Оля хотела пожарить омлет — стукнула яйцом о край миски и еле успела остановиться: вместо белка внутри оказалось кроваво-красное месиво, в котором подрагивал круглый желток. Оля заметалась по комнате, не понимая, куда это выбросить — в миску с молоком, в раковину или в унитаз. Ее охватила странная брезгливость, будто бы она только что собиралась съесть не самое обычное яйцо, а трагически погибшего куриного ребенка. Желток опустился на дно унитаза и лежал там. Пока Оля отмывала руку, она почему-то надеялась, что он утечет в канализацию сам, но пришлось нажать на ручку слива.
К вечеру началось кровотечение.
Врачи уверяли, что ЭКО — это очень надежно, и с Олиными анализами все точно получится, однако нет. Теперь Оля не знала, что делать. Зашла к маме, сообщила. Посидела в привычной прохладе пустой маминой квартиры. Мама догладила хрустящие от крахмала скатерти и, натерев хрустальный стакан белоснежным полотенцем, предложила свежий компот.
На искусственное оплодотворение Оля решалась долго. Это было как признать то, что надежды нет. Никакой семьи у Оли уже не будет. И любви не будет. Просто пора решать проблему. И не самой, а за счет будущего ребенка, у которого никогда не будет отца. В голове постоянно стучало это военное слово — «безотцовщина». Мальчик или девочка, но в любом случае Оля родит безотцовщину. Как она сама. А тут и безотцовщины не вышло.
Начальник растерянно крякнул, с утра заметив Олю на рабочем месте, а его жена, ласково погладив Олю по руке, предложила отправиться к морю. Поправить здоровье перед новой попыткой. Многодетную жену начальника Оля всегда слушалась. Впрочем, Оля всех слушалась. Слушалась психолога, уверявшего, что сначала нужно излечиться от детских травм — Оля не сможет стать матерью, не почувствовав себя дочерью, маленькой и беззащитной. Слушалась гинеколога, уверявшего, что все это чушь.
Море так море.
Вагон оказался с кондиционером, и суетливый мужичок в выцветшей кепке постоянно его настраивал, якобы невзначай задевая Олины ноги. Оля специально их не убирала. Эти прикосновения отвлекали ее от густого морока печали, напоминали о тех временах, когда надежда еще была. Когда у нее был вихрастый Вадик, порывисто целовавший ее куда попало. Потом он уехал на заработки и не вернулся — кажется, давно женился. Или когда у нее был чинный Максим, целовавший только перед сексом и только в губы. Как-то он пригласил Олю в хороший ресторан, подарил цветы и вместо ожидаемого предложения руки и сердца поблагодарил за совместно прожитые годы. Оля потом видела его с другой — у той была густая, идеально подстриженная челка. Или даже когда Оля встречалась с грузчиком Валерой. У него были жесткие, неприятные руки, и хохотал он так, будто задыхается. Валера пил и пропадал. Как только его уволили, он пропал совсем. Все пропали. Ни любви, ни семьи, и даже просто ребенка не получилось.
Суетливый мужичок оказался местным — предложил поселить у себя, одну, дешево, со всеми удобствами. Оля согласилась. Мужичок ей не понравился, но ей и прежние мужчины не особенно нравились. Просто это могло оказаться кстати — гормональный сбой, жара, отпуск. Наверняка вино. Мало ли. Ребенка Оля захотела рано. Лет в десять. Ее попросили отвезти в музыкальную школу соседскую девочку Нюту. В трамвае была давка, но Оле удалось подкараулить освобождающееся место и усадить Нюту себе на коленки. Нюта почему-то села вполоборота и прислонилась щекой к Олиной щеке. Так они и поехали, тесно прижавшись. Нюта задремала, а Олю охватило странное новое чувство. Было очень приятно обниматься и сидеть так вот — ласково. И когда у нее будет свой ребенок — это будет очень хорошо, он будет такой вот нежный и горячий, его можно будет брать на руки, целовать, обнимать и прижиматься щекой, когда захочется.
К вечеру они вышли в сухом приморском городишке. Оля рассчитывала на романтический вечер под южными звездами, но к ужину вышла жена мужичка и долго расспрашивала про цены и зарплаты. В тот день Оля к морю не пошла, лучше было заснуть, чтобы избавиться от этого привычного тупого разочарования.
Утром Оля встала рано и пошла купаться. Море появилось внезапно, из-за сопки, и Оля почему-то испугалась. Это была не просто вода, оно было живое. Казалось, оно соберет все капельки своего огромного тела, поднимется, сделавшись перетекающим великаном, и подойдет. И что-нибудь скажет своим большим водяным ртом. А внутри него останутся плавать рыбы. Они будут недоуменно высовывать свои острые мордочки где-нибудь сбоку, и на этом месте начнут расходиться теперь уже вертикальные круги. Но море не шло, и Оля поняла, что подходить оно не станет — это же страшно, а море доброе. До ног докатилась пена и тут же откатилась обратно. От этого будто живые, зашевелились и запрыгали крохотные песчинки. Тысячи. Тысячи тысяч песчинок. Оля взяла немного песчинок на руку. Какие-то были крохотными ракушками, какие-то казались совершенно стеклянными, а некоторые, каменные, блестели на солнце глянцевыми боками. Песчинки почему-то было жаль. Оля аккуратно ссыпала их на место и посмотрела.
Море по-прежнему было тут.
Оля почувствовала странную беспричинную радость, будто бы она потерялась, очень давно потерялась. Много лет назад. Может быть, при рождении. А теперь она наконец нашлась. И больше уже никогда не потеряется. Она поднялась и пошла навстречу. И окунувшись в огромное тело моря, она улыбнулась и выдохнула:
— Мама…
