МОЯ ЖИЗНЬ НА ЭТОМ СВЕТЕ. АВТОБИОГРАФИЯ 1924 – 2008

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Верить в свои силы. 1950–е  гг.  – Москва

Начало моей работы в «Пионерской правде» совпало с большими торжествами: в июне 1950 года  в Большом театре газете вручали  орден Ленина. Это был праздник не только коллектива редакции, но и всех детей страны, переживших вместе с ней тяжелейшую войну. Со дня Победы прошло только пять лет…

В пятидесятые годы целые города  еще лежали в развалинах, на месте тысяч деревень  –  пепелища. Юные читатели «Пионерки» помогали старшим восстанавливать разрушенное хозяйство. Газета звала ребят на новый подвиг  –  трудовой, а для него  было необходимо верить в свои силы,  как  прежде бойцам на фронте.

…Стояла суровая зима, когда в степном посёлке тяжело заболела маленькая девочка. За больной мог прилететь санитарный самолёт, он на лыжах.  Но посадка невозможна: неделю валил снег, буран намёл сугробы. И тогда, чтобы уплотнить посадочную полосу,  в степь вышла школа. Шеренгами, взявшись за руки, школьники утаптывали снег. Сначала это была весёлая игра со смехом, шутками. Но силы истощались, и многих уже не держали ноги. Целыми шеренгами, не размыкая рук, ребята валились в снег. Казалось, невозможно встать и снова ходить из конца в конец полосы. Но из посёлка прибежали с известием, что самолёт уже на подлёте. Было сказано : «Совсем ослабевшим  –  отдыхать». Но таких не нашлось! С полосы ушли, когда самолёт заходил на посадку. Врач поспешил к больной. А лётчик ухватил в охапку, сколько мог, ребят и целовал их: такой аэродром он видел впервые…

Учёба, спорт, военная игра «Зарница», сбор металлолома для новой железной дороги «Абакан – Тайшет»,  помощь труженикам села, походы по родному краю  –  всё это приходило к юным читателям «Пионерки» с её страниц, сначала как призыв, потом как рассказ о делах и дарило ребятам веры в свои силы.

Как журналист, причастный к тем делам газеты, я с пристрастием читаю «Пионерку» сегодня, спустя полвека. В нашей жизни за эти годы очень многое изменилось. И как же радостно, что в «Пионерской правде» каждое слово по–прежнему доброе, светлое, помогающее ребятам поверить в себя.

+ Нина Матвеевна Чернова.  О «Пионерке» и А.В. Митяеве. 2010г – Москва

Насколько возможно коротко я попытаюсь дать некоторое представление о многолетней работе Анатолия Васильевича Митяева ответственным секретарем редакции «Пионерской правды». Каждый номер газеты, каждый материал, опубликованный в эти годы на ее страницах, прошел через ум и сердце ответственного секретаря.

В обиходе секретариат – один из главных отделов газеты – часто называют то сердцем, то мозговым центром редакции. И это не преувеличение. Здесь анализируется соответствие содержания материалов газеты жизни общества, жизни пионерской организации, читателей. В секретариате кипит работа над текущими номерами и главное – намечается перспектива жизни издания. Секретариат  работает с каждым отделом, не забывая об организации деятельности всего коллектива редакции в целом. Эта нелегкая работа требует от ответственного секретаря много творческих сил, организаторских способностей, знания и любви к делу.

Анатолий Васильевич, как никто другой, в течение многих лет соответствовал этой должности. Он был ответственным человеком не только по занимаемой должности. Будучи сам творческим человеком, он привлекал в редакцию интересные кадры, неординарные личности –   репортеров, художников, оформителей. Знание, понимание человека, умение разглядеть лучшие качества характера, его творческий потенциал помогало Анатолию Васильевичу в работе с журналистами газеты. Он хорошо понимал, кому что можно поручить, с кого что можно спросить, потребовать.

Особым вниманием секретаря пользовались молодые сотрудники газеты. У Анатолия Васильевича был особый дар – умение раскрыть сомневающемуся  в своих силах человеку

его творческие возможности. После доверительного разговора новичок вырастал в своих собственных глазах. Особенно, если Анатолий Васильевич говорил: «Кто же может поднять эту тему, если не ты?»

У Митяева было еще одно отменное качество. Как никто,  он умел слушать и слышать. Во время шумной дискуссии, казалось, он отсутствовал, не принимал участия в разговоре. И вдруг неожиданно произносил четкое ясное предложение, на чем надо сосредоточить обсуждение.

Анатолий Васильевич правильно воспринимал возражения, несогласие с его мнением. Он был даже рад этому, отсюда и начинался деловой разговор. В споре и  рождалась истина. Хотя в  редакции исключалось благодушие. Царил дух здоровой требовательности. Анатолий Васильевич не терпел безответственности, разболтанности, неряшливости в работе с материалами. Не сданный вовремя, не готовый текст вылетал из текущего номера. 

Но за все время совместной работы с Анатолием Васильевичем, я не помню ни одного случая обиды, несогласия с его замечанием. Каждый знал, что в упреке нет предвзятости. Только необходимое требование. При всей деловитости, требовательности не было у Анатолия Васильевича педантизма, превосходства над подчиненными. В секретариате, как и в коллективе в целом, царил дух товарищества,  доброго юмора, хорошей простоты в общении. Умение держать некую дистанцию с людьми у Митяева было почти незаметно и необидно.

Коллектив знал Анатолия Васильевича не только, как требовательного секретаря редакции. Его ценили и уважали, как верного товарища, прекрасного человека, внимательного, отзывчивого, талантливого не только в работе, но и в своих увлечениях.   Возвращаясь с любимой рыбалки, с грибной охоты, из загородной поездки он привносил в редакцию какую–то особую одухотворенность, опоённость природой, свежим ветром. На его редакционном столе появлялись хитроумно изогнутые сучки деревьев, корни и пеньки, какие–то поленца. Он радостно делился с нами своими находками. А мы подчас не видели в этих деревяшках ничего особенного. Его это не огорчало, он–то знал, какая красота таилась в этих сучках. И действительно, через некоторое время  он приносил в редакцию маленьких причудливых берендеев, птиц, крошечных зайчиков, а то и грозных змей. Это было удивительно талантливо.  У многих из нас сохранились маленькие прекрасные  поделки Анатолия Васильевича. Он дарил их по случаю дня рождения или выхода в свет удачного  газетного материала. Своими увлечениями Митяев щедро делился и с нашими читателями: на страницах газеты в небольших рассказах оживали добрые впечатления его лесных походов.

Анатолий Васильевич много сил отдавал работе. В то же время его все больше занимало личное творчество. Накопленный опыт, творческие замыслы требовали выхода. А работа ночами выматывала силы. В итоге он принял решение оставить работу в редакции.

Мы его хорошо понимали. Но его уход из «Пионерской правды» был для газеты, ее коллектива большой потерей. Нам, сотрудникам, его очень не хватало. 

У Анатолия Васильевича было явное призвание – работа с детьми, работа для детей. Оставив коллектив «Пионерской правды», он не ушел от детства. Это призвание жило в 

нем до конца жизни.

Путешествие к своему костру. 1950–60 годы. –  Подмосковье

***

Я посвящаю этот стих

Тому, кто груз помог нести

По кочкам топкого  болота

Меж чахлых сосен, мшистых пней,

Изнемогая сам от пота,

От града черного слепней.

И пил со мною заодно

Из фляги теплое вино.

Кто бредень вел у зарослей осоки

И глухарей на взлете бил,

Кто у реки на берегу высоком

Шалаш походный мастерил,

А после, сидя у костра,

С кем коротали вечера.

Поклевка

В  волненье сердце рыбака,

Когда воды спокойный глянец

Вдруг потревожит тихий танец

И погруженье поплавка.

Все предано теперь забвенью:

Жена и дети, дом, народ…

Рыбак дождался – вот мгновенье,

Когда он счастье подсечет.

Туман

Был жаркий день, а в вечеру

На все окрестные угодья

Сырой туман, сменив жару,

Нахлынул белым половодьем.

Печален нынче мой ночлег

В долине луговой под стогом:

В разливе белом стог – ковчег,

А сам я Ной, забытый Богом.

Охотник

Над лесом продрогшим и дальним овином

Заря загоралась пером снегириным.

Иду на охоту. Мороз нипочем.

А ветер в двустволку трубит за плечом

О встрече с тетерей, о встрече с лисицей,

Быть может, с медведем, быть может, с волчицей.

Трубит мой попутчик, в стволы задувает,

Чего на охоте,  скажи, не бывает!

В   Л Ю Д Я Х

Хлеб наш насущный. 1950–е  гг.  – Клязьма Московской области, Лондон

Начиналась зима. Вечер был морозный, снежный. Я ждал электричку на пригородной платформе, чтобы ехать в город.  Показались в сумраке три огня  –  в Москву шёл товарный состав.  Электровоз, качаясь на рельсовых стыках, будто кланяясь на ходу, тащил вереницу платформ. На платформах стояли грузовики. В кабинах горел свет. Там сидели люди.

«Московские шофёры возвращаются из Казахстана»,  –  догадался я.

Всю осень они не были дома. Помогали целинникам возить зерно в степи. Дети, жёны соскучились по ним. Ждут не дождутся их. Верно, столы уже накрыты для домашнего пира. Чего только нет на столах! Нажарено, наварено. А на самой середине, на самом почётном месте, конечно же, хлеб лежит…

…Однажды я ездил в Лондон. Моим попутчиком  –  сначала в поезде, потом на морском пароме  –  оказался корреспондент нашей советской газеты. Он возвращался в Англию после отпуска.

У меня вещей было мало. И я помогал новому товарищу носить его тяжёлый чемодан.      В Лондоне корреспондент пригласил меня к себе.

–  Приходи,  –  сказал он.  –  Познакомишься с нашими. Все ко мне прибегут.

Гости собрались дружно. Они уселись вокруг чемодана и ждали, когда хозяин раскроет его.

–  Что он вам привёз?  –  спросил я соседа.

–  Чёрный хлеб,  –  ответил тот.  –  Здесь такой не пекут. Мы прямо тоскуем по ржаному…

+ Герман Владиславович Подейко. Мой друг Мурзилка. 2010г. –Тольятти Самарской обл.

Да, именно так, без кавычек, я пишу слово Мурзилка, потому что долгое время моим другом  был главный редактор журнала «Мурзилка» Анатолий Митяев, а я иногда обращался к нему, называя именем журнала.  Расскажу о  нашем знакомстве. Но сначала о самом журнале «Мурзилка».

Впервые увидел я этот журнал, когда ещё не был школьником. Мой сверстник  – товарищ из соседней квартиры восьмиквартирного дома в сибирском городе Сталинске (ныне Новокузнецк) пошел в первый  класс на год раньше меня. Мне стало обидно, и однажды я отправился в школу вместе с ним.  Мои родители предполагали, что меня в класс  не пустят. Но услышав мою просьбу и обещание сидеть за партой тихо, молодая учительница разрешила мне сесть рядом с соседом–первоклассником. Я оказался не только дисциплинированным, но и старательным. И уже через месяц читал по слогам  не хуже моего товарища.

В награду за достижения в чтении мама выписала мне «Мурзилку», и я с нетерпением ждал каждого очередного номера. К журналу я относился трепетно и бережно, сохраняя каждый номер. С четвертого класса мой ежемесячный журнал сменился: мне выписали «Пионер».

Уже в студенческое время, на  Ш курсе Московского Энергетического института мой товарищ по комнате в общежитии однажды пригласил меня съездить в гости к родственникам в подмосковный поселок Клязьму. Там он познакомил меня со своими сестрами студентками медвуза. Среди новых знакомых оказался и Анатолий Митяев. Он был постарше нас и уже работал в газете «Пионерская правда». Через две–три встречи мы познакомились ближе. Я узнал о его военной биографии, о том,  как пришел он  в журналистику. Постепенно отношения мои с Толей Митяевым стали дружескими. Более того, самым отрадным временем ощущал я часы, проведенные в общении, в беседах с новым другом. Никто из моих прежних товарищей и просто знакомых не обладал таким естественным умением слушать, проникать не только в слова, но и в мысли, каким обладал Толя. Его внимание к собеседнику было доброжелательным, но без всякого подлаживания и приспособленчества.

Нередко мы говорили о прочитанных книгах. Я в то время увлеченно читал Джека Лондона, Хемингуэя, Стейнбека. Помню наши совпадающие оценки только что изданного романа Моэма «Бремя страстей человеческих».                    

 В 1951 году я окончил институт и был направлен инженером–энергетиком на Волго–Дон. Назначение интересное, но уезжать из Москвы, где больная мама, друзья, мне не хотелось. Вечером, накануне отъезда я заехал в Клязьму к Толе Митяеву проститься. Он почувствовал мою грусть без слов. И чтобы подбодрить меня, взял с этажерки книгу Михаила Пришвина, сделал напутственную надпись на титульном листе и протянул мне. Вот эти короткие строчки

        «Герману, отъезжающему на Волго–Дон.

На свободе рифмами целю я,                                                                                                                                                 Подбираю для них мишень.                                                                                                                                                    Это   –  книга про бабу Фацелию                                                                                                                И целебный корень Жень–Шень.                                                                                                                                     14/УП –1951                       М.Анатолий»

Я взял томик  Пришвина со словами Митяева с собой на стройку. Оберегал его. Книга сохранилась, и сейчас она  на полке моей небольшой домашней библиотеки.

В следующий раз пришлось нам встретиться не меньше, чем через десяток лет, когда я работал уже на Тольяттинском электротехническом заводе. Во время командировки в Москву я разыскал Анатолия на новой работе  –  с 1960 года он стал главным редактором журнала «Мурзилка».

Мы встретились в его небольшом кабинете  в здании издательства «Молодая гвардия». Радость встречи была взаимной, мы обнялись, уверяя друг друга, что мало изменились внешне, только, как отметил Анатолий, стали «более задумчивыми». Я расспросил главного редактора «Мурзилки» о происхождении названия знаменитого детского журнала. Имя Мурзилка появилось в рассказах русской дореволюционной писательницы Анны Хвольсон о смешных человечках. А она позаимствовала это слово из публикаций канадского художника Х1Х века Палмера Кокса. Слово оказалось удачным:  звучало радостно и улыбчиво – и прижилось. А в мае 1924 года в Москве вышел первый номер журнала «Мурзилка». «Вот тогда все и началось, – сказал Анатолий,  –  Были и другие детские журналы –  «Чиж». «Ёж», к примеру. Они возникали и исчезали, а «Мурзилка»  подрастал и бодро шагал по  нашей земле. А какие писатели были и есть у «Мурзилки»! – добавил он, –  Чуковский, Маршак, Паустовский… Сегодня принесла тетрадочку со стихами Агния Львовна Барто…»

Я бывал у него почти каждый раз, когда случались поездки в  Москву. То были золотые годы журнала  –  12 лет его возглавлял Анатолий  Митяев.

Когда я навестил его в 1978 году, он уже  был главным редактором  студии «Союзмультфильм». Оказалось, он много сотрудничал с этим коллективом , создавая сценарии замечательных детских мультфильмов. При этом самоотверженно трудился над  большими историческими книгами для ребят разных возрастов. Я читал внуку его книги о командирах и адмиралах. Было приятно и удивительно видеть, как умеет Митяев увлечь ребенка своим рассказом о событии, своим отношением к герою. Очень я жалел, что когда рос мой  сын, этих книг еще не было.

Однажды, после зарубежной командировки, я привез Анатолию свою небольшую рукопись с путевыми впечатлениями, с затаенной надеждой, что он откроет ей путь. Он оставил рукопись у себя, а недели через две прислал письмо:  «…У тебя все достаточно интересно. Но так написать может каждый, постарайся писать так, чтобы чувствовалось твое особое восприятие, твоя неповторимая мысль…»

Последняя встреча моя с Анатолием Митяевым случилась в 1994 году, в те лихие  времена, когда поездки мои в Москву стали редкими. В Москве возникло новое журнальное сообщество «Новая Игрушечка», журналом с этим же названием руководил Митяев.  Почти пять лет, преодолевая финансовые проблемы, выходила «Новая Игрушечка»  –  удачное и тщательно продуманное издание для детей. «Хороший журнал для внеклассного чтения», – сказал мне Анатолий. Он был не совсем здоров, но со своей мягкой, располагающей улыбкой добавил, что надо еще поработать, надо еще кое–что полезное написать…  Самое последнее письмо я получил от него в канун 2007 года. Читая его, подумал вновь, что Митяев по–прежнему видит и чувствует то, чего многие не замечают…

Анатолий Васильевич Митяев немного не дожил до 85–ого юбилея своего ровесника–журнала. В юбилейном номере –   его портрет  с тихой улыбкой, здесь же впервые опубликованы несколько стихотворений  для детей.

Из письма Васнецову Юрию Алексеевичу.  1964 г. – Москва.

В субботу утром приехал я из Киева, прямо с вокзала отправился в редакцию. А там  мне дали пакет   –   с Вашей книжкой. Я уж и не знаю, как Вас отблагодарить за такой подарок. Видно, никогда не сумею.

Очень понравилась книжка дочке (она учится во втором). Ленка скучает, когда я уезжаю куда–нибудь. А тут вцепилась в книжку, все рассмотрела, все прочитала. И не висла на мне  –  как всегда. А я был доволен: очень хочется, чтобы она умела видеть красоту. У нас есть Ваши другие книжки, и Ленка знает о Вас немножко. Эту картинку она за один присест нарисовала для Вас. А я (не судите строго) хотел бы подарить стишок.

«Скажи, черный скворушка,

Сколько будет горюшка?»

Отвечает скворушка:

«Столько будет горюшка,

Сколько гор на лугу,

 Земляники на снегу,

Сколько печек на плотине,

Земляники на рябине».

«Сколько дней без горюшка

Проживу я, скворушка?»

Отвечает скворушка:

«Будет дней без горюшка,

Сколько звезд на небесах,

Сколько ягоды в лесах,

Сколько камушков в реке,

Сколько силы в руке».

            Еще раз большое Вам спасибо.

Отчество.  1966г.  –  Москва

Отчество   –   как кончик нитки, смотанной в клубок. Потянешь за этот кончик   –   до самой серёдки клубка доберешься.

Назовешь по имени–отчеству себя   –   вспомнишь отца. Назовешь по имени–отчеству отца   –   вспомнишь деда.  А  отчество  деда   –   имя  прадеда…

Нитка без обрыва, длиной в целую вечность

 + Валерий Николаевич Ганичев : «Над Канадой небо синее». 1967 г. =  Монреаль Канада.

В 1967 году я возглавил группу комсомольских активистов и журналистов молодежной печати   [среди которых был и А. Митяев из «Мурзилки],  ехавших на мировую выставку ЭКСПО–67. Группа была веселая, красивая, из всех уголков Советского Союза. Шутки, подначки  начались уже в самолете…  В павильоне к нашим украинцам подошли два человека и пригласили на встречу с украинской общиной. «Почему бы и нет? Я с вами, тоже жил на Украине, окончил Киевский университет». К вечеру мы были у них, в двухэтажном особняке. Хозяин представился : «Осип Клымкив со Львовщины». И потекла беседа на русском и украинском. Наши ребята из Львова, Буковины, Херсона мову знали хорошо. Поели, попили горилки, и тут Осип перешел в атаку: «А чого–то вы под Москвой ходите?» Пришлось довольно твердо объяснять. На прощанье  меня спросил : «Ну, а чого Вы живете в Москве, а не на Украине?» Я ответил: «А чего Вы живете в Канаде?» Хозяин смутился, невнятно что–то ответил, но потом один из собеседников тихо объяснил, что он бежал  в конце войны с бандеровцами на Запад.

В Канаде нас как туристов возили во франкоязычный Торонто и к Ниагарскому водопаду.  Все пели культовую эмигрантскую песню «Над Канадой небо синее, меж берез дожди косые. Хоть похоже на Россию, только все же не Россия…» А потом нам очень захотелось в индейскую резервацию к угнетенным индейцам, первожителям Америки и Канады. С большими предосторожностями нас привезли к резервации, которая была огорожена высоким деревянным частоколом. У  входа  молча встречала разукрашенная и разодетая в перья индейская семья с молчаливым, краснокожим вождем. Мы тихо прошли мимо пустых вигвамов, зашли в лавку сувениров, где торговала бойкая канадка. Купили сувениры: кто маску, кто перья, а я даже небольшое копье. На выходе еще один раз остановились, сфотографировали индейскую семью. Боря Машталярчук, редактор Львовской молодежной газеты, сделав снимок, громко сказал: «Ну, до побачення, громодяне индейцы!» Дальше была  гоголевская немая сцена из «Ревизора». «До побачення, хлопцы,  – изрек вождь.  И добавил:  – Та я з Волыни. Тут индийцем працюю». Даже хохота не было  – все восхитились вроде бы подстроенной сценой. Но оказалось, что она и не подстроена. Васыль, так звали вождя, здесь действительно работал много лет, подкрашивая себя и семью красным цветом, надевал сшитый индейский костюм, брал в руки копье и стоял. Главное дело, не заговорить. А тут душа не выдержала: на «ридной мови» попрощались  – как тут не заговорить индейцу.

Из письма  Васнецову Юрию Алексеевичу   –   1967г.  –  Москва

Спасибо за поздравление с Маем.

 К сожалению, я не смог послать поздравление Вам  –  был в то время в Монреале на выставке. Видел там «Ладушки»  –  и на стенде, и в киоске. Книжка стоит 3 доллара 30 центов. Многие покупают детям.

Рисунок Вашей дочки получили, напечатаем, как уговаривались, в сентябре. Всего Вам доброго и хорошего.

+  Владимир Валериевич Перцев. Ветеран журнального флота.1989г.–  Москва

«Мурзилка» – один из самых старых детских журналов в нашей стране, в нашей журнальной флотилии. Он показался из–за горизонта  в начале XX века, но самые знаменитые его победы, самые яркие его открытия пришлись на 60–е годы, когда у штурвала «Мурзилки» встал опытный и знающий свою аудиторию капитан Анатолий Васильевич Митяев. 

К этому времени, даже несколько раньше, в «Мурзилку»  главным художником пришел, выиграв конкурс,  мой однокурсник Юрий Молоканов. Счастливо для меня мы как–то встретились, он мне предложил сделать маленький рисунок для журнала. Рисунок понравился – и скоро я стал постоянным художником журнала. Тогда Юра собрал вокруг журнала многих замечательных художников детской книги: и великих петербуржцев Владимира Васильевича Лебедева, Юрия Алексеевича Васнецова и Валентина Ивановича Курдова: и москвичей Анатолия Кокорина, Ювеналия Коровина, Андрея Брея, Виталия Горяева, Федора Лемкуля; и воссоздавшего новый, еще более полюбившийся всем образ Мурзилки Аминадава Каневского. И тогда еще молодых Мая Митурича, Ивана Бруни, Льва Токмакова, Михаила Скобелева, и совсем молодых Вениамина Лосина, Евгения Монина, Анатолия Иткина, Анатолия Елисеева, Виктора Чижикова, Виктора Дувидова, Николая Устинова. Да и я стал много рисовать в журнале. Все они потом прославили русское искусство детской книги. А Анатолий Васильевич Митяев привлек в «Мурзилку» еще многих новых авторов–писателей и поэтов: Ирину Токмакову, Олега Тихомирова, Юрия Коваля, Геннадия Снегирева, Виталия Коржикова и многих других. Да и для него самого это было временем приобщения к нелегкому писательскому труду, он написал несколько серьезных  детских книг, в основном на военную тему – видно война оставила в нем неизгладимые впечатления, держала его крепко. Это и «Книга будущих командиров» и «Книга  будущих адмиралов», и другие его книжки «про войну». Для почти всех «мурзилковцев» это было время становления их творческого самостояния, их работы для «Мурзилки» часто становились их очевидными удачами.

  У Анатолия Васильевича была, кстати, одна, остававшаяся недолго тайной, страсть – рыбалка. Эти поездки на рыбалку всем нам памятны, и Юра Молоканов, и Витя Чижиков, и Веня Лосин, и Толя Елисеев, тоже были завзятыми рыбаками. Только Монин жалел бедных рыбок, да на мне была в основном готовка и костер. И сама рыбалка, ее перипетии, всякие непредвиденные случаи, потом долго были нашими общими воспоминаниями, предметом новых неожиданных вариаций и толкований.  

Часто мы собирались вместе, звучали песни – или отчаянно веселые в исполнении Юры Коваля «А как у вас дела насчет картошки…», или  игривые «И я была девушкой юной, Уже не припомню когда…» в исполнении Яши Акима – под звон бокалов. Жили мы весело, несмотря на всеобщее представление о нашей тогдашней несвободе  и угнетенности, каждый выбирал себе формы выражения. Я, к примеру, позволял себе не рисовать советскую атрибутику и портреты вождей коммунизма, мне их и не заказывали, не вдаваясь в причины моей аскезы. Другие не были столь категоричны – это их право, в конце концов, под этими атрибутами солдаты умирали на фронтах войн, в которые беспрестанно было тогда втянуто наше государство, можно и их понять.                 

Анатолий Васильевич Митяев в эти абстрактные рассуждения не играл, для него была важна конкретность, он хотел пробудить интерес маленького читателя к деятельной, к созидательной жизни, к познанию красоты и сложности мира, окружающего нас, к разгадке тайн этого мира.

Материалы в журнале были самые разнообразные: и о природе – среди нас были многие превосходными анималистами, хорошо знали и рисовали зверей, их пластику и повадки. В 50–х – 60–х годах здесь был непререкаемым авторитетом Георгий Евлампиевич Никольский, потом и Бруни, и Митурич, и Лосин, и Никита Чарушин, и влившийся позже Коля Устинов. В общем все художники «Мурзилки» любили и умели рисовать зверей. Историческая тема после некоторого забвения активно набирала силу: Лосин и Перцов любили эти темы. И по технике были свои специалисты – Борис Кыштымов, Юрий Копейко, например, по западным сказкам – Женя Монин, по  цветам – Галя Макавеева, но все же мы умели, конечно, рисовать все, только по–разному любили.

Как нами руководил Анатолий Васильевич? Да кажется, самым деликатным образом  – никак. Нами руководил текст, который мы иллюстрировали, собственный вкус, среда, в которой мы все дружно жили, может быть, наше детство, которое было совсем недавно, наши дети, они уже были у всех. Сугубо партийные тексты нам иллюстрировать не приходилось, да они вряд ли изобразительны. Партийные праздники – ну смеющиеся дети, может быть, еще цветы. Анатолий Васильевич заметно адаптировался к нашей среде, да он и был не старше многих из нас. А Ваня Бруни и Май Митурич тоже прошли войну.

  В 1972 году Анатолий Васильевич ушел из Мурзилки. Позже он стал главным редактором Союзмультфильма. Наши общения прекратились. Потом, уже в 90–х годах мы оказались рядом, на станции Челюскинская. Я был у них с Ией в маленьком домике, попили чаю, поговорили, повспоминали нашу дружескую, согласную жизнь, простились.  И я, обняв подаренную хозяевами к Новому году елку, пошел  через железную дорогу к себе в Дом творчества художников, где жил тогда после операции на сердце.

 О книге для  будущих командиров.1969г.  – г. Москва                                                                    (Вопросы для журнала «Детская литература» задавал Ю.Коваль)

— Анатолий Васильевич, вы как–то рассказывали мне о своей будущей книжке, которую целиком посвящаете делам военным. Как она называется?

— Она называется «Книга будущих командиров». Конечно, не все, кто будет ее читать, станут командирами, но одна из задач книги — возбудить желание читателя стать профессиональным военным. Мы знаем, что книжка, например, о растениях часто служит толчком к выбору профессии биолога, агронома. А эта книжка должна показать путь к профессии военного. Заветное мое желание заключается в том, чтобы в армию шли самые талантливые люди и стали там командирами. Работа командира — если вдуматься в значение этой должности — сложнейшая работа, может быть, сложнее работы многих исследователей. Командиру приходится принимать решения, основываясь на большом количестве быстро изменяющихся факторов. Если ученый имеет дело с совершенно конкретными величинами или величинами, которые меняются в соответствии с известными законами, то у командира таких постоянных величин очень мало. Зато много непостоянных, изменение которых можно предусмотреть только интуитивно. Книжка должна показать, что командир — это не только умение отдавать команды, но это в первую очередь колоссальная ответственность за жизнь солдат, за судьбу Родины и народа, который доверил свою защиту армии. Слово командир звучит для ребят романтически, пусть оно останется таковым, даже если в будущем они станут простыми солдатами. Книжка сейчас в работе, и неизвестно еще, как она получится, но настроение у меня такое, чтоб она была полезна и в том случае, если войны вообще никогда не будет.

— А как родился замысел вашей книжки?

— История книжки началась давно, 26 лет назад, когда я 18–летним парнем оказался на войне. В армию я вступил добровольцем и уже на третий день оказался на Брянском фронте. А через первые четыре фронтовых часа я уже видел раненых и убитых товарищей. Этих первых жертв могло и не быть, если бы мы были больше знакомы не только с военным искусством, но и с военным делом. Тогда, в 42–м, я не думал писать книг и вовсе не был уверен, что буду жив. Но тем не менее книжка эта идет оттуда, с Брянского фронта.

Все прошедшие годы были богаты событиями, которые подталкивали к работе над книжкой. События самые разные, начиная от разговора с печником, который клал трубу на доме моей матери, и кончая сообщениями радио о возрождении фашизма в Западной Германии. А печник говорил вот что: «Всю войну я провел в пехоте, дошел до Берлина и только один раз был ранен. А почему так? Вот почему. Идем в атаку перебежками, я упаду, а потом катом–катом метров десять в сторону. Потом встаю — и дальше. А тот, кто встал там, где упал,— получил пулю. Немец это  место уже на мушку взял из окопа. Ему только курок нажать остается…»

Вот маленький пример военной хитрости, но плоды ее — жизнь человека. Знакомство, пусть очень относительное, с военным искусством, ничего, кроме пользы, ребятам дать не может: ведь это же огромная область человеческой деятельности…

Таковы в общих чертах причины, побудившие меня начать работу над «Книгой будущих командиров».

— Анатолий Васильевич, в книжке идет рассказ о современном военном искусстве или есть какая–то связь с историей?

— История здесь важна так же, как в любой области знания. Совершенно невозможно, например, представить себе астронома, который ведет наблюдения за космическими кораблями, но не слышал о Галилее.

— Как же связывается в книжке история с современностью?

— Юлию Цезарю в Африке предстояло встретиться с боевыми слонами, а его легионеры слонов не видели. Можно сказать, что слоны были для Цезаря новым видом оружия. Что делает Цезарь? Он приказывает доставить в свой лагерь несколько слонов, легионеры учатся метать в них копья с тупыми концами, к запаху и реву слонов привыкают лошади. В результате римляне с блеском побеждают войско нумидийского царя и обращают в бегство его слонов.

Это — древность. А вот современность: готовясь к наступлению на фашистов, советские танки утюжат, конечно, деликатно, своих же солдат в окопах; таким образом излечивается танкобоязнь. В результате солдаты этой части успешно сражаются с немецкими танками и наносят им поражение.

Но есть в книжке и более важные параллели. Храбрость — всегда храбрость. Защита Отечества — всегда защита Отечества. Только история может нам показать, как пагубна разобщенность, как плодотворны единство, сплоченность, дисциплина общества. Татаро–монгольское иго начинается поражением трех Мстиславов, которые действовали каждый по собственному разумению, хотя были патриотами и храбрецами. Победа на Куликовом поле стала возможна тогда, когда большинство русских княжеств собралось под единой властью московского князя Димитрия.

И сегодня наша страна прилагает немалые усилия к укреплению единства социалистического содружества, потому что единство в данном случае — гарантия мира в нашем неспокойном мире.

В книжке я касаюсь и стратегии, но больше речь идет о тактике. А ведь основные тактические формы были открыты в древности: Юлий Цезарь первым применил резерв. Эпаминонд первым сосредоточил силы на направлении главного удара, печальной памяти Пирр первым начал окапываться, Ганнибал первым осуществил окружение превосходящих сил противника… Эти тактические формы не потеряли значения и в современных войнах. Разница только в том, что у древних эти формы предстают в своем «чистом» виде, естественно, что знакомство с тактикой юному читателю лучше начинать с разбора сражений древности. Первый раздел книжки и посвящен военному искусству древних. Второй — военному искусству славян и древней Руси, а также других народов, населяющих нашу страну. В третьем речь идет о том, как непобедимые полководцы Карл XII, Наполеон закончили свою карьеру, столкнувшись с русским оружием. В этом разделе рассказывается о полководческом «почерке» Румянцева, Суворова, Кутузова… Следующий раздел посвящен Советской Армии — от гражданской войны до войны Отечественной и до сегодняшних дней. Здесь же будет показано развитие основных родов войск. Последний раздел книги — практические советы будущим командирам: тактические этюды (на манер шахматных), устройство шалашей, костров, ловля рыбы, сбор грибов, тренировка памяти…

— Анатолий Васильевич, какие проблемы считаете вы главными в «военной» литературе для детей?

— Сейчас главная проблема, по–моему, состоит в том, чтобы на эту тему писало больше писателей. Некоторые все еще кокетничают: «Об этом писать банально, малодостойно!» Такое кокетство безголовое. Вся закавыка в том, как писать. Ответить на этот вопрос, видимо, было бы трудно, если б у нас не было Гайдара. Гайдар в своих произведениях коснулся самого тяжелого и самого мрачного, что есть в войне: смерти, предательства. Но его вещи — идеально чисты, благородны и высоконравственны. У Гайдара всегда хватало критиков. Есть они и сейчас. Некоторые люди ерзают и елозят оттого, что Гайдар ни единым пятнышком не замарал своих героев–патриотов. Не смея обвинить его в ортодоксальности, выискивают причины такого «странного» отношения писателя к действительности. Высказывается мысль о том, что Гайдар в предвоенные годы пребывал в некотором блаженном неведении. А я убежден, что он был умнее и дальновиднее своих критиков, прекрасный человек и патриот.

Ему было дано необыкновенное чувство того, что уже пора сказать детям, а  что — еще рано. Гайдар в своей работе был подобен мудрому садовнику. Он знал, когда нужно саженец прикрыть колпаком, чтобы его не убил мороз или не искривил его. Но в то же время он точно знал, когда колпак нужно отбросить прочь, чтобы деревце оказалось на ветру, под солнцем, под дождем, то есть чтобы оно росло в естественных условиях. 

Если б и мы умели так…

+ Виктор Александрович Чижиков. Разглядеть талант.2014г.  – Москва

Раньше всех из известных мне людей рассмотрел в Ковале талант рассказчика, писателя и в конце концов Гражданина Анатолий Васильевич Митяев…

Митяев был гениальным  редактором по своему умению разглядеть талант человека. Он видел в людях все их «за», все плюсы. А с минусами не спешил.

И у него самого был принцип «презумпции хорошего»  –  он накапливал в себе как можно больше положительного, доброго, радостного.

Он очень болел за своих авторов. Если уж он приглашал кого–нибудь в «Мурзилку» –  горой за него был в любой ситуации. За своих авторов он боролся похлеще, чем за самого себя.

 Вообще Митяев был невероятно обязательным человеком: если он что–либо пообещает  – непременно  сделает, чего бы это ему не стоило.  Потому,  перед тем как дать обещание, он долго думал,  ходил из угла в угол, повторял: «Ты знаешь, Чиж, боюсь обещать.  А вдруг я не смогу этого сделать?»  Я говорю: «Нет, Анатолий Васильевич, я Вас понимаю… Но, а в принципе, как?»  «Ну, в принципе я конечно за тебя, я готов ехать». Ну поговорили и разошлись. Я, честно,  решил, что мы говорили о какой–то перспективе. Ничего подобного:  в тот же вечер поехал куда–то и сделал,   о  чем я его просил. С благодарностью вспоминаю его неоднократные визиты вместе с Кукриниксами в райжилотдел Красной Пресни, когда решался мой квартирный вопрос…

В «Мурзилку» я пришел раньше Анатолия Васильевича, когда  главным редактором журнала была ещё Лидия Виноградская. Но   мы с ним  тогда уже  были товарищами по играм в пинг–понг в коридорах «Пионерской правды». При Митяеве жизнь редакции пошла  по–другому, были сняты некие каноны, не осталось ничего нудного, работать стало интересно. Довольно быстро,  после ухода из жизни Евгения Ивановича Чарушина,  Митяев  ввел меня в состав редколлегии. Нелегко  ему пришлось меня отстаивать в ЦК ВЛКСМ  –  я  беспартийный…

Заседания редколлегии проходили очень интересно, каждый присутствующий обязательно  излагал свои мысли по поводу обсуждаемого номера. Помню, как Юра Молоканов придумал тему «Река моего детства»  – о малых реках России.  Она задела за живое, взволновала  и поэтов, и художников возможностью рассказать о речке, в которой купался  маленьким. Кстати, многие наши художники становились авторами «Мурзилки» – и Лева Токмаков, и Коля Устинов. Я тоже начал писать рассказики о жизни в эвакуации.  Анатолий  Васильевич печатал их в журнале.

Из письма Васнецову Юрию Алексеевичу.  1971 г.  – Москва

Спасибо огромное за письмо и за подарок «Мурзилке». «Гусли» печатаем на обложке мартовского номера…

Очень понимаем Ваши волнения. И хорошие , и огорчительные. Что поделаешь? Их всем хватает. Но  Вы крепитесь. Репортеров, пожалуйста, принимайте. Это нужно не только Вам, но очень многим. Пусть трубят на весь белый свет о том, что за «цветочки» и «зайчиков» дают высокую награду. Это прекраснейший аргумент в наших столкновениях с чиновниками.

Наступает Новый год! Всего Вам прекрасного в нем! А Старый мы помянем добром!

Меня в старом и обижали крепко, и орден дали  –  Трудового Знамени. А сам я чувствую бодрость и готов к новым сражениям  –  без них жизнь не обходится.

Крепкого–крепкого здоровья желаю Юрию Алексеевичу и Галине Михайловне! Нового вам счастья, любимые люди!

Родник с золотой водой.  1973г.  –  Палех Ивановской обл.

На русской земле много мест, подобных Палеху. Но Палех один, вода  в этом роднике неповторимого вкуса, а цветом она золотая…Палешане исстари писали иконы. Общим и долгим трудом они создали свой неповторимый стиль. От старинной иконы и  ведет свое родство современная лаковая миниатюра Палеха…

Так часто говорят:  жизнеутверждающая красота! А что это такое? Для меня вот что: я смотрю на кудрявые березы палешан, на легкогривых коней, на жниц, склонившихся у ржи, на мудрых гусляров с непокрытыми головами,  и мне очень хочется жить и самому  делать что–то значительное.  Чтобы был у меня конь под седлом или в плуге, чтобы  зрела посеянная мною рожь, чтоб люди слушали мои гусли. Я не умею пахать, не играю на гуслях. Но жизнеутверждающая красота не дразнит меня этими неумениями, не упрекает, что я такой   –   она прощает мне это, однако требует, чтобы что–то я делал получше, чем раньше.  И мне кажется:  теперь могу…

Жизнеутверждающая красота. У палешан она еще в том, что ей подвластны не только давно избранные узкие темы. Выражению в этой красоте поддается вся наша эпоха   –   с ее трудом, борьбой, напряжением и связями, охватившими весь мир. Вы уже видели рисунки книги «Красная строка». И убедились в правоте этих слов.

Художники книги    Борис  Николаевич и Калерия Васильевна Кукулиевы   –   выпускники Палехского художественного училища. Они муж и жена. У них дети:  Света побольше, Коля поменьше. Живет семья на верхнем этаже деревянного двухэтажного дома. За домом огород. Я был у них, когда все там созревало. В густых плетях лежали твердые пупырчатые огурцы, свекла торчком тянула вверх фиолетовые листья, а над всем изобилием  –  высокие подсолнухи держали свои желтые решета. Потом на рабочем столе Кукулиевых я видел: тонкоочиненный карандаш, кисточки с кончиками в один–три волоска, волчий клык   –   им полируют точки и завитки, сделанные на шкатулке настоящим золотом. Настоящим  в общепринятом смысле слова. У палешан же настоящее золото   –   их живопись. Вся. Независимо от красок.

Около дома. 1975 г.  –  Троицкое Ярославской обл.

Троицкое  в полутораста километрах от Москвы, деревня вымирающая, молодежи в ней нет, нет и детей, кроме приезжающих к дедкам и бабкам на лето.  Люди, птицы и звери здесь мирно сосуществуют, взаимно признавая право каждого на долю земли и воздуха.

Мой дом обычный, деревенский, рубленый. Я благодарен ему за многое, в том числе за встречи с птицами, зверьем и другими тварями. Окна дома  смотрят на запад. Когда красный круг солнца начинает погружаться в  синие у горизонта леса, в верхнем углу окна появляется крупный, как желудь, паук–крестовик. Я гляжу на него сквозь стекло, он меня не видит и спокойно сторожит добычу: его мохнатые лапы на нитях паутины, стоит только мошке, вечернему мотыльку коснуться сети, как легчайшее колебание отзовется в чувствительных точках паучьих ног…

Ночью ползают по укропным, свекольным грядкам жабы, похожие на сырые комки глины. Их видишь, когда косишь траву. Знаю,  где примерно сидит жаба, косой веду в этом месте осторожно. Залезла жаба на день в зеленый сумрак сочной травы и вдруг оказалась открытой солнцу;  добрые, темного янтаря глазки раскрыты в недоумении…

Лунной ночью разлаялась собака. Лаяла незлобно, однообразно, чувствовалось, что конца лаю не будет. Пошел посмотреть. У забора сидел еж. Не еж, а ежище. Вернулся в дом, взял зимнюю шапку, кое–как напялил ее на колючего зверя, в такой таре вознес его над забором и опустил  на землю с другой стороны…

У стены дома, к которой примыкает огород, под нижним бревном, нагретым солнцем, на нагретой же сухой земле часто лежит уж. Прохожу в метре от него. Не шелохнется. Или не боится, или не может: в середине он раздут, кто–то переваривается там…

Из мышеедов еще живет в сарае  –  под старой поленницей  –  хорек. Никому не говорю о нем, иначе потребуют от меня решительных мер против него. Зимой, когда в щели сарая задувает метель, на пол ложатся снеговые островки, на белых островках аккуратные, остренькие отпечатки хориных лапок…

Зимними ночами бегают в деревне зайцы. Днем по ближнему полю неспешно ходят лисы   –  ищут полевок.

Была долгая стужа. В ранние декабрьские сумерки вышел за сарай. Метрах в тридцати от сарая старая корявая яблоня–дикушка. Под яблоней стояло исчадие ада и рылось в снегу. Огромный кабан искал под снегом опавшие осенью яблоки. Черный, со свалявшейся шерстью, с тонким змеиным хвостиком, на кончике которого торчали редкие щетинины, с длинным рылом, извитым резкими складками, с клыками по пальцу, он производил  глубокое впечатление. Прикинув, как убегать в дом, если понадобится, смотрел я на кабана минут пять, пока зверь не пошел по огородам на край деревни…

Круглый год видишь лосей. Всяких:  корову с теленком, а то и с двумя; рогатых быков; любопытных молоденьких лосей. Как–то встретил пару на дороге. Один тут же шагнул через канаву и ушел в лес.  Другой остался стоять. Тихо двигал жесткими шерстяными ушами, смотрел на мои «жигули». Я остановился. Нагляделся достаточно. Посигналил гудком, засветил фары, помигал лампочками. А он не уходит, ждет, что еще будет…

Птиц множество. Деревенские, полевые, болотные, лесные… Под шифером крыши,  влетая в его изгибы, как в ангары, живут воробьи. На церкви гнездятся галки и голуби. И сыч там есть. Голуби не чета городским грязнулям. Их истинно сизое перо омыто воздухом. Они летают стремительно, уверенно, не хуже своего дикого сородича вяхиря, который любит сидеть на старой березе у опушки леса. Или горлинок, жирующих на ячменном поле. Городские голуби, разжиревшие на объедках, здесь сразу были бы истреблены соколами…

Из леса прилетают  /вороны. Черная, сильная пара. Верно, очень дружная. Как–то в зимнюю непогоду, вечером, один ворон задержался в деревне у скотного двора, второй, долетев до леса, ждал на вековой сосне. Весной в карканье воронов, отрывистом и хриплом обычно, звучат сочные музыкальные ноты   –  смесь баса и контральто…

На чистом снегу алее розы снегири. Белее снега,  чернее угля сорочье перо…

Ранней весной, собирая сморчки, обязательно наткнешься на тетерку, сидящую на гнезде. Она не сидит, а лежит, согревая яйца. Распластанная, словно неживая. Только настороженный коричневый глазок с кружочком зрачка живет. Столько в глазке страха перед твоим сапогом, перед резиновой рифленой подошвой. И мужество тоже. И решимость не двинуться с места до самого крайнего момента…Летом эту тетерку встретишь на границе сырой луговины и ячменного поля. Она услышит тебя, еще далекого, и будет в высоких стеблях уводить пешком своих уже больших цыплят. В какой–то момент не выдержит, взлетит, понесется низом в непроходимые заросли ивняка. За ней с великим хлопаньем устремится весь выводок…

В деревенском пруду, в широких зарослях куги, гнездятся утки и чайки…

Чибисы всю весну жалобно вопят над полями, Летними ночами скрипят в траве дергачи. И удивительно, как по  такому беспрерывному скрипу не преследуют их голодные деревенские коты…

В сумерках прилетает на  пруд цапля. Летит, вытянув в линию непомерные ноги, положив длинный клюв на изогнутую у зоба шею. Опустится. Стоит на одной ноге. Вторую не пускает в дело. Будто кому–то должна платить за амортизацию ног…

Километрах в десяти от Троицкого есть дремучее болото. Его еще не коснулись мелиораторы. Весной к болоту летят журавли. Довольно высоко летят. А осенью, когда молодняк учится летать, видишь их довольно низко. Две птицы, пять, шесть кружатся над полями. Скоро соединяются они в стаи, медленно парят под белыми округлыми облаками. И в какой–то прекрасный день   –  важно не проглядеть его   –  проплывет над деревней клин: семьдесят три птицы насчитал я в нем!.. Вообще–то пропустить такое трудно. В этот день воздух бывает так свеж и чист, что курлыканье доносится до земли сильно и звучно   –  пока в голубых небесах не превратятся птицы в едва заметную ниточку. Обычно в эту пору роют картошку. Все жители деревни в огородах, в полях. Заслышав курлыканье, отнимают руки от распаханной борозды, от груды желтых и розовых картофелин, выпрямляют занемевшие в работе спины и глядят молча вверх. Будто проводили в неведомую сторону своих родственников…

Третья загадка.  1977 г – Троицкое  Ярославской обл.

В свой деревенский дом я приехал в начале зимы. Осенью дом пустовал и сильно остыл. Первым делом затопил печь. Русская печь нагреется и весь дом нагреет.

Дрова березовые, сухие  –  разгорелись дружно.

Теперь можно на колодец за водой сходить, пыль стереть, пол подмести, вещи по местам расставить.

Еду отнес в сени, сложил в большую кастрюлю. Крышку придавил камнем, чтобы вороватые коты не спихнули. Мешочек с грецкими орехами снова внес в дом, рассыпал орехи на печи  –  пусть подсохнут. Сумку, набитую книгами, поставил на табуретку… И новое дело  –  соседей навестить, погреться у них.

Лег спать уже в своем тепле. Снилось спокойное, приятное. Сон отлетел, когда что–то звонкое стукнуло, закружилось на половицах и, стихая, остановилось. Минуту–другую лежал неподвижно, старался понять, что это. Никаких объяснений стуку и кружению не придумал. Встал, зажег свет. На полу лежал грецкий орех. Кто же его сбросил с печки? Крыса? Нечистая сила? Вот загадка.

Слой глины на печи, отсыревший за осень, высох, вспучился. Орех сам скатился.

 Есть хорошее правило: всему странному находить причину. Спокойно уснул снова. Проснулся опять от стука. Плюхнулось на пол что–то тяжелое, большое, будто живое, будто поросенок. Даже страшновато стало.

 Это пластмассовая сумка с книгами отогрелась, изменила форму и сползла с табуретки. Загадка простая. 

Больше в доме ничего не падало. Но звуков было множество. Нетерпеливый частый стук  –  это не сосед в гости пришел, а дятел прилетел из леса, добывает в щелях бревен застывших мух. Печная труба временами то завывает, то стонет  –  будто кто–то застрял в ней и не может вылезти. Разыграется метелица  –  старая крыша на доме покряхтывает, охает: боится, что сорвет ее в сугробы. Синичка вцепится коготками в стену  –  дом и на это отзовется: словно тонкую струну щипнули

Ко всему этому я привык, почти не замечал. Но однажды тихо–тихо загудел моторчик. И не где–нибудь, а в подполье. Третья загадка!  С фонариком полез в подвал. На балке сидела серая бабочка  –  туловище с мой мизинец  –  и вовсю работала крыльями…

Бражник!  В подвал забрался, когда в фундаменте были еще открыты отдушины.

Бражники  –  бабочки ночные. Пьют нектар цветов, которые раскрывают венчики ночью. Тяжелому бражнику, прежде чем полететь, надо на месте разогреть себя  –  как автомобилю надо разогреть мотор, прежде чем ехать.

«Куда спешишь?  –  подумал я.  –  Знал бы, какие снега на улице! Жди лета». Бабочка, видно и сама так подумала, сложила крылья, затихла.

Чтобы не съели бражника мыши, поставил я в подполье мышеловки, наживленные колбаской. В доме на стене приколол лист бумаги с надписью «Бражник». Теперь не забуду вовремя открыть отдушины и выпустить бабочку на волю.

Конфликт  местного  значения.1978г.  – Троицкое Ярославской обл.

Животные боятся человека не за то, что он ходит на двух ногах, не за то, что он дымит, гремит. Боятся за умение отнимать у них жизнь. Если такого нет в действиях и  мыслях человека, многие животные охотно селятся рядом с ним. Только не обижай.

Расскажу случай, когда пересеклись интересы человека и вольной живности.

Зимой в деревню летали из леса дятлы. Кормились на электрических столбах, на заборах, на стенах домов   –   выбирали из щелей в дереве окоченевшую мелочь. Один дятел   –  большой, зеленый   –  проник через худое оконце на чердак  старушки Анны Алексеевны. Дятлу там понравилось. Днем он шастал по деревне, в сумерках залетал на чердак    ночевать. Домовитая кошка Анны Алексеевны пыталась выгнать залетного гостя. Почти неделю шли у нее стычки с дятлом. В мороз деревенский дом становится звучным, как гитара. Синичка уцепится коготками за бревно   –  в доме же слышится скрежет. И эту неделю Анна Алексеевна прожила в страхе: кто–то возился на чердаке. Скорее всего, нечистая сила. Или жулик, бежавший из тюрьмы. Под подушкой старуха держала икону, под кроватью   – топор. Было чем защититься от любого врага. Однажды, преодолев страх, Анна Алексеевна поднялась на чердак и увидела свою кошку, а перед кошкой был дятел, его железный клюв был набит кошачьей шерстью. Старуха слезла в сени, взяла фанерную лопату–совок, которую изготовил ей зять для чистки дорожки, и накрыла дятла лопатой…

Я шел за водой и услышал хриплые, истошные вопли. Так мог орать воришка, схваченный крепкой рукой. Орал дятел в рукавицах Анны Алексеевны. Она вынесла его на улицу и не могла решить, что делать с птицей. Желание–то у нее было одно и определенное   – уничтожить дятла. Не могла лишь придумать способ, как прервать жизнь смутного существа.  Я выпросил дятла на поруки:  пустил его,  несколько помятого на свой чердак, где у печной трубы тепло, а в чердачных щелях полно зимующих мух…

Без железки. 1978г.  –  Троицкое Ярославской обл.

Некоторое время назад жил я в деревне, что неподалеку от Переславля–Залесского. Были у меня там хорошие собеседники, старые колхозники Частовы   –  Сергей Михайлович и Евдокия Павловна.

 Как–то разговорились о красителях, которыми пользовались в хозяйстве. Холст, сотканный на домашнем станке, белый. Чтобы сшить немаркую одежду, надо было окрасить его. Рассказывала бабушка Дуня:

–  Надерем ольховой коры и парим в двухведерном чугуне. Вода получается коричневая.  Еще какую–либо железку туда бросали   –   чтобы чернее было.

–   Без железки красили!   –  поправлял дед Сергей.

–   Как без железки?   –  сердилась бабушка.   –   С железкой–то лучше.

–   Неужто хуже,   –   соглашался дед.   –  Да где тогда железку было взять?

Помню, меня поразила картина той скудости. Об этом разговоре вспомнилось, когда  начал большую книгу о войне: как удалось стране выбраться из полной разрухи. В двадцатые годы гвозди не из чего было делать   –  не то, что такие огромные машины, как танки…

Гроб для матери. Троицкая быль. 1978г.   –   Троицкое Ярославской обл.

Старшая дочь деда Сергея Валя вышла замуж за Штучкина, парня из соседней деревни. Штучкин был мужичок крепкий и своенравный. У них уже родился ребенок, когда он развелся с Валей и еще раз женился. Развелся, женился, а первую жену забыть не мог. Валя не красавица, но истинная женщина, что реже красоты. Тоскуя и досадуя, Штучкин не придумал ничего лучшего, как поджечь дом бывшего тестя, в котором жила и Валя.

Осенней ночью заполыхал двор. Да так сильно, что не успели вывести корову. Занялся дом. Ветер дул вдоль деревни, избы вспыхивали одна за другой. Сгорели еще коровы и два грузовика заночевавших в пути шоферов.

Штучкина судили. Он пытался было переложить вину на хозяина дома. Но вскоре признался в преступлении. И получил десять лет. В тюрьме он хорошо работал, был выпущен на свободу за два года до срока. К тому времени погорельцы, помыкавшись по чужим избам и баням, отстроились и жили в новых домах. А несчастная мать Штучкина постарела вдвое скорее, чем назначалось природой. Осенью, примерно в те же дни, что случилась годовщина пожара, она  и умерла.

Кладбище здесь возле старинной разрушенной церкви. Соседи копали могилу. Соседки поехали в Переславль за продуктами для поминок. Но не было гроба. А гробы умершим в окрестных деревнях делает дед Сергей. Есть еще плотники и столяры, но гроб сделать   –  не ящик сколотить, нужно умение.

На совете родственники умершей решили: к деду Сергею пойдет его бывший зять:  «Ты, сделавший зло, иди и винись, и проси»…

Штучкин встал перед дедом Сергеем на колени, просил:

–   Сделай, ради Бога, гроб для матери…

Дед Сергей помолчал–помолчал. Потом надел брезентовый фартук, пошел к верстаку.

Говорили, что то было единственное  благодеяние, кое досталось матери от сына на этом свете.

Синичьи песенки.1978г.  – Троицкое Ярославской обл.

Зима стояла долгая, суровая. Чтобы держать тепло в доме, приходится дважды и даже три раза топить печку. Смотрел я, как синичка обследует убывающую поленницу, и тревожился  –  хватит ли дров? Мне казалось, что и птичка тревожится: не мороженых пауков в дровах ищет, а поленья считает. «Ти– ти–тий, ти–ти–тю»,  –   невеселый был ее голосок. Ночует она на чердаке у печной трубы, и ей тоже не безразлично  –  теплые кирпичи или стылые. 

Синица была доверчивая, брала семечки с ладони.  На березе висел молочный пакет с кормом, но озорничали воробьи. Самые прыткие залезали в пакет и клевали каждого, кто совал туда голову. На ладонь воробьи садиться боялись.

В конце февраля стихли ветры, улеглись метели. Однако ночи оставались студеные, и поленница уменьшилась настолько, что сравнялась с сугробами.

Когда я уносил очередную охапку дров, синичка прилетала на поленницу: открывался новый ряд поленьев, а в них и мухи, и пауки, и куколки бабочек. «Ти–ти–тий, ти–ти–тю»,  –  попискивала синица, выклевывая замерзшую живность.

–  Тебе удовольствие,  –  ворчал я.  –  Твое дело птичье, мое  –  человечье..  Понимаешь ли, что придется забор на топку разбирать?

И вот, когда я так  с досады разворчался, синичка сменила привычную песенку. Сидя на березе, она звонко и беспрестанно повторяла:

–  Зисна–зисна–зистрей! Зисна–зисна–зистрей!

«Весна, весна,  –  быстрей!»  –  перевел я на свой язык. Все–то синичка понимала, все видела и торопила  –  всем на радость  –  весну с теплом.

Как мы с Чижом гулять ходили. 1979г.  –  Троицкое Ярославской обл.                                  

Летом мы жили в деревне – в соседних домах. 

Как–то под вечер собрались прогуляться. Вышли за деревню, прошли плотиной пруда, спустились на луг, по сторонам которого  было ячменное поле. А потом, продираясь сквозь кусты, добрались до Нерли, до маленькой речки, заросшей кувшинками. Постояли на бережку Нерли, насмотрелись на неторопливую воду и пошли домой – солнышко уже садилось.

Верно, ничего особенного мы бы не увидели, если бы не был с нами Рой, охотничья собака, ирландский сеттер. Был он умник, добряк и невероятно рыжий. Но основное достоинство Роя заключалось не в рыжей шерсти, а в его носе и в страсти искать птицу.

Как только Рой понял, что собрались в обратный путь, он опустил нос к земле и приступил к делу, которым занимались все его предки – его мать Муза, отец Руслан и многочисленные прапрадеды и прапрабабки в далекой стране Ирландии. Он ходил, как говорят охотники, челноком – перебегал то вправо, то влево от тропинки, исследуя все пространство впереди. Иногда останавливался, с пылесосным шумом втягивал воздух – старался по крошечным остаткам запаха определить, кто здесь был и куда скрылся.

Признаться, приятно, когда кто–то на твоих глазах  делает что–либо с азартом, с удовольствием! Рой легко бежал по лугу, лапы ставил на траву мягко, будто боялся смять ее. Было видно, как продолговатые мускулы движутся под его блестящей шерстью.

Но главное зрелище представлял его хвост. Хвост был вытянут горизонтально, слегка  вздрагивал, и в такт  вздрагиваниям качался на нем подвес – длинные, длиной в вершок,  золотые волосы.

Мы приблизились  к ячменному полю. Тут хвост задвигался из стороны в сторону. Собака уже не бежала – кралась, приседая на лапах, прижимаясь к траве туловищем. Хвост же двигался все быстрее и быстрее, пока не превратился в подобие пропеллера. Мы замерли. В тот же миг замерла и собака, – подогнув переднюю лапу, которая должна была сделать еще шаг. От морды, устремленной к меже, до кончика неподвижного теперь хвоста, Рой был весь как струна. Дело сделано. Птица найдена. Она в нескольких метрах затаилась в траве. Вскидывай, охотник, ружье! Командуй  – «вперед»! Собака ринется к дичи, с треском захлопает крыльями тетерев, кормившийся зерном на поле. Собака – уже без приказа – ляжет, чтобы не попасть под выстрел. А потом пойдет за подбитой добычей, принесет в руки хозяина…

Рой не осудил нас за то, что четыре тяжелых тетерева, поднятые им, улетели в чащу ивняка. Мы охотимся без ружей. Он нашел еще трех птиц – по другую сторону луга. Еще раз наградил нас зрелищем своего великолепного хвоста…

Смерклось. Позади нас река  закрылась туманом. Мы поднялись на  взгорочек  и  шли по тропке вдоль телеграфной линии. Справа и слева лежало почти сухое сено, оно пахло знакомыми травами. Рой шел тихо – устал  и, верно, представлял себе глиняную миску с кулешом и конуру, где на старой телогрейке можно всласть вздремнуть…

Мы понимали Роя, тоже устали, проголодались. Поэтому удивились, увидев, как Рой вдруг сделал огромный прыжок и со страшной быстротой понесся по тропе. Он исчез в сумерках, но так же быстро возник перед нами, закрутился на месте, с рычанием, с визгом кинулся к телеграфному столбу, встал на задние лапы и заскреб столб когтями.

На верхушке столба, на его заостренном конце виднелся кот. Он выгнул спину, выгнул хвост и шипел.

Кот пришел на луг из деревни – за целых два километра – половить в сене мышей. И вот тебе на! – в самый разгар охоты налетает собака! Хорошо, в азарте погони она не заметила, как кот свернул к столбу, и по инерции промчалась лишнюю сотню метров…

Кот возмущенно шипел со своей недосягаемой высоты на собаку.

 А ему уже грозила новая опасность. Из сумрака появилась сова. Распахивая бесшумные крылья, она пикировала на беднягу, взмывала и снова пикировала. Ничего не скажешь, половил мышей…

 Мы замахали руками на сову, закричали на собаку.  Да без толку – собака лаяла, сова пикировала, кот шипел.

 Тогда мы пошли, надеясь, что все уладится без нас. Так оно и вышло.

Рой скоро прибежал. Ему вовсе не хотелось загрызть кота. Просто–напросто он показал свое собачье отношение к кошачьей породе.

Сова тоже оставила кота в покое.

 Мы уже подходили к пруду, когда птица спикировала на Роя. Несколько раз она повторила свои грозные движения, а потом исчезла. Верно, занялась ловлей мышей в сене.

 Собака изгнана из совиных владений. Главный конкурент стоит на столбе. Столб высокий и гладкий. Со страха и на  такой залезешь, да не скоро спустишься…

Вот какой был случай. Очень хороший. Никто в нем никого не обидел. Но все показали себя молодцами.

+ Александр Михайлович Колчин. Встреча в Филимонове.1987г – Челябинская обл.

…Вторая встреча с Анатолием Васильевичем произошла  через несколько  десятков лет, в 1987 году. Я копался во дворе. Пришла почтальонша и вручила телеграмму: “10 апреля буду проездом Филимоново. Надеюсь повидаться!”

Взбудораженный, радостный побежал к секретарю парткома, попросил машину, чтобы завтра утром съездить в Чебаркуль за известным писателем. Договорились. Бегу домой, чтобы сколотить из жердей и горбылей шаткий мостик – весна оказалась дружной, и наш дом затопило.

Весь оставшийся день и почти всю ночь думал об этом единственном друге – талантливом, добром и удивительном человеке.

Перелистываю толстую папку его писем и стихов за полвека, переставляю на полке не раз читаные книги Анатолия и сам себя спрашиваю: почему он стал известным писателем, а я за эти годы ничего не написал, и всё только собирался и готовился?

– Ответ на этот вопрос очень прост:  нет таланта, – заявил во мне критик. – У тебя не было безграничной увлечённости, одержимости, свойственной любому таланту.

–  Но мои очерки и стихи редакторы хвалили… 

–  Прочитай ещё раз письма своего друга – почти в каждом он жалуется на нехватку времени. Работая в газетах, редактируя “Мурзилку”, он ухитрялся писать стихи, рассказы, книги. Ты только представь, сколько надо было проглотить и переварить первоисточников, чтобы выпустить книги “Будущих командиров”, “Будущих адмиралов”, “Ветры Куликова поля”, где полотна сражений с древнейших времён до наших дней – вот это одержимость писателя! А твоя одержимость гасилась мелочами жизни.

После этих слов мой защитник надолго замолк, а критик продолжал:

– Вспомни письмо Анатолия с Сахалина: ” Жизнь, как жернова, стремится превратить меня в пыль. Но я не мягкое зёрнышко и сумею в этих жерновах пробить свою борозду!”. А ты катился по жизни круглой песчинкой, не думая бороздить жернова.

Защитник молчал, а критик вспомнил ещё одно письмо Анатолия из Клязьмы:”Отец перед уходом на войну посадил две яблони. За ними никто не ухаживал, а они выросли и дают плоды. Мы с тобой и яблони и садовники. Вырастем и мы – будут цветы и яблоки”.

 У твоей яблони, заметил критик,  садовника не оказалось, и она выросла дикушей с мелкими и кислыми плодами. Вспомни, встретив у Л.Н.Толстого фразу: «Если можешь не писать – не пиши», ты и думать перестал о писательстве, полностью захваченный мелочами жизни…

Наконец, защитник миролюбиво произнёс:

– Пройти по жизни с добротой к людям – тоже хорошо, не каждому это удаётся.

На этом ночной спор закончился.

Утром я побежал в партком, и через десять минут мы поехали в Чебаркуль. 

Вот и гостиница. Вбегаю на второй этаж, стучу в дверь – молчание. – “Наверное, всю ночь работал…”. Снова стучу. Выходит из соседней комнаты чернобородый, плотный мужчина в очках и говорит:

– Он здесь, заходите.

Оказывается, Анатолий Васильевич приехал в наши края с писателем Бахревским Владиславом Анатольевичем. Заходим, пожимаем руки, и смотрим друг на друга – за полвека так постарели, что, встретившись в другом месте, не узнали бы друг друга.

Когда приехали в Филимоново, парторг решил похвастаться, и показал гостям пекарню, трёхэтажную школу и Дом культуры, в зале которого и собрали школьников для встречи с писателями.

Первым выступил Бахревский. Он рассказал что–то забавное из истории, прочитал два стихотворения и уступил трибуну. Анатолий Васильевич  прочитал рассказ о храбром поваре. Ребята терпеливо слушали и в конце с радостью побежали на улицу. Библиотекарша вручила писателям на память златоустовские картины на металле.

Дома, во время обеда, мы пили коньяк за здоровье друг друга, и я, с непривычки, сразу захмелел и потерял контроль над собой: что–то радостно и вдохновенно говорил, читал свои и чужие стихи, не давая гостям высказаться. Когда писатели уехали, жена долго пилила меня за то, что при встрече перепил и потерял голову.

А я отвечал ей:

– Потерял голову не от вина, а от радости…

Я скопировал фотографию молодого Толи Митяева, повесил портрет на стену и теперь часто с ним советуюсь, когда приходит охота переводить бумагу никому ненужной писаниной.

Из письма в издательство «Детская литература».1982   –  Москва

Со времени нашего разговора о рукописи «Ветры Куликова поля» прошло достаточно времени, и автор без горячности продумал ваши замечания и соображения.

 Замечания и соображения были следующие:

–а)  автор возвеличил князей и царей, что идет против наших классовых позиций…

Князей и царей я не возвеличиваю. Я рассказываю о великих военных деятелях России  –  книга–то о битвах, и это заказ редакции. Не моя вина, что во главе победителей византийцев, хазар, половцев, шведов, турок, немцев стояли князья и цари. Такая уж была эпоха. Если редакция последовательна в своих требованиях,  она должна предложить к упразднению советский орден графа двух империй князя Суворова, ордена князей Кутузова и Александра Невского. В аргументацию такого предложения редакция может помянуть, что Суворов вез в клетке Пугачева и загубил Костюшко  – двух великих народных вождей…

Поскольку речь мы ведем о битвах, справедливых для России, мы имеем и единодушие солдат с военачальниками, героизм рядовых: без героизма простого солдата  –  бывшего холопа, крепостного  –  не было бы побед. Петр, Суворов, Кутузов тем и велики, что их деятельность шла на пользу России и ее народа. Простые люди, бесправные в повседневной жизни, понимали это и на войне совершали подвиги.

б)   автор проявил себя великодержавным шовинистом…

Обвинение в великодержавном шовинизме с возмущением отметаю. Как же вы, глубокоуважаемые товарищи, не заметили, что вся рукопись проникнута духом доброжелательства ко всем народам, которые мною упоминаются? Проследите еще раз все, что я написал, к примеру, о половцах  –  вы не сможете найти ничего обидного для них самих и для их теперешних потомков. Наоборот, вы увидите неназойливую мысль о неизбежном сближении русских и половцев, предопределенном историей. Вчитайтесь в описание Куликовской битвы  –  в нем нет ни слова пренебрежению и высокомерия к противнику русских… Возможно вас покоробило приподнятое описание начальной истории русского народа? Или описание роли русских в становлении многонациональной России? Да. Я старался писать о России возвышенно. В какой–то степени, видимо, мне удалось это, иначе вы не обвиняли бы меня… Не искажен ли ваш собственный взгляд на роль русского народа в истории нашей страны? Для меня отправной точкой в данном вопросе были строки нашего Гимна, обновленного и утвержденного Верховным Советом совсем недавно: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь»…Избранники всех советских народов взвешивали каждое слово Гимна и сочли необходимым и справедливым назвать Русь великой и подчеркнуть ее роль в сплочении народов. Не будем же мы оспаривать это положение?..

в)   язык рукописи недоступен читателю… 

…Мое отношение к истории – и в большом и в малом  –  очень почтительное. Я не позволяю себе оснащать историческое повествование бутафорскими деталями. Хочу чтобы  у читателя было тоже почтительное, трепетное  восприятие исторического факта, истинности слова, звучавшего давным–давно. При первом же разговоре о «Ветрах Куликова поля» я сказал, что беллетризации, к какой привыкла редакция, сделать не сумею: будет текст, написанный строгим и ясным языком, пропущенный через мою душу, охваченный моим разумом…

Люди, птицы и мыши …1980–90гг.  – Черкизово, Московской обл.

.Наш дом стоит под старыми соснами и елями. Перед домом поляна. На поляне светло, солнечно. В густых вершинах деревьев сумрак. Место это нравится не только нам. Место это нравится и дроздам. Тут они гнездятся каждый год.

С весны до осени у птиц жизнь трудная и тревожная.

Надо гнездо построить  –  так прикрутить его, так примазать к развилке сучков, чтобы ветер не сбил, чтобы птенцы не развалили, когда толкаются в ожидании червяка. Гнездо готово. Дроздиха снесла яички. Начинаются разбойные налеты ворон  –  сперва украсть яйцо, потом выхватить и птенца. С рассвета до сумерек отбивают дрозды налетчиков, бесстрашно кидаются на бандиток, гонят прочь.
Птенцы под присмотром старших обживаются в пространном мире. Самая крепкая вера у них с первых дней жизни   –  в старых птиц. Они и согреют под теплым крылом, и ворону прогонят. Потом научат клевать смородину, рябину. Когда кончится ягодная пора, позовут с собой на юг. После зимовки покажут дорогу на родину. Вот она, елка с дремучей вершиной, вот дом под елкой и светлая поляна.

Природа наделила дроздов вечным оптимизмом: всегда были, есть и будут вековые ели, светлые поляны и красная рябина.

У птиц нет истории. Потому, думаю, все же им живется проще, чем людям.

Ворона

До нитки дождь ворону промочил,

Озябла серая до дрожи.

И негде посушить одежи, 

С досады каркнуть нету сил.

Осенняя проза

В сельпо мы пивом разжились, 

К согласию пришли без драки:

Была б совсем прекрасна жизнь,

Когда бы к пиву были раки!

Одним лафа (так все века),

Судьба других, увы! плачевна:

Грозят при виде кипятка

Клешнями раки из рачевни.

Начинка в красных скорлупах, 

Как чудо света, незабвенна!

Мы пиво пьем. И на губах

Усами обсыхает пена.

ХХХ

К нам снова осень подошла

В рябиновой обновке.

И я поставил у стола

Для мыши мышеловки.

             Я б никогда  не применил

             Такое злое средство  –

             Животный мир мне очень мил

             И мило с ним соседство,

Но шум в газетах и возня,

Морковки жадная грызня,

Шныряние в кастрюли

И в одеяло Юли,

И все иные странности…

Нет, мне не до гуманности.

ХХХ

В багрец и золото оделись дерева.

Какой восторг для сердца и для глаза!..

На нашей даче нету газа.

Вострю топор  –  и в рощу по дрова.

ХХХ

Мы с электричкою сопряжены,

Зависимость – фатальней, чем от неба.

Ремонт дороги…Долго нет жены…

А значит  –  нет ни ласки и не хлеба.

ХХХ

Нагая липа за окном грустит,

И грустен облетевший куст сирени.

И пятый день в страдающем колене

Обмазан желчью тягостный бурсит.

Правило левой ноги.  1980.  – Черкизово Московской обл.

Однажды я заблудился в знакомом лесу. Тот лес знал хорошо, знал, в какой стороне дом, и всё же почему–то ходил по лесу кругами: начинал путь у старой высокой осины и часа через полтора оказывался снова около неё.

Первое возвращение к приметному дереву показалось мне забавным. Но когда всё повторилось, мне стало тревожно. Даже вспомнились рассказы о леших, которые будто живут в чаще и шутят с грибниками злые шутки.

Я заметил, что оба раза вышел к осине с левой стороны. Поэтому в третий раз пошёл от дерева не по направлению к дому, а взял гораздо правее. Довольно скоро я оказался на опушке, с которой была видна наша деревня.

О происшествии я рассказал знакомому охотнику. Он ничего мне не объяснил, а только сказал, что сам, заблудившись, несколько раз выходил к консервной банке, валявшейся в кустах, –  описывал в лесу круги, как по циркулю.

Несколько лет прошло, прежде чем попалась мне на глаза одна хорошая книжка, в которой вот что было написано:

«Ночью в степи и в поле, а днём в лесу некоторые люди «кружат». Ничего необычного в этом нет. У каждого человека шаги, которые он делает правой и левой ногой, не равны друг другу. У очень многих левый шаг короче правого. И если этот шаг меньше правого хотя бы на одну десятую миллиметра, то пешеход неизбежно будет отклоняться влево. Круги, которые он станет описывать, будут иметь в диаметре до трёх с половиной километров.»

Вот как всё просто разгадалось! Виновата была моя левая нога. Если бы она брала пример с правой и шагала чуть–чуть пошире,   я не заблудился бы… Потом я поругал правую ногу. Она сильнее левой и могла бы по обязанности сильного не так торопиться…  А напоследок  я сказал своей голове: «Столько лет возвышаешься над ногами и не знаешь, на что какая нога способна. Могла бы поразумнее управлять ими…»

Книга, между прочим, советует каждому, кто идёт в лес, проверить на сколько и в какую сторону при ходьбе отклоняешься от выбранного направления. Для этого надо на чистом месте, метрах в ста впереди, выбрать какой–нибудь предмет и несколько раз сходить к нему с закрытыми глазами. Об отклонении, которое в этом опыте обнаружится, надо помнить в лесу.

Из книги рассказов о воинской доблести предков «Громы Бородина».1990.  –   Москва

…Над Бородинским полем текло время. Близилось 125–летие сражения. Уже полтора десятка лет наша страна была советской. Отгремела Гражданская война. Трудно, напряженно переустраивалась жизнь  –  с видимыми успехами, с жестоки ми ошибками. Осложнялось все тем, что на Россию готовилась новая атака  –  фашистская: Гитлер в Германии быстро прибирал к рукам власть и открыто заявлял о будущей агрессии на восток. Казалось бы, в тех обстоятельствах самый раз вспомнить патриотов 1812 года,  отстоявших  Родину в войне с чужеземными захватчиками. Произошло же прямо противоположное  –  в 1932 году Бородинское поле с ведома властей подверглось разорению:  Главный монумент был уничтожен, повреждена могила Багратиона, разрушены другие памятники героям…

Я думаю сейчас, читатель, о пути раненого князя Петра в Симу, о похоронах его в местной церкви, о хлопотах Дениса Васильевича Давыдова, о народных почестях герою, когда везли прах генерала на место постоянного упокоения.  Думаю о Тучкове 4–м и славной жене его Маргарите Михайловне… Горько мне. И стыдно.

Когда крушили памятники и могилы, я был маленьким деревенским мальчиком, ни о Багратионе, ни о Кутузове ничего не слыхал, но это не уменьшает мой стыд, не избавляет меня от позорного чувства своего бессилия перед негодяями, осквернявшими наши святыни. Разрушить склеп Багратиона, завалить кости погребенного мусором и землей!..

Потребовалось полвека, чтобы все раны, нанесенные полю памяти, были залечены. По старым чертежам, рисункам, описаниям современные мастера воссоздали 30–метровый монумент на Курганной высоте. Заново сделана гробница для праха Багратиона, восстановлен склеп на прежнем месте.

Но есть ли нам прощение? И какое? Суди сам. Размышляй, как жить, каким быть, чтобы не мучил стыд за собственные поступки. И за  бездействие  –  тоже…

Трудно приходится человеку, когда пытается он выявить истину в сложных событиях   –  далеких ли, близких ли, даже сегодняшних. Выигрывает тот,  кто без устали  ищет ещё факты, ещё свидетельства  «за» и «против»,  не спешит,  как бегун на стометровке,  к однозначному выводу. Ведь  Истина   –  подобна жар–птице:  не каждому и не всегда удается её поймать. И хорошо,  если слетит в руки ищущему  хотя бы перышко.  А не слетит   –  что поделаешь!  Пусть остаются сомнения и раздумья:  они лучше ошибочной убежденности… 

+  Виктор Николаевич Еремин.  Историк, редактор, человек. 1990–е гг. – Москва

Есть такая книга  –  «Апология истории, или Ремесло историка».  Ее написал в годы нацистской оккупации Парижа великий французский историк–медиевист Марк Блок. Сегодня это одно из основных методологических руководств для профессионалов всего мира. А начинается книга знаменательными словами:  «…Нет лучшей похвалы для писателя, чем признание, что он умеет говорить одинаково и с учеными и со школьниками. Однако такая высокая простота  –  привилегия немногих избранных».

России повезло: еще со времен Ломоносова у нас не пресекается череда выдающихся писателей–историков, чей талант соединяет знание подлинной истории и силу истинного популяризатора. Однако и среди них можно выделить лишь нескольких, кто умел говорить одинаково и с учеными и со школьниками. В наши дни представителем такого феномена был замечательный русский писатель и уникальный историк Анатолий Васильевич Митяев.

Сам писатель неоднократно подчеркивал, что он не исследователь, что он только популяризатор исторических знаний. Однако за долгие годы трудов им был собран  столь обширный и уникальный документальный и научный материал, отобраны столь редкие мемуарные тексты, разбросанные по бесконечному числу изданий, что его исторические произведения давно приобрели характер художественно–научных, документальных, но при этом необычайно увлекательных, доступных и интересных книг  –  равно ценных и необходимых как учащимся, так и преподавателям всех уровней. Имя писателя, кроме аудитории детской, знакомо всем, кто заинтересован в чтении книг по военной истории России. Общеизвестен факт, что с помощью «Книги будущих командиров», не только школьники, –  успешно сдавали экзамены слушатели военной академии. В чем  секрет такого читательского интереса ? Помимо литературного мастерства и  природного таланта,  качества самой личности Анатолия Васильевича позволили  найти ту меру  откровенности и оптимизма, с которыми преподносятся читателю сложнейшие перипетии мировой истории, жесточайшие сражения, триумфальные и скорбные их итоги. И еще  –  бесценный личный опыт добровольца 1942 года, школьника, оказавшегося через три дня на передовой. Память о фронтовых годах он вложил в каждую свою книгу, чтобы читатели осознанно взрослели и более осознанно становились патриотами Отечества.

С Анатолием Васильевичем  мы познакомились осенью 1989 года в усадьбе Талицы близ подмосковного Софрина. Собралась группа писателей и художников, задумавших новый журнал для детей. Главным редактором  был приглашен Анатолий Васильевич Митяев,  глубоко уважаемый и в писательской среде и в обществе столичных художников–книжников. Митяев был кладезем знаний и умений в уникальной по тем временам профессии  – руководитель периодического  издания для детей. Таковых на всю огромную страну и ста человек не набралось бы. Я уж не говорю об огромном профессионализме того, кто самой судьбой был предназначен для столь непростого дела.

Что  за человек он был? Более бодрого, веселого, задорного и светлого 65–летнего человека, каким, впрочем, он был  до конца дней своих,  и найти–то, пожалуй, трудно.

Сам я на момент нашей встречи был абсолютным профаном в этих делах, так что представлял собою  чистейший лист ученичества.  Расскажу  о тех уроках, которые  я искренне и с полнейшим доверием усваивал под его умелым руководством.

Пожалуй, первым  стало освоение того, что в теории называется демократическим централизмом. В былые времена об этом принципе говорили очень часто, но в жизни применяли  немногие.   Предполагает он единое  управление делом со стороны  руководителя при полной творческой свободе и свободе самовыражения каждого члена редакции.  Обычно начальству такого     принципа придерживаться  сложно:  мало у кого хватает терпения, чувства меры и такта. Митяеву это искусство дано было в совершенстве. Выражалось оно в умении собрать творческий коллектив единомышленников,  в таланте, никого не ущемляя, поставить дело так, что каждый  осмысленно и безоговорочно видел в главном редакторе арбитра, за которым всегда остается решающее слово. Безусловно, такой авторитет был приобретен Анатолием Васильевичем его великим дружелюбием, многолетним трудом и созданными произведениями. Но не только. Прежде всего здесь проявился его талант труженика–созидателя, всегда готового поддержать автора в лучшем и остановить его в слабом, бездарном.  Митяеву был присущ талант критиковать так мягко и столь аргументировано, что вменяемый человек неизбежно признавал свою неудачу, если она имела место. Но и похвалить за хорошую работу, за толковую идею  никогда не забывал и  делал это радостно.

Анатолий Васильевич часто повторял:  «Взяв наш журнал в руки, читатель получит возможность насладиться чтением!» Литературный журнал для детей качественно отличен от взрослого издания  –  для ребенка вся мировая литература нова и составляет современный ему  литературный процесс. Поэтому выверенная временем классика должна  занимать на страницах журнала важнейшее место. В иллюстрировании главным должно стать разумное сочетание реалистического изображения с игровым моментом. Любой предмет и любое животное в рисунке для ребенка должны быть узнаваемыми и нести в себе красоту и обаяние. Но основное –  детская периодика обязана давать читателю знание о светлых гранях человеческого бытия. И тяжкое горе, и беда тоже имеют свои светлые стороны. Но уж если ребенку суждено познать гнусную сторону жизни и избавить от этого его никто не сможет, пусть он узнает ее не из нашего журнала и не от наших авторов. Пусть в памяти маленького человека созданное нами останется островком чистоты, тепла и доброты.

 Эти принципы, единожды сформулировав, он жестко проводил в жизнь в работе главного редактора. Добавлю сюда еще нечто существенное. После развала государства, в дни, когда многочисленные деятели показно швыряли на стол партийные книжки или сжигали их на потеху толпе, Анатолий Васильевич просто сказал нам,  своим молодым коллегам: «Я вступал в партию в 1943 году, под Старой Руссой, по зову совести и в продолжении дела погибавших на моих глазах товарищей.  Ни разу не предал данную мною тогда клятву их памяти, стыдиться мне нечего и из такой партии я не выйду. А у чиновников–бюрократов всю жизнь была своя партия. Я в ней никогда не состоял». Он остался убежденным коммунистом до конца и не скрывал этого.

Когда вышел первый номер «Новой Игрушечки», Анатолий Васильевич был вызван в Комитет по печати и подвергнут вопиющему разносу: его обвиняли чуть ли не в «фашизме» за слово «русский» в названии журнала, называли «выжившим  из ума стариком» за публикацию в номере «Песни о вещем Олеге» с дивными иллюстрациями В.Лосина.  «Мы могли бы вас прикрыть, но  ныне трогать не станем. Сами умрете».  Нищий журнал, перебиваясь на деньги подписчиков в условиях ежедневной огромной инфляции, тем не менее продержался на одном энтузиазме издателей пять лет, до 1998 года. Сегодня он признан эталоном детской периодики.

Однажды на заседании редколлегии  кто–то произнес:

–   В какие жуткие времена живем!

–   Почему вы решили, что это жуткие времена?  –  улыбнулся тогда Анатолий Васильевич.  –  Это просто тяжелые времена. По–настоящему жуткие времена могут настать, когда те, кто сегодня  на коне, вдруг все разом в один день станут  «патриотами и борцами за великую Россию». Когда  публично вопиять о любви к Родине станет модно. Вот тогда придет истинная «жуть», ибо вновь будут размыты границы между тьмой и светом, между добром и злом. Не дай Бог!

Из новогоднего письма будущему президенту и министрам России  главного редактора журнала «Новая  Игрушечка». 1995.  –  Москва

Дорогие маленькие друзья, россияне и россияночки! В канун Нового года я загадал заветное желание  –  быть России страной Счастья! Я верю  –  так оно и будет, потому что растете вы, чья безупречная совесть и высокий ум вознесут вас в ХХ1 веке в руководители Державы… Не знаю, как вас зовут и где вы живете. Знаю только, что вы есть,  и потому старшее поколение может без отчаяния и уныния смотреть в Будущее.

Работа вам предстоит трудная. Без надежных помощников не осилить. Кого взять в помощники?  Великих граждан Отечества. Их тысячи в нашей тысячелетней истории. Выбирайте, кто роднее по характеру, по образу мыслей, по деяниям.

Еще помощник  –  вера в торжество Добра над злом. Туча предателей, лжецов и грабителей сгустилась над Родиной, но будет свежий ветер, он непременно разгонит нечисть…

Ваш помощник  –  пространства России. Пространства многолюдные. Люди разнолицые. Разные обычаи. Сто несхожих языков. Но ничто не мешает дружбе всех ста народов. И если счастливы, то уж все сто. Если хоть один несчастен, несчастливы и другие девяносто девять.

Может быть, я не прав, но мне кажется, что президентом России и ее министрами не смогут быть те, кто не назовет цветы и травы на лугу, бабочек и жуков над ними, птиц в лесу, звезды в небесах, кто не забивал гвоздей молотком, не сажал берез и яблонь… Почему мне так кажется? Потому что большое собирается из малого. Не зная цены малому, как браться за  большое! Как представить истинную цену буханки хлеба, не зная, сколько зерен ржи пошло на нее!..

Однако никто, ни вы сами, ни взрослые, окружающие вас, пока не знают ваших возможностей. Знаменитый поэт в гимназии получал колы по родному языку. Знаменитый математик считался тупицей на уроках алгебры.  Знаменитый полководец, переносивший тяготы походов наравне с солдатами–богатырями, в детстве был хилый и болезненный, но еще мальчиком он захотел стать крепким и стал таким. Вот и еще помощник на пути служения Отечеству  – ваше горячее желание. 

Заветное желание, загаданное в канун Нового года, перед светлым Рождеством, непременно сбудется.

           С верой в вас, с надеждой на вас, с любовью к вам А.Митяев.

 Мужские разговоры. 1997. – Черкизово Московской обл.

 1. Внук спрашивал:

–   Дедушка, большой ли страх?

–   Большой.

–   Больше быка?

–   Больше.

–   Больше скирды?

–   Больше.

–   Больше леса?

–   Больше.

–   А что сильнее  –  страх или смелость?

–   Смелость сильнее.

–   А большая она?

–   Маленькая. С тебя росточком, может быть.

 2.  Маленькая Саша проснулась за полночь в слезах.  Приснилось что–то страшное.   Дед сел у кроватки, принялся утешать.                                                                                                                                                                 –  Не плачь, милая.  Кто тебя хотел обидеть?  Слон?  Я ему хобот узлом завяжу…  Лев?  Я ему на хвосте узел сделаю…                                                                                                                                                      –  А если заяц?  –  спросила девочка, успокаиваясь.                                                                                              –  Да, у зайца хобота нет. Хвост короткий, узел не завяжешь. Так я ему на затылке уши свяжу. 

 –  А если Петька?  –  спросила девочка,  засыпая.                                                                                                      –  У Петьки ни хобота,  ни хвоста.  Уши короткие.  Придется поговорить  с ним по–мужски.  Я ему скажу: «Петька, не будь  дураком.   Саша вырастет красавицей.  Ты в нее влюбишься.  А она выйдет замуж за другого.  И ты останешься несчастным.  Так что сам ее не обижай и другим не позволяй. Может быть, тогда  она тебя полюбит».

+  Александр Михайлович Колчин. Нечто вроде оды другу.1997г – Челябинская обл.

А еще через десятилетие Митяев прислал мне две книжки своего  журнала «Новая Игрушечка». Как я обрадовался. Оказывается, он вполне здоров и продолжает в труднейших условиях творить прекрасные вещи..  В письме жалуется: «Издаём журнал только на деньги, собранные по подписке. Нас семь работников на общественных началах. Тираж маленький. У граждан нет денег. Да и знают о журнале немногие. Но пока теплимся».  Молодчина! Это важнее, интереснее, чем третий раз читать Гегеля. Хочется помочь ему.

Чтобы поддержать, написал другу нечто вроде оды свободным стихом. Может, порадуется…

                               Моему единственному другу – Митяеву Анатолию                                            

Бывало, достану я папку, развяжу усталые тесёмки

И часами перебираю твои ранние стихи и письма,

Короткие записки–открытки, вырезки из газет…

Твои умные добрые книги меня до сих пор восхищают  –

За каждой строкою слышу биение сердца,

Чувствую к людям любовь.

Я вхожу в твои книги, как в осеннюю рощу,

Полную золота листьев и белых грибов.

И нет у меня сомненья, что книги твои, дружище,

И внуков и правнуков наших счастливо переживут…

                                Конечно, и мы за полвека ослабли и постарели, 

                                Но продолжаем сражаться и,  как раньше, гореть  –

                                Копаем землю под грядки, сажаем цветы  и картошку

                                И думаем, думаем, думаем, как бы России помочь.

                                Она богатырша–дурёха доверилась выродкам–детям,

                                Пошла не по той дороге и угодила в капкан…

                                 Но книги твои пророчат  –  воспрянет  снова  Россия,

                                 Силы добра и света в конце концов победят…

 Поздравляю с Днем Победы!   Твой А.Колчин

Из письма читателям детской библиотеки Сапожка. 2005.  –  Москва

Дорогие ребята,  поздравляю вас с 400–летием нашего славного Сапожка! Я не смог, к большому сожалению, быть на торжествах, а хотелось. Для меня Сапожок   –  первый город, какой я увидел в своей жизни. Много городов повидал на долгом веку   –  русских и иностранных. Больше полувека москвич. Но ни к какому другому поселению людей нет у меня такого теплого чувства, как к Сапожку   –  городу моего детства. Вот еще Ястребки, где родился и тоже учился, греют сердце воспоминаниями.

Конечно, я пристрастный человек, но не ошибусь, сказав, что название «Сапожок»   одно из самых милых, уютных и просто сказочных. Не кирзовый сапог, не резиновый и даже не хромовый (в хромовых в прежние времена ходили щеголи и большие начальники, а сапожники вшивали в  «пятку» бересту   –  для скрипа). Наш сапожок с серебряной подковкой, из сафьяновой кожи, с узорами на голенище. Такой, какой можно было видеть четыреста лет назад, когда русские люди поставили заслоном от врага крепость Сапожок. Теперь такой сапожок увидишь только на рисунках к сказкам.

Написал я это и подумал:  «А не сочинить ли нам всем миром сказку в честь нашего Сапожка?»  Предлагаю вам, читателям библиотеки, заняться на досуге этим делом. Не худо будет,  коли вам помогут взрослые. Сочинение сказок, если не откладывать, можно уложить в декабрь, а в зимние каникулы прикинуть, что получилось. Декабрь для Сапожка месяц памятный  –  в декабре 1778 года императрица Екатерина Великая возвела Сапожок  в чин уездного города. А еще через полгода он получил свой герб:   в верхней части золоченого щита символы военного прошлого города, а в нижней   –  ястреб, птица здешних мест. Да, военная служба Сапожка тогда кончилась: две войны с Турцией, проведенные в царствование Екатерины, были победными для России. Крым, откуда банды ханских грабителей нападали на южные русские земли, был присоединен к России. Крымчаки стали смирными, пришлось им самим пасти своих овец, возделывать самим свои огороды и виноградники   –  Суворов освободил из неволи всех работавших там пленников.

Помню, по дороге из города в Ястребки, когда выезжали на подводе из Малого Сапожка, я спросил отца о происхождении названия. Отец сказал, что когда–то царица Екатерина, оглядывая свои владения, была в этих местах и утопила в раскисшем черноземе свой сапожок. Думаю, в дни юбилея вы, ребята, узнали настоящую причину названия. А сапожок царицы  – всего лишь  легенда: крепость назвали Сапожком задолго до ее правления…

Итак, вернемся к нашей сказке…

О будущем. 2006г.  –  Черкизово Московской обл.

Воображение поставило меня на некую возвышенность, и я смотрю с нее в жутко далекую даль, в минувшие тысячелетия.  Мир прошлого видится мне оцепеневшим, застывшим.  Все замерло в нем:  ветер, прибивший травы к земле, молния белыми трещинами на черной туче,   женщина у пещеры. Она закутана от холода в шкуры и у нее на руках ребенок   –  не мой ли то праотец народился?  Две стаи стрел встретились в полете и остановились, соединяя, как радуга, дружину русскую и войско печенежское…

Вглядываться в такую даль больно глазам. Я закрываю их, пусть отдохнут.

Снова открыв, вижу уже самого себя. Я вжался в ямку на луговине. В небе   «юнкерсы».  Между самолетом и мной, как черные груши, бомбы.  Сейчас–то я знаю: они не убьют меня, только завалят обгоревшей землей.

А еще ближе к моим глазам, чуть ли не дотянуться рукой,  –  пожарные Чернобыля на крыше взбунтовавшегося реактора. Невидимо, неслышно, неосязаемо их пронизывает ядерное излучение. И не только их, но и все далеко  вокруг…

Тревожным я увидел мир прошлого. Может быть потому, что в настоящем маловато у людей радости. Смотрел–то глазами, а высмотрел такое, на что настроена душа. А была бы душа настроена радостно   –   и высмотрел бы радостное…

Та женщина у пещеры, моя доисторическая прабабка, вырастила своего сына, моего доисторического праотца. Но почему только моего? Я лишь единица в миллионом числе их, ныне живущих потомков.  Стольнокиевский князь празднует победу над печенегами. Собственноручно подносит воинам–богатырям чару зелена вина. И хлебопашцы без боязни выходят в свои поля…

Вместо бомбежки мог бы увидеть получасовую побывку дома, когда наш дивизион  через Москву перебрасывали с Брянского фронта на Волховский. Вот были счастливые минуты для мамы и для меня тоже…

А Чернобыль? Если бы те святые люди не погасили пожар, ядерный реактор взорвался бы. Было бы пострашнее взрывов американских бомб в Хиросиме и Нагасаки…  [ На этом запись обрывается ].

 Авторское вступление, ставшее эпилогом.  2006 – Черкизово Московской обл.

Лиха беда начало…  К такой  строчке,  признаюсь, добирался я долго. Дольше, чем может предположить читатель. Хотя медлить с рассказом уже нет резона. А все задерживали какие–то делишки… Вот и накануне  думал:   теперь уж начну;    только раскопаю муравейник посреди огорода   –  чтобы выморозить муравьев.  Раскопал.

Но надо было заключить в муфту приборчик на чердаке  –  сбрасыватель избыточного давления в трубах отопления. Нашел в сарае позеленевшую гильзу артиллерийского снаряда (в добре, собранном тестем, чего только нет!). Отпилил ножовкой дно, залез на чердак, все устроил. А перед глазами долго стояло золотое свечение латунных опилок,  –  думалось, сколько же всякого добра ушло на войну с немцами!

И еще подумал о муравейнике:   в застывавшей земле в несколько этажей просторные ходы  –  высотой в два–три муравьиных роста, шириной для движения в обе стороны в несколько рядов и с поклажей…

И опять вспомнилась война. В развороченной, как муравейник, стране мы, люди, подчиняясь инстинкту,  где  кто,  кто что,  кто как, сталкиваясь, пересекаясь, падая и вставая, в хаосе внезапного горя, в ощущении неминуемой гибели творили победу над немцами. Вот и  муравьи  –  наступит весна, придет тепло  –  вылезут неизвестно откуда, протопчут свои дорожки по всходам моркови на краях грядки в сухих осыпях земли, будут нянчить своих куколок…

Я родился в начальные годы Советской власти, заканчивается жизнь в диком капитализме… У артиллеристов есть понятие  –  «взять цель в вилку». В начале моей жизни  –  недолет снаряда, в конце  –  перелет. Третий падает в цель  –  для меня  это Великая Отечественная война.  Добрая  (и недобрая) половина моих воспоминаний приходится на ее время. А последние годы  –  все чаще и отчетливей.  Могу ли назвать войну главным в своей жизни?.. На фронте я пробыл свыше двух лет. Из каждых десяти солдат моего поколения с войны вернулись трое. Если иметь в виду, что я уцелел, не погиб, то к войне могу относиться как к главному   –   убили бы, дальше ничего не было бы. Но ведь не убили!  Думаю,  мама  меня выплакала…

 Хотя дело мое там ничтожно мало, подвигов у меня не было. В книге «Огонь ведут гвардейские минометы» генерал Казбек Карсанов упоминает случай  на Минском шоссе в Белоруссии, за который я, среди прочих, получил медаль «За отвагу». Но имя мое всплыло из тысяч солдатских  имен   дивизии  потому,  что,  когда писалась книга, было престижно ссылаться на  судьбы фронтовиков в послевоенной жизни. На странице, где физик лауреат Ленинской премии, сталевар Герой Социалистического труда,  был представлен и член Союза писателей СССР редактор журнала «Мурзилка»  А.В.Митяев   –   «вот какие орлы воспитаны 7–й гвардейской Краснознаменной Ковенской орденов Суворова и Кутузова минометной дивизией!»

Конечно, главным в моей жизни – без скидок  – была работа в детской печати. Десять лет ответственный секретарь «Пионерской правды», двенадцать   –  редактор «Мурзилки». Оба издания с миллионными тиражами. (И мои книги  –   еще около семи миллионов штук).  Тоже, конечно, не ахти  что. Но все же нечто конкретное: авторы детской газеты и детского журнала выбирались мною в соответствии с моей жизненной позицией.  А я начинал жизнь свою советским мальчиком,  увы,  советским стариком жизнь заканчиваю… А теперь вот перехожу к рассказу о селе Ястребки и ручье Воротце  [см. начало повествования на стр.2].