Леонид Юзефович, «Филэллин». Издательство АСТ, редакция Елены Шубиной, 2020 год.
Встревожен мертвых сон, – могу ли спать?
Тираны давят мир, – я ль уступлю?
Созрела жатва, – мне ли медлить жать?
На ложе – колкий терн; я не дремлю;
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце…
Байрон, 1823 год
То ли, как скажут нам историки, причиной тому Наполеоновские войны вкупе с развитием капитализма и стремлением к расширению экономических и личных свобод, то ли прав был Лев Николаевич Гумилев и что-то такое случилось с солнечной активностью, но факт остаётся фактом – в двадцатые годы в Европе появилось большое количество трикстеров-пассионариев. Поскольку война закончилась, а в большинстве европейских стран победила некоторая реакция, область, где они могли бы применить свою неуёмную энергию, осталась одна – борющаяся за собственную независимость Греция.
Так появились филэллины. И именно об их феномене, и разрушающем, и созидающем – но неизменно трагичном – и повествует Леонид Юзефович в своём новом романе.
Кто и что есть в “Филэллине”?
Есть в нём Григорий Максимович Мосцепанов, отставной капитан, участник войны, потерявший на ней пальцы на ноге. Без большого, важного дела, которое было бы больше его самого, он мается – пробует различные прожекты на Урале, пытается воевать с бюрократами и казнокрадами, нарываясь на арест, пишет фантастические письма самому Аракчееву.
Есть грек Константин Костандис, лекарь, утративший родину и вынужденный постоянно скрывать свои истинные мысли и устремления: “Переводчик с мира теней – вот моя вторая профессия”.
А вот ещё один филэллин, французский полковник Шарль-Антуан Фабье. Как и Мосцепанову, ему на войне изувечило ногу. Увечие как активация ахиллесовой пяты. Ахиллесовой пяты неприкаянности. Его мысли, кстати, напоминают мысли Байрона у Моруа – он невысокого мнения о греках и Греции, но что-то его туда неудержимо тянет. А вот как говорит Фабье:
“Греки – те ещё мошенники, не обольщайся на их счёт, – умерил я её восторги.
Она взглянула на меня так, словно услышала непристойность.
“Их испортило многовековое рабство, – добавил я. – Они жестокосерды, коварны, склонны к воровству и обману”.
“Тогда почему ты с ними?” – последовал вопрос.
“Потому что, – ответил я, – они великодушны, честны, отважны, готовы к самопожертвованию”.
Думается, ещё бы некоторое количество филэллинов – и перевернулось бы всё не только в Греции, но и в мире. Хорошо ли это? Не уверен.
А ещё в “Филэллине” есть два героя, наличие которых оставляет нам, нефилэллинам, некоторую надежду. Агенты нормы в безумном мире. Надёжный Максим Максимыч и преданная Вера при непредсказуемом и опасном Печорине. Это майор Чихачев и возлюбленная Мосцепанова Наталья Бажина.
Есть Греция как недосягаемая, величественная мечта – и реальная Греция девятнадцатого века: “Кругом грязь, помоги, воняет отхожим местом”, – по словам одного из героев. У того же Моруа об этом написано так:
“Наконец после долгой поездки верхом между сосен и оливковых деревьев один из проводников вскричал:
– Господин, господин, деревня!
Это были Афины”.
Именно книга Моруа “Дон Жуан, или жизнь Байрона” отчасти близка “Филэллину”. Её герой, романный Байрон – такой же классический филэллин. Кроме того, книга Моруа тоже основана на фактическом материале, но при этом является всё-таки художественной.
Книга Леонида Юзефовича, впрочем, вполне самодостаточна. Есть в ней, например, редкая сейчас в нашей литературе пёстрая полифония разноречья: писем, дневников, донесений, сливающаяся в конце в строгий, точный язык эпоса – как раз-таки в греческих традициях.
Наконец, есть в книге и власть: вельможи, а также ещё один главный герой книги – император Александр Первый. Власть архетипична – ей нужно взвешивать возможности и просчитывать последствия, но трагизм в том, что всё взвесить и рассчитать не получится никогда, и оттого единственно верного разрешения того или иного противоречия найти нельзя. И император неправ именно в своей правоте. Рационализм власти в этом смысле менее эффективен, нежели, например, экзальтация баронессы Криднер, надоедающей императору прозрениями и пророчествами, как у Толстого Каренину надоедала графиня Лидия Ивановна. А отсюда один шаг до вот какой мысли: природа власти неизбежно мистична. Никакие выкладки, расчёты и экономико-политические штудии не могут спрогнозировать того, что где-то на Урале есть Мосципанов, у которого имеется некая Тайна. И этот несколько комичный поначалу Мосцепанов послужит спусковым крючком для изменения Истории.
А власть, кажется, и поныне не может правильно оценивать природу свою, пытаясь лавировать между обоюдоневерными решениями. И оттого всякая власть в итоге сталкивается с осознанием краха собственных начинаний:
“Он всегда готов встать за добро против зла, но лишь при условии, что не надо высчитывать, на чьей стороне его больше. А если потребуется сначала отделить одно от другого, потом разложить то и другое на разные чаши весов и смотреть, какая перетянет, ошибиться можно и при сортировке, и при взвешивании”.
Интерпретаций важного, глубокого романа Леонида Юзефовича может быть множество. Осмелюсь предположить предложить две. Первая: нет никакого времени. Ситуации и события повторяются, и от всех нас останутся записи и дневники – и эпос той или иной степени героичности. И вторая: даже эта повторяемость предельно хрупка, и один шаг, одна Тайна отделяет её от иной, героический, но более кровавой повторяемости.
И, как говорил классик, “несчастна та страна, которая нуждается в героях”. А если вдруг не нуждается, несчастными становятся сами герои.
