Отрывок из романа
Неожиданный звонок
Прибыв в фитнес-зал, Хан получил ключи от шкафа и с предвкушением не торопясь раздевался. В последние годы он особенно полюбил занятия спортом, плаванием, с годами тело требовало все больше внимания, и Хан, твердо вознамерившийся жить очень-очень долго, бережно к нему прислушивался.
Он уже собрался в зал, когда зазвонил мобильник.
— Это Жумабаев Хангельды Жумабаевич? — зазвучал в трубке уверенный голос молодого человека. — Вас беспокоят из департамента Национального бюро по противодействию коррупции по Алматы из Антикоррупционной службы. Вам надо сегодня к трем часам прибыть к нам. Пропуск заказан.
Нацбюро? Хан, растерявшись, опустил на лавку полотенце, которое уже залихватски закинул на плечо. Что от него могло понадобиться Антикоррупционной службе? Он даже не госчиновник.
— Нет, я не могу сегодня. Давайте завтра в три, — ответил он на неожиданное предложение абонента.
Еще сам этого не осознавая, он пытался оттянуть время. Только не сегодня, пусть завтра — пусть будет хоть немного времени собраться с мыслями, может, кому-то позвонить, посоветоваться.
— Нет, — мягким, но не терпящим возражений, а оттого еще более страшным тоном ответил неизвестный молодой человек. — Это безотлагательно, так что ждем в три. — И сказал он все так, будто точно знал, что имеет на это право. Он давал указания и понимал: его послушаются.
«Ну, началось!» — сказал себе Хан, садясь в машину. Как бы все внутри этому ни противилось, пришлось ехать к зданию Нацбюро, которое находилось по улице Жибек жолы.
Теперь Хан сознавал, зачем за ним следили и фотографировали: удостоверились, что он находится в городе, и тогда позвонили.
Пока ехал в Нацбюро, начал набирать номера больших чиновников, с которыми недавно встречался в Астане.
Увы, ни один из них не отвечал. Мало того, не брали трубки и их помощники, советники и другие подчиненные. Будто разом весь город вымер.
И тогда он вспомнил слова бизнесмена о том, что Алдамжаров задерживает известных людей лишь с позволения президента.
Генпрокурору, спикеру Мажилиса, помощнику президента, понятное дело, не хочется лезть на рожон, защищая его, раз все согласовано с главой государства.
Хан понимал причину их молчания, реально представил себя на их месте и пришел к выводу: в этой ситуации они бессильны, от них теперь не стоит ждать никакой поддержки. Набрав воды в рот, они будут ждать: куда повернет колесо фортуны — туда вильнут и они.
В здании городского Нацбюро Хан бывал раньше, даже многажды. Последние два раза приезжал этим летом по делу Айтказы Сатаева, председателя Союза журналистов, который был обвинен в мошенничестве и уклонении от уплаты налогов. Дело было явно сфабрикованным, выглядело как политический заказ, и Хангельды искренне хотел помочь другу, которого знал с юности. Они учились на одном факультете, жили в общежитии КазГУ, вместе работали в студенческом строительном отряде, да и потом трудились бок о бок в журналистике.
Хангельды, когда все это началось, специально летал в Астану, встречался с тогдашним руководителем Аппарата президента РК Арланом Сейфуллиным. Тот звонил Алдамжарову, чтобы Хану предоставили возможность встретиться с Сатаевым, уже находившимся под домашним арестом в Алматы. К сожалению, Сатаев не воспринял его советы, точнее, не осознал того, что его ждет в будущем. Хуже того, когда Хан с известным юристом Амиром Бисенбаевым прибыл к нему домой для беседы, желая помочь, Сатаев даже не удосужился выйти на балкон. И все равно за день до своего ареста Хангельды выступил в его защиту.
Информационное агентство в тот день опубликовало короткий материал, предполагающий, что причиной ареста и Сатаева, и Жумабаева стали «властные разборки», а учитывая близость второго к власти, команда начать дело против него поступила с самого верха — якобы потому, что Жумабаев переступил кому-то дорогу.
Однако сам Хан ничего этого не знал, потому что, приехав к зданию Нацбюро, телефоны и портфель оставил в машине, после чего налегке зашагал к зданию «ненавистного ведомства».
Сдав удостоверение личности, он вместе с сопровождающим поднялся на верхние этажи, где располагался кабинет начальника.
— Посидите здесь! — строго указали ему на диван в приемной.
Внешне Хан выглядел спокойным, но в его душе закрутился целый ураган переживаний: зачем вызвали, в чем будут обвинять, что его ждет?
«Спокойно, спокойно! За мной нет никаких финансовых нарушений, я им не нужен, дело в чем-то другом», — попытался он утешить себя и как бы между прочим огляделся по сторонам, чтобы удостовериться в наличии камер. И не ошибся, камера из-под потолка внимательно разглядывала его немигающим глазом.
«Ну, тем более, выше голову, раз такое кино снимается», — сказал он себе, приняв достойную позу на диване.
Между тем время шло. Десять минут, пятнадцать. Тишина. И это была такая тишина, в которой можно услышать даже биение сердца. В коридорах никого. При этом дверь приемной прикрыта. Конечно же, начальник играл на нервах Хана, наблюдая, как тот ведет себя на «сковородке».
Когда наконец дверь приемной открылась, секретарша молча указала на кабинет начальника. Хан внутренне подобрался и вошел, готовясь увидеть знакомого чиновника, с которым неоднократно встречался по делу Сатаева.
Но за столом восседал опереточной важности незнакомый ему человек невысокого роста. Чиновник имел потное землисто-серое лицо — его нетрудно было бы изобразить, если бы Хану дали бумагу и карандаш. Выражение его, как молния, все выжгло в душе — столько ненависти и в то же время холодного безразличия Хан редко ощущал в жизни по отношению к себе.
Хан поздоровался. Чиновник не только не подал ему руки, но даже не ответил на приветствие. Он был здесь хозяин, царь и бог. И мог делать все. Те мелкие, ничтожные людишки, которые входили в этот кабинет, попадали в его руки, кем они были в прошлой, задверной жизни, уже ничего не значило. Тут власть принадлежала ему.
Помолчав, хозяин кабинета сухо произнес:
— На вас заведено уголовное дело. Вам надо срочно лететь в Астану. Вот авиабилеты. Вылет в 17:40. Обратный билет — с открытой датой. Скорее всего, последним рейсом вернетесь обратно.
Внутренности ухнули вниз, в спине похолодело, Хан разом почувствовал и жар в голове, и ледяной пот на руках. Как? За что?
— Постойте! Объясните толком, о каком уголовном деле вы говорите?
— Летите. Там все и объяснят, — отрезал чиновник. И даже не поднял головы.
И вот этот отсутствующий жест напугал Хана больше всего, именно от этого спокойного, канцелярского безразличия холодный ужас сковал параличом. Будто поделать уже ничего нельзя и судьба его решена.
Хан в этот миг стал словно бы ниже ростом и даже как будто легковесней и старше своих лет.
В те дни в Алматы стояла благоприятная, теплая погода. Термометр показывал около четырнадцати градусов, а ему было холодно.
Подъезжая к зданию Нацбюро, Хан на всякий случай глянул на телефон и поинтересовался погодой в Астане. Там стоял жуткий холод — двадцать семь градусов мороза.
— Раз надо так срочно лететь в Астану, давайте я заеду домой, переоденусь, — внезапно осипшим голосом с трудом выдавил он из себя. — Я одет почти по-летнему. Вы же видите, плащ тонкий, летние туфли… — проблеял он и со стыдом поймал себя на почти заискивающем тоне, каким обычно просители говорят с важным, сановным человеком.
— Зачем? — отмахнулся начальник — теперь уже в полной мере начальник, от этого маленького человечка зависело все: жизнь, судьба Хана. Молодая жена, дети. — Вас до аэропорта отвезут на машине, в Астане встретят. Поздно вечером вернетесь домой, — как бы обнадеживая, все тем же равнодушным голосом, в который физически не сумел добавить теплоты, проговорил чиновник.
Тут же набрал чей-то номер и приказал:
— Занесите его телефоны и портфель!
«Да, дело принимает крутой оборот, — подумал Хан. — Он знает даже о том, что мои телефоны и портфель оставлены в машине».
Скоро сотрудник занес его вещи. Начальник строго посмотрел на своего подчиненного и в приказном тоне бросил:
— Все! Уводите! Его срочно ждут в Астане! Действуйте строго по инструкции!
О, как при этом лоснилась и сияла его морда, Хану даже показалось, будто с надменного лица каплями сочится желчь, как жир из баранины. Он сделал свое дело — и лучился покоем и довольством.
Чиновник торжествовал, ликовал, ведь он задержал «крупного государственного преступника». Дальше он Хана уже не видел, тот перестал для него существовать.
В те минуты Хана так и подмывало назвать секретаршу крысой, а к случайному начальнику пришить эпитет «мерзкий», и он с трудом себя удерживал от этого искушения. Как писал великий Данте, «они не стоят слов, взглянул — и мимо».
Срочный вылет в Астану
Вскоре в сопровождении трех бравых офицеров Нацбюро Хана вывели на улицу. Уже с их позволения он подошел к своей машине и с телефона водителя Саттара сообщил жене: «Ажекеня, я срочно вылетаю в Астану, вернусь сегодня! Целую! Оставил Саттару свое обручальное кольцо. На всякий случай!»
В легковушке Хана устроили на заднем сиденье. Справа и слева расположились сопровождающие, и они двинулись в аэропорт. «Телефоны можете отключить!» — мягко, но в приказном тоне произнес один из них.
В VIP-зале ожидания ему предложили чай. Но Хану уже было не до чая, он, не в силах остановить себя, то и дело принимался топтаться на месте, сжимать и разжимать руки, нервически притоптывать ногой — в общем, делать все те конвульсивные повторяющиеся движения, которые выдают человека, пребывающего в крайней степени возбуждения.
Наконец, сели в самолет. На борту, как всегда, оказалось немало знакомых, в том числе его друг Амир Бисенбаев, известный в стране юрист, адвокат, который сидел прямо впереди. Хан кивком, улыбаясь, здоровался, стараясь не подавать вида, что летит в качестве подневольного, а с обеих сторон у него сопровождающие: ни сделать лишнего движения, ни поговорить!
Когда подлетали к Астане, к нему обратился Амир Бисенбаев:
— Ханеке, у тебя есть транспорт?
Хан промолчал, не зная, что ответить. А Амир смотрел на него недоуменно и не мог понять, в чем дело.
Тогда за Хана ответили его «друзья»:
— Дорогой, нам дальше ехать — в Караганду!
Трудно сказать, догадался ли друг о незавидном положении Хана или нет. Но подать знак не было никакой возможности.
В Астане у трапа их ожидали еще двое мужчин. Сели в «тойоту» и резво помчались в город. На улице стоял пронизывающий мороз. Только тронулись, как начались беспрестанные звонки на телефоны сопровождающих. «Едем, едем. Самолет задержался», — отвечал за всех старший.
Недавно тут выпал обильный снег с дождем, потом ударил мороз, поэтому был сильный гололед. Естественно, по пути в город образовалась пробка. А ехать им предстояло не на левый берег Ишима, который ближе к аэропорту, а на правый.
Минут через двадцать вновь раздались звонки — это коллеги из центра беспокоили сопровождающих Хана. Состоялся тот же разговор. «Да, торопятся ребята», — поморщился Хан.
Вечер был туманным и промозглым. Долго ехали по скользкой трассе, где каждый водитель сквозь пар от передних авто пытался пойти на обгон. По обе стороны правительственной трассы мелькали засыпанные снегом деревья, по встречной полосе, рискуя, пролетали опаздывающие. И их машина, затертая среди разноцветного стада автомобилей, двигалась со скоростью пешехода. Хан начинал мерзнуть, ерзал, прижатый двумя бравыми офицерами, которые время от времени переругивались со своими коллегами по поводу задержки.
У Хана в голове роились невеселые мысли о том, что он ни в чем не виноват и ему совершенно, абсолютно не в чем признаваться! Может, еще все обойдется, может, ошибка, может, он ответит на их вопросы и последним рейсом вернется домой!
Темно-синим поздним вечером город Астану продувало насквозь. Правое окно машины было приоткрыто, и Хан чувствовал дыхание природы. Ветер казался стерильным, а обледенелое дорожное покрытие отражало красные огни светофоров.
За время езды Хан сильно продрог, еще бы, в летних туфлях, в легком костюме, в плаще.
Где-то через полтора часа они наконец-то добрались до здания Национального бюро по противодействию коррупции — так официально называлось это зловещее ведомство.
Здравствуй, Нацбюро! Задержание?!
Они вошли внутрь, долго получали пропуск, и Хан всем своим нутром сразу почувствовал неладное, на него повеяло дыхание неволи. Суровые на вид автоматчики в бронежилетах буднично несли свою службу, несмотря на поздний час, в пропускном пункте толпились какие-то люди, ему было невдомек, что это чьи-то адвокаты, ждущие своих клиентов, и печальные граждане, внезапно вызванные на допрос.
Хана поразила безразличная, казенная медлительность здешних служак, с которой они оформляли ему пропуск. Вся эта процедура больно отзывалась в груди и в то же время вселяла мимолетную надежду: все это дурной сон, может, и впрямь удастся улететь сегодняшним поздним рейсом…
И вот Хан уже шел в сопровождении конвоира, который командовал, куда следовать в лабиринте многочисленных кабинетов.
Вошли в лифт. Конвоир нажал на кнопку четвертого этажа.
Несмотря на поздний час, чувствовалось, работники только сейчас вошли во вкус, по коридорам деловито сновали молодые люди. Вот какой-то паренек, где-то им виденный, рассеянно кивнув, обронил Хану: «Салем!»
— Сюда, — указал конвоир, показывая на кабинет с открытой дверью.
Вошли.
За столом сидел молодой человек лет тридцати, в очках, нескладный, долговязый, без особого блеска мысли в глазах.
Судя по нетерпеливому выражению лица, он сильно ждал этой встречи, чтобы скорее начать допрос.
— Садитесь, Хангельды Жумабаевич, — несколько волнуясь и растягивая слова, тихо произнес хозяин кабинета. Он указал на стул. — Присаживайтесь.
Хан сел, напряженно вглядываясь в лицо человека, и тот, кивнув, представился:
— Меня зовут Хасен Сабиров, я старший следователь Следственного департамента Нацбюро. — Потом он по бумажке скороговоркой произнес следующее предложение: — Вы подозреваетесь по уголовному делу досудебного расследования № 160000131000060 по статье 194 часть 3 пункт 2 УК РК.
— Я даже не понимаю, о чем речь! Дайте я хоть запишу… — сказал Хан.
— Не стоит, — перебил следователь, не поднимая головы. — Скоро вы эти цифры запомните на всю жизнь. Вы в своей газете публиковали негативные материалы в адрес руководителей госорганов для получения государственного заказа. Факты подтверждаются заявлением руководителя управления внутренней политики акимата Южной области Раисой Трухамбетовой и другими данными. Вы задержаны.
В его словах Хан распознал злорадство, словно вся внутренняя гниль этого довольно молодого человека сразу проступила наружу, и испытал странное чувство, щеки его запылали огнем. На миг он ощутил себя рыбой, которую, сняв с крючка, выбросили на горячий песок. Казалось, он сойдет с ума от этих абсурдных обвинений, казенной речи сопляка-следователя, выдавливающего из себя явно чужие слова.
«Может, это мне приснилось? — подумал Хан. — Мне шестьдесят один. Я известный в стране журналист, создал четыре популярных СМИ. Депутат. Состоятелен. Имею три ордена, несколько международных наград. Перед моей газетой и порталом трепещут чиновники-коррупционеры. И задержан как вымогатель. Не может этого быть!»
До сих пор он вызывал в людях положительные эмоции. Им многие интересовались, уважали, кое-кто, конечно, завидовал, как же без этого в жизни. Успешный человек без завистников — такого не бывает! С ним многие хотели завязать знакомство, дружить. С него брали пример в школе, в армии, в университете. Он имел влияние на вице-премьеров, министров, акимов областей. Всегда старался держать слово.
С детских лет Хан ставил перед собой большие цели. Добивался их и стремился еще выше. Он постоянно получал доказательства того, что является одним из лучших в своей сфере, что многим необходим как воздух. Порой гордился тем, что его причисляли к разряду self-made man — людей, которые сделали себя сами. А теперь какой-то несмышленыш, не умеющий связать двух слов, но облеченный властью карательного органа, некой аурой превосходства, дает ему знать, что все не так.
В его глазах не было ни злобы, ни отвращения, ни презрения в чистом виде. Ему по службе нужно только четкое исполнение поручений начальства. Это Хан понял позже.
Именно по этой причине слова следователя «вы задержаны» стали для него громом средь ясного неба.
Несмотря на звон в ушах и туман в голове, Хан почувствовал, как овладевшее им отвращение к этому слюнтяю сперва тихо распространяется по телу, а потом просачивается глубоко внутрь, вызывая в душе ярость и презрение.
Следователь Сабиров вежливо попросил его сдать портфель со всем содержимым, сотовыми телефонами, деньгами, кредитными карточками, часами.
В общем, Хан отдал все, кроме одежды, хотя по лицу Сабирова было видно, что он с удовольствием, была бы возможность, отнял бы и ее.
И тогда Хан со всей отчетливостью вдруг понял, что началась его тюремная биография, состоялся мгновенный переход из одной жизни в совершенно другую.
Когда везли сюда, он еще чувствовал себя свободным человеком, задержанным по недоразумению. Теперь, с началом глупого и непрофессионального допроса следователя, который говорил по-простецки, по бумажке, он понял, что отправится не домой к жене и детям, а прямиком в камеру. Уж если финполовцы вцепились в него, как клещи, то не так просто от них отцепиться.
«Ну что же, будем бороться и доказывать!» — заверил он себя, не понимая еще, насколько это наивно и бесполезно.
— Верните мне мои телефоны, хочу сообщить жене о задержании, — твердым голосом попросил следователя Хан.
Сабиров ехидно рассмеялся.
— Да разве заключенным разрешаются телефонные разговоры?
— Я еще не заключенный! — настойчиво произнес Хан.
— Вы имеете право лишь на один звонок. И только с моего телефона.
— Хорошо! Но я не помню номера жены. Дайте на минутку мои телефоны, надо узнать.
Следователь открыл дверцы сейфа, куда успели перекочевать личные вещи Хана, и временно вернул ему мобильник.
Соединившись с женой, Хан спокойным голосом — ах, как тяжело это далось! — объяснил ей:
— Радость моя, я задержан финполом. Нахожусь в Астане. Надо срочно найти адвоката. Сообщи об этом коллегам и Амиру Бисенбаеву. Кстати, я с ним летел в одном самолете. Ладно, целую! Не переживай!
В Алматы Хана задержали внезапно, поэтому вполне естественно, что его портфель был набит различными бумагами, вплоть до документов Международного писательского клуба.
Началась муторная работа по описи каждой бумаги, каждого предмета. Следователь скрупулезно заносил в протокол название предмета, его регистрационный номер, содержание каждого листа. И эта муть продолжалась почти до двенадцати ночи.
После полуночи усталый следователь передал его в распоряжение конвоиров, чтобы они доставили задержанного в ИВС — изолятор временного содержания.
