Гурав Моханти
«Сыны Тьмы»
(Fanzon)
Пересказывать сюжет дебютного романа Гурава Моханти объемом более семисот страниц нет смысла, он очень емко и без спойлеров вынесен в аннотацию. Поэтому стоит просто обозначить сюжетные векторы: это история о медленном политическом противостоянии двух больших государств, империи и республики, которое вскоре превращается в полноценный конфликт — такой, что можно включать лучшие саундтреки из «Властелина колец». В этой истории есть божественная война, случившаяся тысячелетия назад; есть пророчества, постепенно сбывающиеся; есть люди, похожие на медведей и, поговаривают, даже змееподобные наги; есть магия, основанная на атмане, энергии души; есть хитрые сенаторы, храбрые войны и острые на язык жены. А большинство интриг приходит в движения благодаря усилием многоумного Кришны, сенатора могущественной республики: он, обаятельный и опасный герой-трикстер, знает толк не только в женских желаниях, но и в мужских слабостях.
«Сыны Тьмы» — огромный клубок персонажей, событий, интриг и терминов, который читателю предстоит распутать. Базирующийся на индийской мифологии (в особенности на эпическом тексте «Махабхараты»), этот роман лучше начинать, уже зная какую-то культурологическую базу — так он станет глубже и сочнее, а в ворохе зачастую непонятных имен проще будет угадать отсылки, разглядеть авторское баловство. Книга читается и при нулевом знании мифологи региона, но в таком случае кажется чуть более запутанной, приобретает черты мрачной восточной легенды. «Сынов Тьмы» почти всегда сравнивают с «Песнью льда и пламени», однако куда лучше поставить книгу рядом с «Илиадой» Гомера (не просто так сам автор выносит строки поэмы в один из эпиграфов): перед читателям такая же неспешная и выдержанная в духе эпоса — пусть и простая стилистически — история о постепенном начале военных действий, рассказ о причинах, последствиях, ключевых фигурах масштабной игры и внутреннем мире ее участников. Все это, однако, сдобрено привычными тропами фэнтези: мертвыми богами-дэвами, тайнами далекого прошлого и «становлением» тех из героев, кто изначально не принадлежит к высшим кастам. К слову, о последних: несколько перерабатывая систему каст, Гурав Моханти встает на рельсы повествования о социальном неравенстве. «Сыны Тьмы» — в том числе история о власти и несправедливости. Но все эти темы — тут даже промелькнет индийская философия — остаются на периферии текста. Прежде всего перед читателем, безусловно, красивый и драматургически — опять же, в рамках эпоса, — точно выдержанный роман, от которого не стоит ждать великолепного языка и глубокого метафорического осмысления действительности. Зато метких диалогов в тексте хоть отбавляй.
Кришна, конечно, не мог видеть все это своими глазами, но сеть его информаторов была весьма обширна. И уж что он точно мог видеть с того места, где бездельничал, так это дым, который поднимался снаружи Третьей сестры подобно изваянным ветром колоннам. Все увиденное, несомненно, произвело бы впечатление на новичка, но для матхуранцев это был всего лишь еще один день в десятилетней войне с Империей.
«Сатьябхама, его третья жена, расслабленно лежала неподалеку. Сейчас, под укутанными дымом небесами, муж с женой как раз оценивали шансы в заключенном ими пари. Пока Кришна читал свитки, опасно балансируя бокалом и апельсином, Сатьябхама была занята тем, что точила меч камнем.
Кришна повернулся к ней, чтобы задать вопрос, но промолчал. Сейчас, в полном доспехе, Сатьябхама выглядела потрясающе. Кришна почувствовал волнение — и это чувство было ему слишком уж хорошо знакомо. Он жестом приказал прислужнику убрать бокал и покинуть террасу. А затем Кришна отложил свитки, взял бамбуковую флейту и прочистил горло.
— О, Сатья, ты сегодня выглядишь восхитительно. Твои глаза подобны обсидиану, — промолвил он, сыграв радостную мелодию.
Сатьябхама нахмурилась:
— Значит, у меня каменные глаза? — ответила она, не поднимая взгляда от меча».
Paracosm
«Счастливого дня пробуждения»
(«МИФ»)
Однажды мальчик, которого, скажем, зовут экспериментом, очнулся в огромном особняке. Его отец, скажем, просто доктор, начинает учить его естественным наукам, но совершенно забывает об истории и культурологии. Мальчик этот никогда не вырастет, он сшит из кусков чужих тел, зато, благодаря модификациям, тело его бессмертно. Доктор говорит: мальчик однажды научится всему, что знает сам доктор, и проведет операцию, которая сделает его, доктора, бессмертным. Но однажды мальчик узнает, что в особняке живут другие, неудачные эксперименты — они с радостью раскроют все темные тайны доктора. Кому верить? И как мальчику звать создателя — отцом или мучителем? Перед читателем филигранно выдержанное и в объеме, и в стилистике переосмысление одновременно и «Франкенштейна», и «Собачьего сердца» — словом, знаковых книг, где исследуется грань человеческих возможностей: можно ли создавать новую жизнь на основе чужой? Доктор, гениальный хирург, долго продлевавший собственную жизнь, точно знает — можно. Он — вне правил морали и религии, презирает понятия «добро» и «зло», «хорошо» и «плохо», потому что они слишком примитивны; он — сын священника, выбравший хирургию своим призванием; он — смесь Виктора Франкенштейна и профессора Преображенского, типичный готический герой, решивший заглянуть за грань. Его трагедия не менее важна, чем история мальчика-эксперимента, который проходит весьма необычный путь взросления.
То, что начинается как мистический и отчасти готический детектив, быстро превращается в психологический роман, осмысляющий три глобальные проблемы: возможно ли — и нужно ли? — бессмертие, может ли человек уподобиться богу и где проходит грань научной этики? «Счастливого дня пробуждения» в целом лучше всего осмыслять процессом последовательного вопрошания: что делать, если в мире не останется блага, только наука? Можно ли примириться с, казалось бы, враждебно настроенным миром и самим собой? «У бессмертных времени в избытке» — говорит герой романа, да вот только останется ли у этого времени хоть какая-то ценность? Каждый из этих вопросов — ступенька, которая ведет и читателя, и автора, и героев от более узких «специализированных» рассуждений к базовым вопросам философии (есть ли бог? Как родилась вселенная?), но даже с высоты этой обзорной площадки не блекнут вещи исключительно человеческие, существующие в рамках микрокосма: все еще отчетливо видны внутренние миры персонажей, паттерны людского поведения, бремя потерь, власть прошлого над настоящим.
«Счастливого дня пробуждения» — не просто красивая метафора, придуманная, чтобы поразмышлять на философские и этические темы. Это во многом история о принятии себя, борьбе с внутренними демонами, которые порой кажутся ангелами, и поиске места в социуме теми, кто по той или иной причине «не таков, как все». Отношения между творцом и созданием здесь выстроены вовсе не в духе уже упомянутых классических произведений: доктор и мальчик выступают на равных, никто из них ни добр, ни зол однозначно. Они — многогранные личности (пусть и не совсем люди), и это позволяет Paracosm углубить смысловые и психологические пласты текста, сохранив необходимый антураж. Роман, к слову, местами напоминает оскароносный фильм «Бедные-несчастные». Автор не скупится на детали, однако тон повествования очень сдержанный и умеренный: такой подход словно бы обесцвечивает картинку в голове читателя, но это, наверное, просто еще один эксперимент доктора — история как бы превращается в черно-белое кино, и стилизация, созданная в основном за счет ритмики и описаний, достигает своего апогея. «Счастливого дня пробуждения» — пример красивого переосмысления классики, насыщенного таким количеством новых смыслов, актуальных во все времена, что текст разбухает и разрастается за книжные рамки. Но за ворохом научных фактов и рассуждений не теряется увлекательная история. Да и в целом роман можно воспринимать как своего рода притчу, наполненную архетипическими фигурами; а чем больше трактовок — тем увлекательней.
«Я поднимаю глаза на доктора и вижу, что он чуть улыбается. Это редкое зрелище.
— Вечная жизнь — благо, не доступное еще никому. Но она может быть доступна тебе. Ты — самое особенное в мире существо. — Он кладет мне ладонь на голову.
Его рука теплая, не хочу, чтобы он ее убирал, но прикосновение длится лишь секунду.
Всю ночь мысли сами собой вращаются вокруг этого разговора, как кометы по орбите. С одной стороны, мне стало радостно. Я — самое особенное существо в мире. Подобного не было за всю историю человечества. Я могу никогда не умереть. Я могу жить вечно. Но ведь… Значит ли это, что я переживу доктора? И даже Николая? Все вокруг будут желтеть и вянуть, как мои листочки, и в конце превратятся в простейшие химические соединения, которые со временем станут чем-то еще. А если я всех-всех на свете переживу, то в конце останусь только я… И мне будет очень одиноко. От этого грустно. Хуже, чем грустно. Но я не знаю, как называется это чувство».
Анастасия Худякова
«Грим»
(«Полынь»)
Роман — адвокат с обостренным чувством справедливости, желающий избавить мир от «недостойных людей». Его методы весьма просты — это убийства. Теодора, воспитанная в очень религиозной семье, — психолог, сотрудничающий со следствием в трудных делах, и давняя знакомая Романа. И вдруг герои влюбляются друг в друга, оказываются впутаны в череду странных событий: говорят, на улицах видят огромного волка, фантастического Грима, вестника скорой смерти. А вскоре все становится еще хуже: в дела полиции вмешиваются крупные политические игроки, а Романа начинает доставать странный сосед, который слишком много знает; в том числе то, что Грим идет именно за Романом. Но что он несет: смерть или искупление?
Книга Анастасии Худяковой — оммаж традиции мрачного, холодного скандинавского психологического триллера. Туго закрученный сюжет здесь держится не на экшене боевика и не на детективной канве расследования, а на темных секретах героев и растущей динамике между ними, которая обусловлена попытками понять себя и друг друга. Можно ли любить, не зная человека по-настоящему? «Грим» сразу же навевает воспоминания о сериалах: перед читателем этакий «Декстер» в иных реалиях, да еще и с мягким, постепенно раскрывающимся фантастическим допущением. Роман полностью построен на внутренним мире героев, все сюжетные движения здесь условны. Каждый из персонажей — даже тот, кто принадлежит миру мифических тварей, — находится в процессе вечного поиска и вечного рассуждения; каждый несет бремя старых психологических травм — от семейных трагедий до издевательств, — и именно это формирует непростые характеры Романа и Теодоры, определяет их поступки. Герои часто говорят о подсознании, так что велик соблазн трактовать происходящее и с точки зрения психоанализа. Есть, впрочем, у такого глубокого психологизма персонажей и один минус: в «Гриме» слишком много пышных монологов-рассуждений; одно дело слышать их от фантастического существа, которому такое положено по долгу службы, другое — от живых людей.
Атмосферный, пронизанный туманом, холодом и неуловимой готикой, «Грим» — прежде всего роман о природе зла и искуплении. Анастасия Худякова ходит не только драматургическими, но и философскими тропами: и мифология, религия, психоанализ сплетаются тут в одно больше рассуждение. «Грим» — отличный пример красиво написанного романа, где всего поровну, разве что сюжетного драйва иногда недостает. А еще — и это важно — автор не играет в «доброго полицейского» и не обещает ни героям, ни читателям счастливого конца. Все зависит от них самих. Как они прочтут знаки судьбы? И смогут ли шагнуть через себя?
«Примерно тогда же он совершил свое первое убийство. Жертвой стал старшеклассник, приемный сын директрисы Олсен. Агнетта рассказала мальчику правду о его происхождении, посчитав, что возраст как раз подходящий. Но ошеломленный пасынок такую правду не принял. Он устроил целую диверсию, чтобы наказать мать, то есть мачеху, как выяснилось. Так, все ученики старших и средних классов получили анонимную рассылку, которая обнародовала фотоснимки молодой Агнетты в образе пастушки. Очевидно, фото были сделаны в ночь Хэллоуина, а самой фру Олсен на вид было лет семнадцать. Но для жестоких школьников, не упускающих возможности поддеть ненавистных строгих преподавателей, такое событие было сродни дару небесному, тем более что виновного было не найти.
Но Роман нашел. Он долго наблюдал за Томми и, возможно, усмирил бы свою ненависть и ярость, если бы тот не пытался оправдаться, если бы не лгал матери в глаза, оставаясь самым жестоким ее судьей. Такому лицемерию Роман просто не мог позволить существовать».
Мария Покусаева
«Чудовище»
(«МИФ»)
Новый взгляд на архетипическую сказу о мачехе и ее юной прекрасной падчерице, обогащенный современными веяниями, — «добро» и «зло» здесь меняются местами, и все оказывается завязано на кельтской мифологии. Небольшая повесть Марии Покусаевой заигрывает одновременно и с «Золушкой», и с большим корпусом сказок о фейри и их непостоянными мирами «за завесой реальности», и даже с ведьмаками и борцами с чудовищами — они стали неотъемлемой частью современной поп-культуры. Мачеха, научившись сражаться с чудовищами, хочет спасти всех от прекрасной юной падчерицы… да только ли хватит ей духу? «Чудовище», безусловно, не просто ретеллинг ради ретеллинга, а еще трогательная — пусть и короткая — истории о семье и любви, для которой Мария Покусаева выбирает особенную, кружевную стилистику. Все здесь под стать ажурным, местами гофмановским сказкам: и яркие сравнения, и ритмика, и отсутствие границ между реальным и выдуманным. Единственный минус «Чудовища» — его небольшой объем: безусловно законченная и цельная история все равно выглядит затравкой на некое большее повествование — если не на роман, то хотя бы на расширенную повесть. Однако не стоит думать, что Мария Покусаева торопилась и не закрыла сюжетные линии. «Чудовище» — история абсолютно завершенная. К тому же небольшая, но наполненная событиями, образами, психологическими портретами, она стрелой бьет в сердце читателя — а такой быстрый и меткий выстрел всегда оставляет куда большее послевкусие. Тем более — с роскошными иллюстрациями, идеально попадающими в стилистику текста.
«Он выслушал меня так внимательно, как никто меня не слушал вот уже много месяцев — ни отец, ни матушка, ни священник, ни родная сестра. Он был спокоен и не обвинял меня во лжи, ревности или злобе, он верил, что моего лорда влюбило в себя чудовище — прекрасное чудовище, от которого пахло яблоками и сырым туманом. Он знал его имя, как знал имена других: тех, кто приходит в ночи, тех, кто охотится на детей, тех, кто алчет теплой крови в стылом феврале, тварей из теней, тварей из зеркала, тварей из-под лестниц и из шкафов. Он назвал мне имя моего врага и научил, как убить его, но поставил условие — одно условие, выполнив которое я буду свободна от любых обязательств перед ним и перед Богами.
Я должна родить ему сына».
Михаил Жарчев
«Электрический бал»
(«Эксмо»)
Запутанный детективный сюжет, пожар в Москве, разговоры о «предназначении русского народа» за обедом, ожившие мертвецы, привидения и алхимические загадки — все это есть в «Электрическом бале», написанном на стыке мистики и увлекательного расследования в исторических декорациях. Этот роман можно описать как историю, где гоголевский Хлестаков — Поль Бобоедов, проигравший в карты, — сталкивается с местным аналогом Воланда, загадочным европейским магом Жаком Дюпре. Хотя последний — пусть его и считают фигурой демонической, он то появляется, то исчезает, да к тому же сыплет философскими остротами, — скорее напоминает мрачную версию «Графа Калиостро». Впрочем, весь роман Михаила Жарчева и собран из таких отражений, туманная дымка — основной материал автора-демиурга: тут и явные отсылки к «Мастеру и Маргарите» (финал романа даже частично разворачивается на Патриарших прудах), и реверансы в сторону пушкинского Германа, который сталкивается не с таинственной пиковой дамой, а с мистической сущностью иного порядка — Дюпре. За счет нагнетаемой мистической составляющей, фантасмагории и ярко прописанной чиновничьей жизни Москвы текст получается невероятно гоголевским. «Электрический бал» — будто одна из мистических повестей, разросшаяся до романа и превратившаяся в увлекательный детектив; который, конечно, выходит за собственные рамки — благодаря не столько отсылкам, сколько центральной теме: поиску бессмертия и всех этических нюансов, возникающих в погоне за ним.
Впрочем, в центре сюжета лежат далеко не заключения баловня судьбы Бобоедова, а конфронтация Дюпре и обер-полицмейстера Победоносцева. Это центральная движущая сила всего «Электрического бала» — маг-шарлатан (шарлатан ли?) становится для Победоносцева неуловимым, как говорят в английской традиции, nemesis, заклятым врагом; это — местный Мориарти для местного же Шерлока Холмса. Все остальные линии оказываются побочными (не стоит путать «побочность» и «непродуманность», Жарчев хорошо проработал путь каждого героя), однако к финалу сплетаются в единый клубок: таинственные убийства, сцены со святым отцом, тайны потерянного фамильного перстня, письма и вставные рассказы — все это подводит читателя к истинным целям мага Дюпре. Заигрывающий с классическим каноном, ненавязчиво стилизованный и интригующий, «Электрический бал» — хороший пример колоритного ретродетектива, который на деле оказывается чем-то большим: качественно написанным развлекательным романом, в котором каждый читатель увидит то или иное отражение; а самый внимательный и догадливый поймет, как эта книга связана с «Франкенштейном».
«— Не в моих правилах рассказывать секреты фокусов, но отчего-то мне кажется, что я вам должен. Итак, когда я нашел вас, вы только отходили ото сна. Одно это дало мне преимущество. L’élément de surprise, как говорится. По желтым пальцам я сразу опознал в вас курильщика и поспешил предложить ароматную папироску, от которой вы, к удивлению моему, отказались. Это все усложнило, ведь займи вы руки… Впрочем, дым и так не давал вам покоя, укрывая, вдобавок, от взгляда мои действия под вашим услужливо распахнутым сюртуком. Потом эта чепуха про поезд, в которую вы не только с удовольствием уверовали, но и сами себе выдумали заговор с террористами и бомбой. Мне лишь оставалось подкидывать время от времени поленья в костер, который разгорался в вашей голове. Да и к тому же нет ничего проще обдурить излишне самоуверенного человека.
— Не верю! — проревел басом Победоносцев. — Ни единому слову не верю! Должно быть, вы обобрали меня, пока я спал!»
Ольга Птицева
«Край чудес»
(«Альпина.Проза»)
«Край чудес» — с одной стороны, классический и образцовый пример герметичного мистического триллера, где сюжет не считая флешбэков, развивается в мифологизированном пространстве ховринской больницы, которую вот-вот должны снести. С другой же стороны, это пример нового подхода к жанру психологического романа, где глубокий — почти бездонный — внутренний мир центральных персонажей — студентки киновуза, ее молодого человека, блогера и «проводника», — не перекрывает сюжет. У каждого из четырех героев абсолютно свои поведенческие паттерны, которые продиктованы их прошлым и настоящим, у каждого — свои причины отправится в ховринку: один пытается узнать все о гибели старшего брата, другая ищет средства, чтобы помочь страдающему от деменции дедушке. «Край чудес», пожалуй, один из самых горьких и мрачных романов Ольги Птицевой (при этом он очень характерен для творчества писательницы), где лучики света теряются во мраке старых бетонных стен, граффити, ритуально убитых собак и других «темных чудес» громадины-ховринки, которая здесь по праву занимает место главного героя и начинает на глазах оживать — по крайней мере, на уровне метафор (то глаза-окна моргают, то подвал напоминает пасть, желудок). На деле же перед читателем оказывается прежде всего роман о «маленьких мирах», в которых обитает каждый из нас. Что будет, если эти миры — семья, любимая работа, приятели — начнут постепенно разрушаться? Где искать спасение? Пытаясь ответить на этот вопрос, Ольга Птицева очерчивает две дороги: первая, простая, стать, как говорят, «ховринским», а потом и вовсе шагнуть за край — сигануть в шахту лифта, найти ответы в мрачном, потустороннем. Другая — сложная: разобраться в себе и окружающих. Между этими двумя дорогами — из человеческих костей и желтого кирпича — постоянно выбирают центральные персонажи; чем дальше в лес, чем глубже в ховринку, тем соблазнительней и реальней становится первая.
Любая реальность, сотканная из локальных мифов, слухов, легенд и суеверий, — это очень пластичная реальность, что и помогает Ольге Птицевой заигрывать с читателем, нагнетать напряжение за счет иллюзорности происходящего, которая на деле может оказаться псевдоиллюзорностью: правдивы ли все жуткие рассказы о ховринке? Пугающие тени могут оказаться обычными бездомными, а мальчишка, говорящий страшными детскими стишками, — просто помешанным. Но стоит погаснуть свету — и все вновь наполнится мистикой. Именно эта абсолютно замкнутая и совершенно зыбкая реальность ховринки — отличный катализатор, запускающий цепочку самокопаний персонажей и разговоров с самими собой. Ведь «Край чудес» — в первую очередь роман о столкновении с глубинами нашего «я»; все сектанты и демоны заброшки — на символическом и метафорическом уровне — не более чем проекции внутренних страхов героев, отравляющих жизнь и постепенно меняющих личность (да-да, можно пойти дальше и включить психоанализ, но тут благоразумно стоит остановиться). Но даже черти бегут от того, кто — вернее, что, — хрустя скорлупой, бродит по ховринке. Героям же, наоборот, встреча с этим чудовищем, сторожем человеческих демонов, мрачным сгустком внутренней темноты, критически необходима.
«Южин слышал, как она идет по пустому коридору. Гулкие шлепки подошвы о бетон. Все дальше и дальше. Прямо туда, где ждала несуществующая тень сторожа. Сидела на корточках, прислонившись скособоченным плечом к стене. Пересыпала кирпичную крошку из одной бесполой ладони в другую. Южин чувствовал, как по спине бегут мурашки: слишком длинный коридор, слишком напряженная тишина, слишком медленные шаги. А потом и они прекратились.
— Что? — только и успел спросить Южин, беззвучно разевая рот.
И Кира закричала в ответ».
«Кошмар на Полынной улице»
(«Полынь»)
Говорить о сборниках — задача непростая. Говорить же о сборниках с текстами разных авторов — задача непростая вдвойне. Попробуем коротко обозначить каждый сюжет. Риган Хейн пишет о двух ловцах удачи, решивших откопать кости чернокнижника за большие деньги; Дарья Буданцева — о монстре под кроватью и не менее монструозном молодом человеке героини; Мария Соловьева — о ведьме, местной Урсуле, исполняющей желания; Екатерина Ландер — о некоем Астрале, месте на границе реальностей, наполненном чудными существами; Анна Чайка — о бедной девочек и пустом, наполненном тьмой, живом костюме кролика в человеческий рост; Ронат — о жутком фонарщике и мире, где от тьмы спасет только свет, прах и железо; Мэй — о темных змеях и семейных интригах; Анастасии Евлахова — о междумирье, «духе» отца и ночи Раскола; Мария Тович — о странном отваре и жути деревни Глухой остров.
Сборник разношерстных — и сюжетно, и тематически, и жанрово, и стилистически — рассказов от авторов «Полыни» объединен не столько инфоповодом, сколько сквозным размышлением: все тексты здесь так или иначе построены вокруг феномена страха, который может выражаться в и бытовых картинах, помноженных на мистику (абьюз, домашнее насилие), и в буквальном понимании «ужаса» как столкновения с чем-то потусторонним (будь то жуткий фонарщик с зубами из осколков стекол или таинственные колдовские змеи). Некоторые сюжеты авторы встроили во вселенные своих романов, некоторые написали совершенно без привязки к другим текстам, однако в каждой истории так или иначе отражаются какие-то аллюзии к популярной культуре: одни напоминают песни «Короля и Шута», другие укореняются в традиции темного фэнтези, а третьи и вовсе отдают неуловимым духом романа «Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких.
Александр Кузнецов-Тулянин
«Язычник»
(«МИФ»)
Курильские острова — место непростое, непостоянное, отчасти даже зыбкое: и в геополитическом смысле, и в природном; это застывшей в стеклянном шаре мир, где люди живут по своим правилам, по кристаллизированному распорядку. Радуются, как говорит один из героев романа, простому — кто алкоголю, кто чашке горячего чая и хорошей еде. Александр Кузнецов-Тулянин собирает под одной обложки истории разных героев — от дочери портовой шлюхи до учителя истории, который стал рыбаком, — и приоткрывает для читателя замочную скважину, через которую получаются заглянуть не только в особенный мир острова Кушнир (самого южного на Курилах, находящегося как бы у края двух реальностей, двух стран, двух миров, а потому, в образном смысле, особенного, пограничного), но и внутрь себя самих. Различные социальные неурядицы — домашнее насилие, алкоголизм, непростые условия жизни — здесь становятся просто фоном; щелочной средой, в которой, раздраженные и зачастую потерянные, лучше раскрываются герои «Язычника» — все, как на подбор, маленькие люди XXI века, пытающиеся найти свой теплый уголок в жизни. Где — читатель верит вместе с ними — обязательно найдется счастье.
«Язычник» — чтение неспешное. Роман напевен и красив стилистически — речь, конечно, не только о пейзажах в пастельных тонах, но и о прорисовке внутреннего мира героев: их переживаний, сетований, мечт, разочарований. Весь текст пронизан легкой меланхолией, ностальгией по какому-то забытому — как писал однажды Орхан Памук, забытому всеми нами, людьми, — счастью, отчего минорные ноты виднеются во всем: и в далеких закатах, и в очередных выходах в море, и в домашних ссорах. Маленький человек на фоне несокрушимой природы в «Язычнике» мельчает еще больше, краткосрочность и тщетность людской жизни здесь словно возводится в квадрат, но автор не преувеличивает и не преуменьшает, не сгущает краски и не разжижает их: все такое, какое оно есть, и в жителях далеких Курил узнаются соседи и родственники, обитатели малых — да и, чего греха таить, больших, — городов российских. «Язычник», несмотря на четкую географическую принадлежность — не более чем метафора; стоит закрыть глаза, поддаться воле напевного слога, вглядеться в паутины маленьких, но ярких судеб по-своему сильных — и по-своему слабых — людей, и вот уже Курилы, подобно изображению на голографической открытке, сменяются всей Россией — такой же меланхоличной и ищущей забытое счастье.
«Тогда он внутренне встряхнулся и стал смотреть в море. Оно перемешивалось с ветром, и гигантская мешанка эта, тяжелая и серая, кипела на медленном экономном огне миллионы лет. Наверное, все было так же, как в те времена, когда еще и люди не родились на свет. Или было все-таки совсем другим, потому что он именно смотрел сейчас на море, потому что миллионы лет назад на мир еще никто не смотрел оценивающим взглядом, и был мир темен, не осмыслен: волны не были волнами, небо — небом; а было все бессмысленным хаосом, не имевшим ни названий, ни цветов, ни запахов, ни размеров, ни форм, ни величия, ни низости, ни гармонии, ни Бога, ни богов, ни черта, ни добра, ни зла».
ОльгаВласенко
«Птица»
(Marshmallow Books)
И вновь все, что нужно знать о сюжете романа, сказано уже в аннотации: ангел Птица однажды свалился на землю и стал студентом философского факультета. Он обожает йогурты и совсем не помнит, например, своих родителей. Однажды Птица вспоминает, что с ним произошло. Тогда к нему спускается друг-ангел и заявляет: вернуться на небеса можно, достаточно пройти испытание водой, огнем и верой. Казалось бы, дорога назад открыта, но… в супермаркете Птица знакомится с Надей. Они успевают обменяться шутками, познакомиться ближе, покататься на великах на Лосином острове, однако вскоре эта дружба превращается в нечто больше… и крепче держит Птицу на земле. Что выбрать, куда податься? И пострадают ли его друзья от ниспосланных небом испытаний?
«Птица» написан на стыке романа-взросления и красивой притчи — это определение подойдет куда лучше, чем «магический реализм». С одной стороны, читатель оказывается в максимально фактурной современной молодежной реальности: это подчеркнуто и стилистикой с использованием сленга, и огромным количеством узнаваемых реалий — от цитат из сериалов до колонок JBL и студенческих тусовок. И в этой реальности герой неизбежно сталкивается с классическим для молодежной прозы набором ситуаций: первой любовью, поиском себя и размышлениями о будущем. С другой же стороны, весь роман — развернутая метафора, где ничто ангельское не стоит воспринимать буквально; это не условные «Благие знамения», где подробно показан и прописан мир ангелов и демонов, где он — органическая и ключевая часть сеттинга. Небо в «Птице» отчасти иллюзорно (пусть герой и вспоминает его), отсутствует какая-то конкретная привязка к христианству, все ангельские фигуры — абстрактны, собирательны; а все испытания — не более чем необходимые сюжетно-психологические винтики, которые помогают Птице разобраться в себе. Они, опять же, лишены какого-то конкретного символизма из религиозной традиции. Собственно, роман Оксаны Власенко — история о поиске себя, самоидентификации и сепарации (играть по четким правилам неба и вернуться туда или остаться с людьми? Реальное опять смещается в сторону метафорического). Просто раскрываются все эти темы с помощью фантастического допущения, которое вроде бы и делает проблематику ярче, объемнее, а вроде бы, наоборот, помогает говорить с читателем не слишком в лоб, без какого-либо морализаторства. Простой стилистически, но живой и динамичный, «Птица» — хороший пример молодежный прозы, сосредоточенной исключительно на личностных проблемах, — все социальное здесь очерчено фоном, как на черно-белом скетче в блокноте; в центре этого скетча — закутавшийся в потерянные крылья ангел, который непременно должен слушать песни «Наутилуса», но предпочитает другую музыку.
«Он мечтал о небе и одновременно ненавидел его за то, что оно сначала бросило его, а потом подкинуло нелепые задания в качестве условий возвращения. Со временем он начал понимать кое-что еще. Там, где ангелы его бросили, пренебрегли им, люди — эти неуклюжие безнадежные человеки — помогли ему подняться на ноги. Люди — это все, что у него было, даже когда он невзначай подглядывал за ними с облаков. Они ничего от него не требовали и не просили доказательств, что он достоин их помощи. Они только ежесекундно вопрошали и, сами того не зная, обращались к нему, но Птица это понимал, потому что все, что он делал сам, — это задавался вопросами и искал ответы. Это было по-человечески. А еще люди, подумал Птица, обладали качеством, которое было недоступно его пернатым коллегам: им было совершенно плевать на его крылья и они, как никто другой, умели просто быть рядом, когда это нужно больше всего».
Константин Куксин
«Хозяин белых оленей»
(«МИФ»)
Константин, директор Музея кочевой культуры в Москве, отправляется в экспедицию на Ямал — сперва посещает Салехард, и чем дальше — тем интереснее, но в то же время сложнее и опаснее. То местные кровью вместо чая угощают, то приходится вскакивать ночью, чтобы добираться до пункта назначения с местным почтальоном — иначе никак. Короче говоря, Север — место завораживающее, но коварное; и речь не только о погодных условиях — он вызывает такую пагубную зависимость, что хочется остаться.
«Хозяин белых оленей» — автофикциональный роман роуд-муви о дороге, которая кажется бесконечной (почти как в той песне: «Ты узнаешь, что напрасно называют север крайним, ты увидишь, он бескрайний»): одна локация тут сменяется другой; вот герои смотрели на стадо оленей, а вот они уже общаются со смотрителями музеев в городах Ямала. В этом смысле книга получается невероятно фактурной: здесь до мелочей прорисован современный Ямал, притом упор делается не только на традиции — мифы, фольклор, синкретические верования (одни тут свято чтут Христа, другие — местных идолов, даже окуривают сапоги гостей, чтобы избавиться от злых духов), — но и на повседневность нашего века: обучение и социально-политическую жизнь — одна глава и вовсе посвящена «народным депутатам». Константин Куксин превращает роман в некое подобие энциклопедии, где сюжет вторичен, нужен исключительно для создания некоего движения, смены локаций. Иными словами, перед читателем своего рода документальное кино с большим количеством художественным приемов — и фактурно, и по делу, и с эмоциями. Но фокус прежде всего не на внутреннем состоянии главного героя, а на внешнем мире. Однако все не так просто. «Хозяин белых оленей» — роман о том, как можно раствориться в, казалось бы, чуждой культуре. Это и ждет главного героя, который — история рассказана от первого лица — постепенно сливается с окружающей его действительностью: ненецким (и не только) бытом, традициями. Но, опять же, главная цель этого романа, как кажется, не в том, чтобы доставить читателю эстетическое удовольствие и вызывать у него бурю эмоций, подтолкнуть к рефлексии, а в том, чтобы выполнить некую образовательную функцию — в лучшем из смыслов.
«Мария увела дрожащую Варю, мы с Гаврилой распаковали нарту и тоже пошли греться. В чуме ничего не изменилось, хотя стоял он теперь за десятки километров от того места, куда мы с Горном пришли весной. По-прежнему гудел огонь в печи, под иконами горела лампадка, на низеньком деревянном столике стояли миски с мороженым мясом, рыбой и оленьей кровью.
Мы макали мясо в кровь, жевали подсоленную строганину, пили горячий чай. Гаврила рассказал о том, что произошло за долгие месяцы, миновавшие с того весеннего дня, когда мы расстались у порога его чума.
— Летом хорошо каслали. До Карского моря дошли. Там олени жир нагуляли, и в августе мы обратно двинулись. Здесь до Нового года постоим, потом к Аксарке откочуем…»
Карли Робин
«Подкати ко мне нежно»
(«Кислород»)
Элла — журналистка и ведущая спортивного подкаста, в котором она однажды знатно прошлась по Блейку, чемпиону «Формулы-1». Он — большой бабник, запрещающий себе вступать в серьезные отношения, зато он никогда не против секса на одну ночь (часто даже не запоминает имена девушек). И кто же знал, что Элле целый год придется работать бок о бок с Блейком, писать книгу (биографию) для восстановления его имиджа и даже спать в одной постели — одетой, без секса. Сперва она не соглашается на его похабные предложения, но потом понимает, что, похоже, влюбилась. Он, впрочем, тоже. Готов ли каждый из них признать подлинность чувств? Это — самое сложное.
«Подкати ко мне нежно» — развлекательная история, построенная по всем законам романтической комедии: первые страниц двести читатель пробует героев «на вкус» (а они пробуют друг друга и пытаются понять, когда ненависть успела превратиться в любовь) и ждет обещанных горячих сцен, а уже после наслаждается всем самым пикантным с интервалом буквально в двадцать-тридцать страниц. Впрочем, автор не обманывает: от книги получаешь ровно то, что заявлено в аннотации и вступительном дисклеймере. Карли Робин не слишком отвлекается на второстепенных персонажей, концентрирует внимание на отношениях Эллы и Блейка, а потому текст не разваливается, сюжет четко следует по проторенной дорожке. Как итог, получается пусть и банальная, но очень эмоционально заряженная история в необычном сеттинге «Формулы-1»: если к романам с хоккеистами, пловцами и футболистами все уже привыкли, то гонщики еще не успели так надоесть. Тем более, как там говорят, их вкусы могут быть весьма специфичны.
«— Никто не пытается тебя поиметь. Мы пишем эту биографию для того, чтобы напомнить и всему миру, и твоей команде заодно, почему ты — самый лучший, и почему им повезло, что ты ездишь за них и представляешь их цвета. Знай, если бы у меня не было других обязательств, я провел бы этот сезон рядом с тобой, но мне в любом случае понадобилась бы помощь. Мы должны сделать все от А до Я за двенадцать месяцев. Это значит свистать всех наверх, и это “всех” включает в себя Эллу.
Я знал Джорджа еще со своих первых дней в картинге. Он — один из немногих журналистов, которые мне действительно нравились. Он всегда относился с уважением и не задавал идиотских вопросов просто, чтобы меня спровоцировать. За эти годы мы довольно сблизились, поэтому вместо того, чтобы написать, в какую задницу я себя загнал в прошлом сезоне, он без приглашения заявился ко мне домой и поинтересовался, чем может помочь. Если бы я не доверял Джорджу и если бы над этой книгой работал не он, никакой биографии в принципе бы не случилось».
Женя Ео
«Судьбой начертанные нити»
(«LikeBook»)
Айси — девушка-ксенос из расы, очень похожей на людей. Разве что она пластичнее, у нее от природы развита интуиция (она даже, как говорят, приносит удачу), а еще вроде как она должна уметь обращаться в некое подобие земного волка. С этим, правда, возникают трудности. Айси к тому же единственная девушка на космическом корабле — так что ее будни наполнены концентрацией повышенного тестостерона и всяческим приставаниям, но она не лыком шита: и съязвит, когда надо, и повалит кого надо. Но однажды Айси продают в рабство, где во время «охоты» она встречает еще одного представителя своей расы. Он помогает ей, учит превращаться в волка и в конце концов — это не спойлер — становится ее спутником. Но что по-настоящему нужно Айси для счастья?
Женя Ео говорит, что начинала «Судьбой начертанные нити» как пародию на романическое фэнтези (в данном случае, скорее, на романтический sci-fi), но получила совсем не то, что ожидала. И действительно, в книге есть все необходимые тропы ромфанта, которые автор успевает перевернуть: «девушка в беде» оказывается не такой уж девушкой в беде и к тому же ведет себя не как наивная дурочка, а как профессионал; «принц на белом коне», «мужчина мечты» оказывается вполне себе адекватным и к тому же психологически достоверным героем, а не выхолощенной картонкой. На выходе получается никакая не пародия, а роман взросления в sci-fi-декорациях. Центральная линия здесь — это поиск себя «среди чужих», попытка найти счастье даже в самых экстремальных ситуациях. Женя Ео концентрируется на двух главных персонажах, но Айси, конечно, доминирующая фигура в этой книге — именно вокруг нее вращается все повествование. Благодаря этому роман, несмотря на в общих чертах прорисованный внешний мир и маленькую роль второстепенных героев, остается цельным. Текст не рассыпается, идет по четко проторенной дорожке. Как итог — выходит хорошая книга для тех, кто любит «личные истории» с элементами взросления в антураже космооперы.
«На “Альфе” все знали, что Айси принадлежит к другой расе, хотя внешне ничем не отличается от человека. Обычное, довольно симпатичное для девушки лицо, рост на пять сантиметров выше среднего, спортивная, но вполне женственная — пусть и не хрупкая — фигура, выделяющаяся разве что повышенной гибкостью. При этом сослуживцы без зазрения совести пользовались преимуществами расы Айси — прекрасно развитой интуицией, выносливостью и физической силой. Присутствие Айси в команде практически на сто процентов гарантировало благополучное возвращение из рейда. Иными словами, везучая. В действительности история была несколько запутаннее, чем ее изначально преподнес полковник Петерс, окрестив Айсидору Блэр затесавшейся на забытую гильдией станцию представительницей другой расы».
