— Если бы в 1988 году вы учредили премию
своего имени, каким бы трем писателям вы ее
присудили?
Давид Самойлов: Премию я дал бы братьям
Стругацким, если бы у них был третий брат.
(Новогодняя анкета «КО» — «Книжное обозрение», 30.12.1988)
Аркадий и Борис Стругацкие — великие писатели (именно так, без сужения до «фантасты») ХХ века, чьи книги сформировали если не целиком пару российских поколений, то значительную их часть. Кто и что только о них не писал. Анализ их творчества — дело десятков, если не сотен диссертаций: филологических, социологических, психологических. Я же хочу лишь коротко поговорить об одной из особенностей их книг — об их предсказательной силе. Но не в том буквальном смысле, что они предвидели появление гарнитуры bluetooth или пейнтбольных ружей и множества других штучек, явлений и изобретений.
Большинство книг Стругацких — художественное воплощение умозрительного социального эксперимента. Точнее, разных экспериментов, условия которых менялись, — и всякий раз их интересовало поведение героев в предлагаемых обстоятельствах и резоны этого поведения.
Стругацким не нравилось настоящее, и с годами их все больше тревожило будущее. Оттого, наверное, их книги и моделировали разные варианты этого будущего. Тут надо иметь в виду, что человек — даже хороший человек — во многих из представленных Стругацкими моделей, особенно в поздних книгах, — представитель проигрывающей стороны. Будущее означает уничтожение всего того, в чем он укоренен.
Мир настоящего несовершенен, более того, он несовершенен принципиально, потому что несовершенна природа человека.
Кстати, именно поэтому самая значимая фигура в книгах Стругацких — это фигура учителя, наставника. Хороший учитель, не ломающий воспитанника, а развивающий, вдохновляющий и поднимающий его над собой, — единственная надежда на изменение природы человека без того, чтобы он перестал человеком быть. Но поди такого учителя найди, да еще в нужном человечеству количестве. «Все они хирурги или костоправы. Нет из них ни одного терапевта», — говорит об этом Демиург в «Отягощенных злом».
Но не все их социальные эксперименты допускают даже и такую хлипкую надежду. В некоторых из них радикально измениться предстоит миру, а в этом изменившемся мире человеку как мы его знаем места нет. «Будущее создается тобой, но не для тебя», — произносит Зурзмансор в «Хромой судьбе».
Представленные в книгах Стругацких варианты будущего, как правило, маловероятны в буквальном смысле (хотя и очень показательны и убедительны в смысле философском, в качестве инвариантов множества возможных будущих). С этой точки зрения они нисколько не футурологи. Тем более поразительно, что сегодня мы сталкиваемся с проблемами, перед которыми Стругацкие поставили своих героев полвека назад.
В «Улитке на склоне» в некотором месте — может, на далекой планете, а может, и нет, — есть Лес и на горе над Лесом — изучающее его Управление. Управление представляет собой бюрократическую фантасмагорию, напоминающую «Замок» Кафки, и работающие в нем люди, как и вся его система, вызывали бы просто брезгливую жалость, не будь Управление связано с Лесом. А вот в Лесу происходит нечто совершенно иное. В Лесу происходит непонятная людям война, она же — прогресс и эволюция. Отряды «славных подруг» подчиняют себе все вокруг, переделывая природу и жестко избавляясь от балласта: прежнего образа жизни, а заодно и мужчин. Вот такой диалог происходит между одной из «славных подруг» и ее случайно найденной дочерью Навой, пока еще славной подругой не ставшей (для этого ей предстоит пройти через некоторую биологическую метаморфозу):
«— Как ты не понимаешь, мама, он же мой муж, мне дали его в мужья, и он уже давно мой муж…
Обе женщины поморщились.
— Пойдем, пойдем, — сказала мать Навы. — Ты пока еще ничего не понимаешь… Он никому не нужен, он лишний, они все лишние, они ошибка…»
Примерно то же говорит другая «славная подруга» Кандиду, бывшему сотруднику Управления, оказавшемуся в Лесу в результате аварии вертолета и уже несколько лет не способному выбраться из него:
«— А что вам нужно? — спросил Кандид.
— Что нам нужно… Мужья нам, во всяком случае, не нужны. — Она перехватила взгляд Кандида и презрительно засмеялась. — Не нужны, не нужны, успокойся… Попытайся хоть раз в жизни не быть козлом. Попытайся представить себе мир без козлов…»
Книгу эту Стругацкие начали писать в 60-х годах прошлого века, когда феминистское движение на Западе всего лишь начинало требовать равных с мужчинами прав для женщин. Казалось бы, ничто не давало оснований для такой экстраполяции феминистских устремлений. До нашего времени с его cancel culture — социальным и культурным остракизмом за несоответствие новым поведенческим нормам — и реальными западными достижениями на ниве позитивной дискриминации женщин оставалось еще более полувека.
А Кандид тем временем думает: «…самое страшное — что историческая правда здесь, в лесу, не на их стороне, они — реликты, осужденные на гибель объективными законами, и помогать им — значит идти против прогресса, задерживать прогресс на каком-то крошечном участке его фронта. <…> …Может быть, дело в терминологии, и если бы я учился языку у женщин, все звучало бы для меня иначе: враги прогресса, зажравшиеся тупые бездельники… Идеалы… Великие цели… Естественные законы природы…»
Неизвестно, добьются ли окончательной победы «славные подруги» в Лесу. Но и чем кончится дело в нашем мире, также пока неизвестно.
В «Хромой судьбе» (в той ее части, что выходила когда-то отдельной книгой под названием «Гадкие лебеди») коллизия другая: дети отвергают мир родителей. У этих детей как раз есть учителя — так называемые мокрецы, якобы больные некоей генетической болезнью. Им не очень важны материальные блага, но вот если их лишить книг, они умрут, как от голода. И они занимаются детьми, которыми их родителям заниматься, в общем-то, недосуг. Дети становятся необычайно умными. А умным детям хорошо видно несовершенство окружающего их мира, да и с аргументами их не поспоришь. Во всяком случае, это не удается известному писателю Виктору Баневу, приглашенному в школу на встречу с детьми:
«— Я не совсем понимаю, — произнесла хорошенькая девочка. — Вы хотите, чтобы мы были умными, то есть, согласно вашему же афоризму, мыслили и чувствовали так же, как и вы. Но я прочла все ваши книги и нашла в них только отрицание. Никакой позитивной программы. С другой стороны, вам хотелось бы, чтобы мы работали на благо людей. То есть фактически на благо тех грязных и неприятных типов, которыми наполнены ваши книги. <…> Вы просто никак не можете поверить, что вы уже мертвецы, что вы своими руками создали мир, который стал для вас надгробным памятником. Вы гнили в окопах, вы взрывались под танками, а кому от этого стало лучше? Вы ругали правительство и порядки, как будто вы не знаете, что лучшего правительства и лучших порядков ваше поколение… да попросту недостойно».
Происходит раскол — отринув взрослых, дети строят будущее без них.
«Человечество всегда уходило в будущее ростками лучших своих представителей. Мы всегда гордились гениями, а не горевали, что, вот, не принадлежим к их числу, — говорит Горбовский в повести “Волны гасят ветер”. — Ну разумеется, раскол. Интересно, где это вы видели прогресс без раскола? Это же прогресс. Во всей своей красе. Где это вы видели прогресс без шока, без горечи, без унижения? Без тех, кто уходит далеко вперед, и тех, кто остается позади?..»
«Хромую судьбу» Стругацкие писали с начала 70-х по начало 80-х годов прошлого века, в начале 80-х появились и «Волны гасят ветер». Межпоколенческого конфликта сколько-нибудь значимого масштаба тогда не было, если не считать появления российских хиппи, — но они как раз нашли отражение во Флоре из «Отягощенных злом», — да и противостояние тогда не было таким фундаментальным. А вот сейчас, когда технологическая и ценностная революции определили разрыв между родителями и детьми как в степени встроенности в современную жизнь, так и в сфере этики и интеллектуальных интересов, этот конфликт цветет вовсю. Описывающие его психотерапевтические термины (травма, токсичность, абьюз, сепарация и т. д.) выбрались за пределы профессиональных консультаций и становятся расхожими словами. Поколение детей обвиняет поколение родителей в безответственности (вспомним хотя бы Грету Тунберг) — и имеет на это определенные основания. Правда, нет свидетельств, что нынешний раскол общества проходит по линии интеллектуального ценза.
Предсказательная сила сама по себе — вещь довольно важная, да только будь дело лишь в ней, книги Стругацких вызывали бы строго рациональный отклик. Не было бы такого напряжения чтения и желания перечитывать снова и снова. А поскольку предсказываются вещи довольно неприятные, то и тоскливо бы от них становилось, безнадежно. Отчего же, наоборот, возникает душевный подъем и даже некоторая уверенность?
Человек привык опираться на опыт: как-то спокойнее воспринимается то, что происходит не впервые. Книги Стругацких проигрывают сценарии различных, часто неразрешимых и морально неоднозначных конфликтов, тем самым вводя их в сферу читательского опыта. И хотя впрямую никаких рецептов и путей выхода из описываемых ситуаций, конечно же, они не дают, определенная установка все-таки возникает.
«“Из всех возможных решений выбирай самое доброе”. Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и, уж конечно, не самое эффективное — самое доброе!» — мысленно определяет Тойво Глумов modus vivendi Горбовского в книге «Волны гасят ветер».
Эта установка в контексте общественной эволюции и научного прогресса, да и в контексте человеческой истории в целом, крайне невостребована. Но ведь можно же надеяться, что когда-нибудь и она окажется сбывшимся предсказанием гениальных писателей?
