивает его.) Иди давай.
Степан идет к выходу, замечает на веревке распашонку.
СТЕПАН. А это чья?
МАША (кашляет). Проваливай, кому сказала!
Степан качает головой и выходит.
Маша подходит к окну, берет в рот кусочек сахара.
МАША. Ишь ты — усыновить его! На кой ты мне сдался! Мелькают и мелькают черти — аж в глазах темно. Ванюш, а ты все же поешь, мне одной-то много, да и не хочется. (Кашляет.) Я, знаешь, сколько лет уже через силу живу.
В комнату заходит Вера Валерьевна, слышит надрывный кашель Маши.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Маша, у врача была?
МАША. Когда ж мне — это в город надо ехать.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Ну вот в среду и отправляйся. Не хватало мне тут еще туберкулезки. Скоро комиссия будет, у нас все чисто должно быть.
МАША. Как скажете.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Скоро Новый год. Надо бы прикинуть, что приготовить, все-таки праздник.
МАША (хмуро). Что скажете, то и приготовлю.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Возможности у нас скудные, конечно. Но надо ребятишек порадовать. Кренделей, может, каких напечь или ватрушек.
МАША. Порадую, если надо.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Маша, так ты правда у Тухачевских няней работала?
МАША. Ну, работала.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Я, знаешь, детям-то не говорю, конечно. Но у самой в голове не укладывается. Год назад мы спектакль ставили про наших героев Гражданской войны — и Тухачевский первый был среди них. Блестящий полководец, Колчака разгромил. Мальчишкам его нашим в пример ставили. Ты спектакль-то смотрела?
МАША (угрюмо). Нет, я выходная была.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Ну, это неважно. Ты ж его, оказывается, в жизни видела. Вот скажи — похож он был на предателя?
МАША. Я не приглядывалась. На то органы специальные есть. Я за Светой смотрела.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Она так любит отца.
МАША. Конечно, любит. Жила-то на всем готовеньком. Вы обеды их видели? Это когда все впроголодь жили. А платья какие у нее были, а куклы… Отец ей разве что луну с неба не доставал.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Ну, ладно. Ты подумай насчет Нового года-то.
Маша кивает, Вера Валерьевна выходит.
МАША. Радовать их еще. (Кашляет.) Все равно все передохнут.
8.
Актовый зал украшен флажками и серпантином, на сцене стоит большая пушистая елка. На растяжке написано «С Новым, 1938 годом!».
Катя декламирует со сцены.
КАТЯ (звонко).
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
На сцену выходит хор мальчиков и девочек, среди которых — Мира; Катя присоединяется к ним. Вера Валерьевна аккомпанирует им на аккордеоне.
ВСЕ (поют).
Мы красные кавалеристы, и про нас
Былинники речистые ведут рассказ.
О том, как в ночи ясные,
О том, как в дни ненастные
Мы гордо, мы смело в бой идем…
Света сидит в зале, смотрит на елку, мигающую разноцветными огнями. К ней подсаживается Сеня в маске Петуха.
СЕНЯ. Ну что, Тухачевская, отмечаешь — не скучаешь? Или все по папке сохнешь?
СВЕТА. Папа очень любил Новый год. И у нас всегда была самая большая, самая красивая елка.
СЕНЯ. Ну конечно, и вы все тоже были самые-самые.
СВЕТА. …А на верхушке — красная звезда. И гирлянды. Мы выключали свет и сидели с папой в темноте. Он обнимал меня и говорил, что жизнь у меня будет светлая-светлая, потому что я Светлана. А он всегда будет рядом.
СЕНЯ. Что-то не шибко он о тебе думал, когда заговор свой готовил.
СВЕТА. Да не готовил мой папа никакой заговор.
СЕНЯ. Ну конечно, он у тебя ангел был.
СВЕТА. Для меня — да. Я долго-долго верила в Деда Мороза, потому что он всегда знал, что мне подарить. То куклу под елкой найду, о которой мечтала, то книжку, то…
СЕНЯ (зло). Ну да, нам жрать было нечего, а у них там чудо-дерево…
Света не замечает, как у нее за спиной вырастает Степан в красочной маске Волка, похожей на лик языческого идола. Волк делает знак Петуху.
СВЕТА. Мне когда Катя сказала, что Деда Мороза не существует, я ей не поверила: ведь папа все-все угадывал, о чем я мечтала. И я на всю жизнь запомнила, что любить — это значит знать о человеке все, видеть его насквозь. И тогда очень просто сделать его счастли…
Сеня-Петух кукарекает Свете на ухо — она испуганно вздрагивает.
ПЕТУХ. Девочка-девочка, а знаешь, кто к тебе пришел?
Света оборачивается и видит Волка, который нависает над ней, как скала. И внезапно сдергивает маску. А под ней — еще одна: это наклеенная на папье-маше фотография ее отца, Михаила Тухачевского. Степан напяливает сверху военную фуражку — для большей достоверности.
СТЕПАН. Здравствуй, дочка! (Орет.) Ты еще не сдохла?
Света в ужасе отшатывается. Сеня-Петух ржет. А Света вдруг гладит «лицо» отца.
СВЕТА. Папа, папочка! А я знала, что ты живой. Я верила!
Она берет оторопевшего Степана за руку.
СВЕТА. Мы тут без тебя елку нарядили — смотри, какая красивая.
СЕНЯ. Рехнулась…
СВЕТА. Пойдем посмотрим, я тебя с ребятами познакомлю. Пап, ну пойдем!
Степан приходит в себя и вырывает руку.
СТЕПАН. Дурра, что ли? Какой я тебе папа?
Он сдергивает маску. Светлана тянется к ней.
СВЕТА. Отдай, пожалуйста, отдай.
Сеня выхватывает маску и поднимает высоко над головой.
СЕНЯ. А ну-ка, отними!
Света пытается отнять — Сеня издевается над ней.
СЕНЯ. Жучка, фас! Место! Голос!
Степан хмуро смотрит, как Света безуспешно пытается дотянуться, и сам отнимает у Сени маску, протягивает ей.
СТЕПАН. На, целуйся с ним.
Сеня дурашливо кукарекает и уходит. Света прижимает фотографию отца к груди. Степан неловко переминается, глядя на нее.
СВЕТА. Откуда она у тебя?
СТЕПАН. Со спектакля прошлогоднего. Я как раз про батю твоего читал. Кто ж знал, что он… А ты все-таки чокнутая.
Света молча разглядывает неровно приклеенную фотографию отца. Степан замечает, что к ним приближается Вера Валерьевна, толкает Свету в бок.
СТЕПАН. Выдра!
Света поспешно прячет портрет отца за спину.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Тухачевская, вот хорошо, что ты здесь. Я считаю, что вы с Уборевич должны встретить Новый год со спокойной душой и чистым сердцем. Как взрослые разумные девочки, которые все лишнее оставляют в старом году. Корнеев, давай зови всех в класс.
9.
Света и Мира стоят у доски, Вера Валерьевна ходит по классу. Все смотрят на девочек. Среди школьников — Степан, Сеня, Катя. У Сени на лбу — петушиная маска, у Степана — волчья; в волосах Кати блестит «дождик» и конфетти. И другие ребята одеты нарядно, по-новогоднему: у кого-то бумажный колпак с наклеенными звездами, кто-то в полумаске. Все веселы и оживлены ожиданием Нового года и тяготятся этим странным собранием.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь. И сегодня наши товарищи должны принять важное решение. Это непросто, но если каждый не ответит на вопрос, что он может сделать для всеобщего блага, мы не построим коммунизм. Все вы знаете, что недавно были разоблачены и расстреляны враги народа Тухачевский и Уборевич. Советская власть не бросила их детей в беде, и наш дом распахнул для них свои двери. Но мы ждем и ответного движения. Я считаю, что Тухачевская и Уборевич должны отречься от своих отцов — изменников родины. Кто «за», прошу голосовать.
Поднимается лес рук.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Тухачевская, Уборевич, вы готовы?
Мира и Света молчат.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Я вас спрашиваю!
СЕНЯ. Да контра они — что с них взять!
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Помолчи Губанов. (Свете.) Ну, давай, Тухачевская, мы все ждем.
СВЕТА (тихо). Я не буду этого делать.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. То есть ты думаешь, что партия ошибается? Чего ты молчишь? А вот Иваненко так не считает — она уже отреклась от своего отца.
СВЕТА (потрясенно). Катя?
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Да, Катя нашла в себе силы идти до конца. Это борьба, милая моя, и мы должны быть решительными. Иваненко, встань, тут тебе не верят.
КАТЯ (звонко). Да, я отреклась от своего отца и считаю, что партия и товарищ Сталин ошибаться не могут.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Ну вот видишь — не умерла. Можем мы в такой момент думать только о себе, о своих частных мещанских интересах?
КАТЯ. Света, ты не права. Я знала твоего отца, и он всегда вызывал у меня подозрения.
СВЕТА. Когда он вызывал у тебя подозрения, Катя? Когда велосипед тебе чинил? Или, может, когда нас с тобой в зоопарк водил и мы вместе слона кормили?
КАТЯ. Зоопарк — не показатель. Мы должны в корень смотреть. И потом мы с тобой говорили об этом.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. О чем вы говорили?
КАТЯ. Ну, это, Вера Валерьевна, личное.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Личное? У вас с Тухачевской появились секреты от коллектива?
КАТЯ. Нет, но…
Она смотрит на бледную Свету, потом видит возмущенное лицо учительницы.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Ну давай, смелее, что вы там обсуждали?
СВЕТА (тихо). Не надо, пожалуйста, не надо.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА (рявкает). Иваненко, я жду! У нас здесь не институт благородных девиц.
КАТЯ (поспешно). У Тухачевского были любовницы. Об этом в нашем доме все знали.
СЕНЯ (присвистывает). Ничего себе! Бравый маршал!
Света закрывает лицо руками.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Отлично. Света, неужели тебе этого недостаточно? Мало того, что твой отец совершил преступление против всего советского народа, так он еще и в семье… Где твоя гордость? Подумай о маме, в конце концов. Он же тем самым унижал и ее, и тебя.
СВЕТА (кричит). Замолчите! Не трогайте папу, слышите?
СЕНЯ (присвистывает). О, взбесилась!
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Светлана, ты уже взрослая… Что с тобой? Тухачевская!
Света начинает медленно сползать по стенке.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Прекратить спектакль!
Степан, который сидит к ней ближе всех, вскакивает со своего места.
СТЕПАН. Э, ты чего?
Мира пытается удержать Свету, но та оседает на пол.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА (со вздохом). Ну, начинается… Устроила нам тут лебединое озеро. Корнеев, ну чего смотришь — неси ее в медпункт.
СТЕПАН (хрипло). Я?
10.
Коридор. Степан несет Свету на руках — она без сознания.
СТЕПАН. Давай, конечно, в обморок она брякнулась. Принцесса хренова… на горошине. Тебе и сейчас можно: бац — и в обморок. Это любой дурак так умеет. (Дует ей в лицо.) Папа твой небось тоже в обморок брякался, лишь бы улизнуть.
Степана догоняет Сеня в маске Петуха.
СЕНЯ. Слышь, а давай ее в подсобку. (Пытается ухватить Свету за коленку.) Никто и не заметит.
СТЕПАН. Руки убрал.
СЕНЯ. Чего? Она ж не скажет никому. (Хихикает.) Спящая красавица, потрогай мои…
СТЕПАН. Хлебало захлопни!
СЕНЯ. Чего — один хочешь? Нехорошо… С друзьями надо делиться.
СТЕПАН. Дай пройти, дебил. Счас директор прискачет — с ним тоже делиться будем?
СЕНЯ (ржет). А у нас в стране советской все равны. Поделимся, если надо.
Света стонет. Степан с тревогой смотрит на нее, пытаясь при этом казаться суровым. Они подходят к медпункту.
СТЕПАН. Дверь открой!
Сеня распахивает дверь. Степан заносит Свету.
ГОЛОС ВРАЧА. Корнеев, это что такое? Твоя работа?
ГОЛОС СТЕПАНА. Чего сразу моя?
ГОЛОС СЕНИ. Сама она на уроке…
ГОЛОС ВРАЧА. Это что ж вы там на уроке с ней делали-то? Да еще и перед Новым годом. Думала, домой пораньше уйти, а куда там… Ну, чего вцепился? Клади ее на кушетку.
11.
Степан и Сеня стоят под дверью медпункта.
СЕНЯ. Ну, теперь все — Выдра с нее не слезет. А вот был бы у тебя такой отец — ты б отказался?
СТЕПАН. Если бы да кабы…
СЕНЬКА. А Катька вон — и глазом не моргнула. Может, правильно. Отца-то уже шлепнули, а ей жить еще.
СТЕПАН. Может, и правильно.
К ним подходит Катя.
КАТЯ. Ну, как она?
СТЕПАН. А я почем знаю? Врачиха там над ней колдует.
СЕНЯ. Слышь, а ты когда от отца отрекалась, не западло тебе было?
КАТЯ. А тебе не западло вопросы задавать? Не отучили еще?
Из медпункта, пошатываясь, выходит Света. Катя подходит к ней, хочет взять под руку.
КАТЯ. Света, как ты себя чувствуешь?
Света, дернувшись, вырывает руку и, ничего не ответив, медленно идет по коридору.
СЕНЯ. Ты смотри — очухалась.
Катя догоняет Свету.
КАТЯ. Свет, ты чего? Ну, у нас сейчас не то положение, чтоб ломаться. И папа твой одобрил бы, он у тебя умный был. Она меня к стенке приперла: не отречешься, говорит, в дурку сдадим. А что я там с этими психами делать буду?
Не слушая ее, Света продолжает свой путь. Катя семенит следом.
СЕНЯ. Дохлая-дохлая, а гордая. Ну ничего, мы это быстро исправим.
СТЕПАН. Отстань от нее.
СЕНЯ. Ой, кто это говорит? С чего вдруг?
Степан сплевывает.
СТЕПАН. Я предупредил. Тронешь — убью.
Сеня недоуменно смотрит на Степана. Неожиданно они слышат Катин крик.
КАТЯ. Свет, ты чего, Свет?
И видят, как Света снова оседает на пол.
СЕНЯ. Твою дивизию.
Степан спешит к Свете, лежащей на полу, и Кате, которая суетится рядом.
12.
Большая палата с белым потолком. Семь застеленных коек, на восьмой лежит Света под капельницей. Она дремлет. В палату заходит Маша с бумажным свертком в руках, садится на краешек кровати, смотрит на Свету.
МАША. Болезная… (Кашляет.) Холера… Где ж ты испанку-то подцепила?
Света стонет.
Маша развязывает веревочный бантик, разворачивает бумагу. Достает мужской костюм: пиджак и брюки, раскладывает их на соседней кровати.
МАША. Ну вот, справила наконец. Давно хотела. А то ведь вырос из всего. И главное, удачно получилось: женщина продавала после мужа покойного. А поносить-то не успел. Один раз надел — и в шкаф повесили. А потом сердце прихватило — и нет человека. У нас вообще это быстро: был и нет. А тут сердце…
Маша вешает костюм на проволочные плечики и цепляет крючок на стойку с капельницей. Света открывает глаза, увидев Машу, улыбается.
СВЕТА. Маша, Машенька, ты ко мне пришла, да? Меня навестить? Знаешь, я…
МАША (перебивая). Ну, затараторила опять…
Света осекается, видит костюм.
СВЕТА. А что это?
МАША. Да вот — костюм сыночку справила. А то он все в распашонке бегал — куда это годится.
СВЕТА (удивленно). Сыночку?
МАША (не отвечая). Всю получку грохнула. Ну не раздетым же ему ходить. (Кашляет.) Погода-то какая.
СВЕТА. Маша, а почему ты все время кашляешь?
МАША. Почему? А это у отца твоего спросить надо. Он нас газами-то травил. Ванечка мой тоже кашлял после газов-то этих…
СВЕТА. Какими газами, Маша?
МАША. А про Тамбов папка не рассказывал тебе? Неужто не похвастался, какие подвиги там совершал? Дома-то он скрипочки делал — такое культурное у него было развлечение. Справа ружья — слева скрипочки. Только разве перестает человек зверем быть, если за скрипочку схоронится?
СВЕТА. Тамбов? Там же восстание было. Против советской власти. Я не родилась еще.
МАША. Правильно, не родилась. А Ванечка мой родился — на беду свою. Ты хоть знаешь, что за восстание-то? Народ у нас с голоду дох — отняли все: зерно, скотину, чтоб вас, городских, прокормить. Жрать было нечего… А антоновцы порядок хотели навести, за нас вступились.
СВЕТА. А почему же вы не жаловались?
МАША. А папка твой чего не жаловался? Глядишь, не расстреляли бы…
СВЕТА. Папу оклеветали.
МАША. Да хватит уже — оклеветали… Разобрались наконец во всем. Ты вот героем его считаешь, а какой он герой? Свой же народ душил. Пришли они в нашу деревню и согнали тридцать душ в амбар. Заложники, значит. Выдать должны были мы тех, что в лесу схоронились. А как же их выдать могли, если у одной сын там, у другой — брат, у третьей — отец? Полчаса прошло — все молчат. И тут они выводят на середину пять человек и расстреливают. Как скот. И среди них Алеша мой был — мы два года как поженились. Хорошо жили, Ванечку растили. Я заголосила по нему, меня оттащили и говорят: еще через полчаса следующих шлепнем. Бабы завыли: покойники лежат, никто их не выносит. Кровища… Ну, конечно, выдали всех. Схоронила я Алешу своего, взяла Ванечку и тоже в лес ушла.
СВЕТА. Маша, этого не может быть.
МАША. Что я тебе тут — сказки рассказываю? Все в лесу хоронились от папки твоего героя.
СВЕТА. Антоновцы были бандитами — нам на истории рассказывали.
МАША. Что вам там еще рассказывали? Люди жить хотели спокойно, а им не давали. Просто так разве в лес убежишь? Ванечка у меня грудной был. А молоко кончилось: я как Алешу увидела, глаза его стеклянные, так все. А Ванечка есть просит. Хорошо, у соседей корова была Ночка, они ее тоже с собой в лес взяли. Она нас и спасала. Потом снаряд в нее угодил. Пришлось добить. Зато детей накормили и сами — от пуза: неделю мясо ели. Ели и плакали. Ночка ж кормилица была, да и мучилась она шибко, как человек.
СВЕТА. Маша, это ужасно, что ты рассказываешь…
МАША. Папка твой грамотно все сделал: красных, как огня, стали бояться. Перебили они всех антоновцев, и деревенские потихоньку стали по домам возвращаться. Деваться-то некуда: лето в разгаре, а там огород брошен, зерно надо молотить, иначе зимой подохнешь. И мы уже с соседями думали к дому выбираться. А нас газами стали выкуривать. Немцы в войну ими врагов травили, а папка твой, значит, своих. На истории-то такого не рассказывали?
СВЕТА. Так они, наверное, бандитов хотели, а не вас?
МАША. Да не осталось там уже почти никого, а те, что выжили, — доходяги, хуже нашего были. Оружия у них уже не было. Он приказ отдал этими газами травить, чтобы лес поскорей очистить. Только мы живучие оказались — выбрались с Ванечкой, даром что этой дряни наглотались. Не вышло ничего у папки твоего. Вырос мой сынок — мне на радость (кивает на костюм). Видишь какой — косая сажень в плечах, меня на голову выше.
СВЕТА. Маша, так ведь не было у тебя сына, когда ты у нас жила, откуда же…
Маша цепенеет.
МАША. А почем тебе знать? В надежном месте я его схоронила, чтоб не достали вы его. Племя ваше подлое…
СВЕТА. И ребята мне говорили, что нет у тебя никого, потому ты такая злая. Но я-то знаю, что ты добрая, Маша…
МАША (кашляет). Ишь, змееныши… нету…
Маша склоняется над Светой, сжимает ее плечо.
МАША. А ты чего все выпытываешь — охмурить его решила? Для тебя, что ль, думаешь, растила его? Папка твой нас потравил, а самому-то — хоть бы хны. Женился, вон тебя родил… И жил бы дальше, упырь, если бы там не разобрались.
СВЕТА. Маша, пусти, больно!
МАША. Это тебе больно?! (Кашляет.) Это нам с Ванечкой было больно, Алеше моему больно, а ты тут… на белых простынях…
Света испуганной рыбиной бьется в ее руках.
СВЕТА. Маша, ты что, Машенька? Ты же меня с детства…
МАША. Да не сразу поняла, в чей дом попала. А как поняла, отравить вас всех хотела.
СВЕТА. А как ты у нас оказалась?
МАША. Нас всех тогда выслали из деревни, а я сбежала с Ванечкой вместе. В Москву попала случайно — увязалась там за одними. Ну а мамка твоя няню искала — вот и порекомендовали меня.
СВЕТА. Значит, Шарика — это ты…
МАША (довольно). Я. У папки твоего нюх был — почуял что-то. А так бы я вас всех еще тогда потравила. Я еще Ванечке говорю: сдохнет маршал этот, как собака, а он смеется — заливается…
СВЕТА (перебивая). Да не было у тебя никакого Ванечки!
МАША (кашляет). Откуда тебе знать? Ты мала была совсем.
СВЕТА. Не было и сейчас нет. Все знают.
МАША (растерянно). Как же нет — смотри, какой я костюм ему купила.
СВЕТА. А распашонку ту — тоже ему, да?
МАША (кашляет). Не твоего ума дела.
СВЕТА. Просто зачем обманывать, если нет… Может, и газов никаких не было?
МАША (кашляет). Замолчи, тварь!
СВЕТА (кричит). И про папу ты все врешь! И сына себе придумала!
Маша приходит в бешенство, выдергивает подушку у Светы из-под головы.
МАША. Заткнись!
Света дотягивается рукой до костюма, дергает за него и срывает с вешалки. Пиджак и брюки летят на пол.
СВЕТА (кричит). Нет никакого Ванечки! Нет!
МАША (ревет). Гадина!
Она накрывает голову Светы подушкой и начинает душить. Света пытается вырваться.
В палату заходит Степан. У него в руках — миска с супом. Увидев, что происходит, он роняет ее, подлетает к Маше и пытается оторвать ее от Светы, но это непросто. Наконец ему удается это сделать.
МАША (кричит). Пусти! Все одно придушу!
СТЕПАН. Дура! Чего творишь?
Света хрипит, откашливается, в ужасе смотрит на Машу, которая рвется к ней из рук Степана.
МАША (ревет). Ва-неч-ка, сынок!
Все погружается в темноту.
13.
Утро. Света лежит в полузабытьи на кровати. Заходят Вера Валерьевна с врачом, смотрят на нее.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Валя-Валентина, что с тобой теперь? Белая палата, крашеная дверь… Безумие какое-то. Я давно говорила, что ее надо изолировать.
ВРАЧ. Так вроде не буйная была.
Вера Валерьевна поднимает черный костюм, который Света сбросила на пол, отряхивает его.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Тихону, что ли, отдать?
ВРАЧ. Да ему на что? Печку в нем топить? Костюм-то справный.
Света открывает глаза.
СВЕТА (тихо). Не надо Тихону, это же Маша сыну своему…
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Какому сыну, Света? Он у нее умер, когда грудной был. Газами какими-то отравился. Уж столько лет прошло, а никак не успокоится.
СВЕТА. Газами?
Света закрывает глаза и беззвучно плачет. Вера Валерьевна укрывает ее покрывалом.
ВЕРА ВАЛЕРЬЕВНА. Ну-ну, все хорошо.
ВРАЧ. Ты давай, спи, тебе сейчас много спать нужно.
Врач и Вера Валерьевна выходят.
По радио приглушенно звучит стихотворение Э. Багрицкого «Смерть пионерки»:
Валя, Валентина,
Видишь — на юру
Базовое знамя
Вьется по шнуру.
Красное полотнище
Вьется над бугром.
«Валя, будь готова!»
Восклицает гром.
В палату заходит Степан с бумажным журавликом в руке. Задумчиво смотрит на спящую Свету, не решаясь приблизиться.
Тихо подымается,
Призрачно-легка,
Над больничной койкой
Детская рука.
«Я всегда готова!» —
Слышится окрест.
На плетеный коврик
Упадает крест.
Степан хочет положить журавлика на тумбочку, но Света тревожно ворочается во сне. Степан отдергивает руку, прячет журавлика за спину и выходит из палаты.
14.
Мира заходит в комнату, ставит в пустую клетку тарелку с супом, захлопывает дверцу.
На стене пляшут тени праздничной толпы, идущей с шариками и флагами на демонстрацию. С улицы доносится радостный гул.
Мира садится за стол, пишет письмо маме.
МИРА. «Здравствуй, мамочка! Поздравляю тебя с 8 Марта! У нас радость — оказывается, в детдоме работает Маша — помнишь, она была няней у Тухачевских? Так что не переживай, о нас есть кому позаботиться. Наш детдом занял первое место в соревновании по стрельбе. А еще шефы купили нам музыкальные инструменты, так что у нас тут настоящий духовой оркестр и даже скрипка есть. Я научилась доить корову и кормить свинок, они очень смешные. Говорят, что в жизни мне это пригодится. Целую тебя, мамочка! Очень скучаю. Твоя Мира».
11.
Утро нового дня. Весна.
Праздничная толпа оборачивается пациентами в одинаковых серых халатах которые, как серые тени, гуляют по двору за высоким больничным забором.
Бледная и похудевшая после болезни Света подходит к воротам с надписью «Психиатрическая больница». Приникает к забору-решетке, выискивает кого-то взглядом и не находит. Наконец видит чуть в стороне ото всех Машу, которая сидит у забора и ковыряет детским совочком землю. Света подбегает к ней.
СВЕТА. Маша!
Та смотрит на нее мутным взглядом и не узнает. Света приникает к решетке, протягивает ей небольшой сверток.
СВЕТА. Машенька, возьми, пожалуйста.
Маша равнодушно берет сверток, разворачивает, достает кусок хлеба, начинает жевать.
СВЕТА. Я знаю, ты не нарочно это сделала. Ты же добрая, Маша. Я помню, как я в парке упала и заплакала, а ты меня утешала и на руках несла до самого дома.
Дожевав, Маша продолжает копать совочком ямку.
СВЕТА. Я много думала про папу. То, что ты рассказала, — это очень страшно. И я знала, что в Тамбове было что-то нехорошее. Я слышала, как тетя Оля, папина сестра, говорила маме… Когда его туда послали, он заперся у себя в комнате и двое суток пил. Она его таким никогда не видела.
МАША (поет). Придет серенький волчок и утащит за бочок…
СВЕТА. Маша, ты меня совсем не понимаешь?
МАША (поет тише). Ваня-Ванечка, дружок, не ложися на краю…
СВЕТА. Маша, я уже ничего не знаю и не понимаю. Но папы нет, и ответить он не может. А я живу… пока. И кроме меня, больше некому его защитить.
Маша поворачивается спиной к Свете и начинает копать совочком новую ямку.
СВЕТА. Я буду приходить к тебе, Маша, если ты позволишь. У меня ведь никого нет, кроме тебя. Никого.
Маша по-прежнему не реагирует, продолжая копаться в земле.
Вдалеке появляется Степан, который наблюдает за Светой, оставаясь для нее незамеченным. Однако подойти к ней он так и не решается.
* * *
1941 год. По радио гремит «Вставай, страна огромная!».
Повзрослевший, коротко стриженный Степан в военной форме пишет письмо.
СТЕПАН. «Света, здравствуй! Мы на передовой. Говорят, завтра пойдем в атаку. Я хочу, чтоб ты знала: того журавлика я сделал для тебя. А подарил Катьке, потому что тебе не решился. Света, я когда тебя видел, становился каким-то деревянным. Мне хотелось все крушить, лишь бы ты не заметила. Но ты, наверное, все равно заметила, ты ведь умная.
Мне Сенька написал, что умерла Белена. Впрочем, ты просила называть ее Маша. Может, она, конечно, больная была, только я ей никогда не прощу того, что она хотела сделать.
Здесь все по-другому видится. Потому что немцы совсем близко, каждый день кто-нибудь погибает, и никто не знает, что будет завтра. И будет ли у нас это завтра.
Ты правильно угадала тогда: мой отец был кулаком. И перед смертью он мне строго-настрого наказал никому об этом не рассказывать. Всю семью нашу сгубили ни за что ни про что. Я думал, в этом виноваты вредители, враги народа — такие, как твой отец. А теперь уже не знаю, кто враг, а кто нет. Но если бы твой отец был жив, я бы просил его благословения. Света, ты выйдешь за меня, когда я вернусь?
Степан».
* * *
ОТ АВТОРА. Степан погиб смертью храбрых в кровопролитном бою под Москвой в сорок первом. Это было его последнее письмо, которое затерялось при пересылке. Время было такое. Так что Света так ни о чем и не узнала.
Тогда немцы подступали к Москве, катастрофически не хватало людей. Однако энкавэдшников не послали на защиту Первопрестольной: они были слишком заняты. Нужно было срочно уничтожить особо опасных преступников. Именно тогда были расстреляны матери Светланы Тухачевской и Владимиры Уборевич.
Света и Мира окончили курсы медсестер и тоже хотели пойти на фронт добровольцами, но им было отказано как неблагонадежным.
Их появление в Москве в 1944 году закончилось арестом и сфабрикованным делом за антисоветскую агитацию сроком на 5 лет в исправительно-трудовом лагере.
Катя окончила пединститут и осталась работать в Свердловске, вступила в партию и прошла путь от рядового учителя до директора школы.
Семен из-за своего строптивого характера попал в штрафбат, получил тяжелое ранение в 1943-м. Выжил, но остался инвалидом. После войны вернулся в родную деревню под Саратовом.
Светлана Тухачевская и Владимира Уборевич были реабилитированы в 1957 году. Всю свою жизнь Светлана посвятила восстановлению доброго имени отца.
