Сегодня мы играем спектакль последний раз. Последний, самый последний. Больше не будет. Цикады в ветвях и отзвук далекой лютни, Целый мир исчезает — волшебный Шираз. Последний спектакль и Шираз накрывает мгла. Воды Стикса приходят, смывают город. Актер немолодой, зритель тоже уже не молод, Шираз уходит под воду с криками «Иншалла». Где теперь раскрашенная марля твоих минаретов? Где крик муэдзина, стертый с магнитной пленки? Всё исчезает, как в море слеза ребенка. Как пропадают строки забытых поэтов.
* * * Где-то далеко на свалке-помойке Гниют мои шорты и детские распашонки. Синтетика может до сорока лет храниться. Даже на свалке, даже в сырой землице. Где-то совсем далеко под небом морозным Ржавеет бидончик, в котором отец нес мне молоко козье. А звездочка моя октябрятская, от нее хоть что-то осталось? Может, хотя бы какая-то малость осталась? Галстуки пионерские, первые часы, шариковые ручки Наверняка еще где-то есть, как грязь, как глина, как невнятные закорючки. Где-то есть то, что хранит нашу детскую память. Мы оставляем следы, и они нас переживают.
* * * Так и живем, бесконечный все строя сруб. До самого неба, чтоб Бога увидеть, чтоб Он нас вызвал на суд. Так и живем, стаканы ненависти запивая глотками любви. Самой чистой, настоянной на крови. Так и живем, упершись головой в рушащийся потолок. То свежий березовый, то глиняный глотая сок. И песни наши всегда достают до самого неба. Там Бог наш сидит, и не факт, что во что-то верит. Бог наш суров, часто несправедлив и горяч. Но только он наш, только он и наш. Да, мы построим сад и взорвем еще пять вселенных, Но сад наш будет вовеки благословенен. Да, мы умрем и сотню миров уничтожим, Но выстроим мир, на рай очень похожий. Чавкая кровью и задыхаясь на горных вершинах, В рваных лаптях и наглухо сдутых шинах Мы все бредем, сознавая, что идем к краю, То трупы переступая, то младенцев у псов отбивая. И нет нам ни большей радости и ни меньшей. Русские — не унтерменши и не уберменши. Просто люди, ищущие счастья в отсутствии счастья. Находящие, теряющие и вновь находящие.
* * * Начало зимы. Лег на реку вороний лед. Тот, что ворона выдержит, а человек пропадет. Я смотрю на реку, как она подо льдом течет. И знаю, что мир наш — всё тот же вороний лед. Только весна отыщет, только река отпоет Всякого, кто, не будучи вороном, ступил на вороний лед. Мир не мед и не сахар, в реке не отыщешь брод. Но как не оставить свой след меж вороньих? Не ступить на вороний лед?
1812 Друзья, нам не осилить этих пространств. Давайте съедим коня, и ему, и нам, уже немного осталось. Чудовищная, бесконечная, как Россия, усталость Душит меня, как на ось намотавшийся шарф. Друзья, давайте допьем вино и просто замерзнем. С мужественным, как и подобает воинам, выражением на лице. И увидим царевну в сияющем, будто снег на елях, венце — Россию. И она проедет по нам в санях на скрипучих полозьях. Друзья, мы можем, как Кай, ухватиться за ее сани И остаться навеки средь этих людей странных, Открытых для всех стран и своими считающих все страны. Вот и утро, друзья. Вставайте. Она подъезжает.
