В двадцать лет, продолжая учебу в Сорбонне и на курсах переводчиков, я вышла замуж за физика Жоржа Слодзиана. Через два года родился наш сын Орелиан. Моему мужу предложили работу на год в Калифорнии, в Станфордском университете, и мы отправились туда с трехнедельным сыном. К тому времени я уже получила диплом, но решила продолжить изучение русского языка. Мой педагог в Станфорде Жак Позин, русский еврей, женатый на американской медсестре, удивлялся, что я решила продолжить изучение русского в США. В тот год муж ездил на месяц в командировку в Японию и взял нас с Орелианом. В Японии уже начался экономический бум, в магазинах было изобилие всего. Продавщицы, ни разу не видевшие раньше европейского ребенка, забирали Орелиана у меня из рук и уносили, чтобы поиграть. В Японии я использовала свободное время для изучения искусства икебаны и получила диплом цветочного искусства. А еще с Орелианом на руках посещала театр кабуки.
В Станфорде у меня появилось много американских приятельниц. Они ничего не делали, только бродили по магазинам. Как-то позвали меня в магазин купальников. У меня уже был купальник, и я, выросшая в пиренейской деревеньке, не понимала, зачем покупать второй. А американки говорили: «Как же, это новая коллекция! Надо обязательно купить!»
Знакомые моего мужа, среди которых были нобелевские лауреаты, удивлялись тому, что я хорошо готовила и приглашала их домой на обеды: их жены готовили каждый день одно и то же или покупали полуфабрикаты и их разогревали. Мне повезло, что я родилась в скромной семье, где женщины готовили дома. Моей бабушке и маме хорошо удавались традиционные французские блюда из мяса и овощей и супы.
После первой поездки в США в 1966 году я посетила Советский Союз. Прилетела в Москву, а потом поехала в Ясную Поляну, в места Льва Толстого. Контраст между США и СССР был разителен. В СССР я почувствовала свободу, и мне было лучше, чем в США. Если в США обязательно требовалось приобрести купальник из последней коллекции, то в Ясной Поляне я запомнила женщину, которая, решив искупаться в озере, просто сняла платье и поплавала в трусиках и лифчике.
<…>
Защитив дипломную работу, я стала ассистенткой в Сорбонне, одновременно окончив при ней курсы переводчиков. Часто заменяла моего педагога — профессора Леона Робеля, близкого друга Луи Арагона и Эльзы Триоле, переводившего поэтов-футуристов и Геннадия Айги. Каждый год я сопровождала студентов, ездивших по обмену в Институт Мориса Тореза. Там познакомилась с профессором-лингвистом и переводчиком Виктором Юльевичем Розенцвейгом и впоследствии останавливалась дома у него и его жены Анны. Она была хирургом и в годы войны оперировала раненых. Виктор Юльевич очень любил Францию, бывал в юности в Париже, но потом ему запретили выезжать за границу из-за сестры-разведчицы — Елизаветы Юльевны Зарубиной.
В начале семидесятых годов я решила написать дипломную работу по произведению Абрамова «Вокруг да около». В нем описывается жизнь деревни, которая мне близка. И тогда одна московская приятельница сообщила мне, что во французском издательстве «Альбин Мишель» готовится издание книги Абрамова «Две зимы и три лета», открывавшей «русскую серию». Мне очень хотелось ее перевести, я нашла координаты ответственной за отдел русских переводов Люси Катала-Галинской и написала ей, но она мне ответила, что у них уже есть переводчица.
Муж Люси — Жан Катала, французский журналист, работавший до войны в Эстонии, в 1941 году был интернирован, несколько месяцев провел в заключении, а потом на долгие годы остался в Советском Союзе как сотрудник французской миссии и пресс-атташе посольства Франции. Параллельно Жан писал и переводил российских и советских авторов. Несмотря на то что из-за перенесенного в детстве полиомиелита у него парализовало ноги, он был дважды женат. Второй союз, с Люсей, был основан на большой любви.
После того первого разговора с Люсей я смирилась с тем, что мне не доведется перевести Абрамова. Но спустя некоторое время она перезвонила и сообщила: отрывок, переведенный утвержденной переводчицей, их не устраивает, ей явно чужда деревенская реальность, так что я могу браться за работу. Я приступила к переводу, который в последующем вышел во Франции под названием «Хроника Пекашино», и поехала в Ленинград, чтобы познакомиться с Абрамовым. Остановилась дома у него и его жены Людмилы Владимировны — волевой женщины с очень сильным характером. Каждое утро Федор Александрович спрашивал меня: «Моника, кто, по-вашему, лучше пишет — я или Солженицын?» Я дипломатично отвечала: « Я выбрала для перевода вашу книгу, а не книгу Солженицына». Тогда и поняла, насколько писатели ревнивы и не любят, когда «их» переводчик знакомится с коллегами: Федор Александрович не выпускал меня из дома на встречи с другими писателями. Но, конечно, показал мне Ленинград, и мы съездили на Финский залив, где Абрамов жарил на пляже шашлыки. Погода в тот день выдалась ужасная, было очень холодно, я продрогла, но Федор Александрович остался доволен. Еще он взял меня на свое выступление на Кировском тракторном заводе. И что меня удивило — текст его выступления заметно отличался от того, что он говорил дома. Возможно, автоцензура? Федор Александрович взял меня также на вручение ему Ленинской премии. Абрамов воевал, после ранения служил в военной контрразведке, в СМЕРШе, и некоторые коллеги-писатели его сторонились и побаивались. А я его запомнила хорошим и добрым человеком. Он очень дружил с Владимиром Солоухиным. И однажды взял меня с собой на встречу с ним. Они, как два заговорщика, говорили о будущем России, встреча носила почти конспиративный характер. Мне их идеи показались разумными.
<…>
Затем я перевела для издательства «Прогресс» Ефима Эткинда, Фазиля Искандера и Сергея Залыгина. В семидесятые годы я работала во французском издательстве «Сток»; занимаясь подбором книг русских авторов, я прочла практических всех современных советских авторов, писала рецензии, и меня попросили поехать на Книжную ярмарку в Москву. Там я лично познакомилась со многими писателями, творчество которых мне уже было хорошо знакомо. У одного из книжных стендов у меня украли сумку. Через несколько часов я обнаружила ее в целости и сохранности на кровати в номере моего отеля. Я поняла, что сотрудники КГБ сфотографировали мою записную книжку и вежливо ее вернули. После окончания Книжной ярмарки я приехала во Францию, и тут у меня опять похитили сумку! В этот раз я нашла ее в комиссариате полиции. Ничего не пропало, просто французские секретные службы тоже решили сфотографировать мою записную книжку с адресами и номерами телефонов.
В тот период я познакомилась с Ириной Эренбург. Она пришла в «Сток», мы разговорились о переведенном мною Искандере, и она сказала: «Как только приедете в Москву, приходите ко мне». Я так и сделала, и мы стали друзьями. Она хотела, чтобы я написала книгу о ее отце. Она его обожала. Она обожала и маму, но та рано ушла из жизни. Хотя она хорошо отзывалась и о второй жене Эренбурга. Ирина совсем молодой потеряла во время войны мужа — поэта и писателя Бориса Лапина. Осталась вдовой без детей, и Илья Эренбург предложил ей удочерить девочку Фаню Фишман. Эта еврейская девочка с Украины чудом выжила во время массовых расстрелов украинских евреев, и ее привезли в Москву к Эренбургам. Думаю, что Ирина не была полностью готова к материнству: красивая, деятельная, окруженная поклонниками, она не могла заниматься ребенком.
