Леонид Бершидский, первый главный редактор газеты «Ведомости», SmartMoney и Slon (Republic), первый издатель русских версий Forbes и Newsweek, сегодня — специалист по автоматизации новостей в Bloomberg, выпустил новый перевод легендарной антиутопии Джорджа Оруэлла «1984». Книга стала первым проектом издательского направления «Альпина. Проза».
«1984» – последний роман Оруэлла – он писал его в 1948 году, а выпустил в 1949, за год до смерти. Предположительно, название, на смене которого настоял издатель (первой авторской версией было «Последний человек в Европе»), и есть простая перестановка последних двух цифр года написания романа. Оруэлла давно занимала тема тоталитарных государств: эту книгу он задумал ещё в 1943, и тема его не отпускала. В 1945 выходит сатирическая повесть «Скотный двор», в которой прослеживается путь от неограниченной свободы к диктатуре свиньи Наполеона. Фраза: “All animals are equal, but some animals are more equal than others” (Все животные равны, но некоторые равнее других), – стала одной из самых цитируемых. Писателя очень интересовало происходящее в Советском Союзе – от революции 1917 года к послереволюцонным годам, интересовала его и литература этого периода, особенно антиутопия Евгения Замятина «Мы». Об этом романе Джордж Оруэлл узнал из переписки с поэтом и переводчиком Глебом Струве (который вместе с Марией Кригер сделал первый перевод на русский язык его «Скотного двора» – «Скотский хутор»). Струве рассказывает Оруэллу о сюжете Замятина, и тот развивает некоторые идеи и образы в «1984». Так наследующий Великому Инквизитору Благодетель Замятина, властитель Единого Государства и единодержец Истины, превращается в Старшего Брата (а само Единое Государство становится Океанией). В обеих антиутопиях описывается операция на мозге, в результате которой человек оказывается неспособным мыслить свободно. В романе «Мы» это удаление из мозга центра фантазии, а вот соответствующий этому эпизод в «1984»: «В этот момент грянул сокрушительный взрыв — или по крайней мере так показалось, ведь непонятно, раздался ли на самом деле какой-то звук — или Уинстон лишь увидел ослепительную вспышку. Боли он не почувствовал, только полное бессилие. Хотя он лежал на спине, когда это произошло, у него возникло странное чувство, что его сбили с ног. Мощный, хоть и безболезненный, удар попросту распластал его. А еще что-то случилось у него в голове. Когда глаза снова сфокусировались, он вспомнил, кто он, где он, узнал склоненное над ним лицо. Но в его сознании образовалась большая лакуна, словно вырезали кусок мозга». В образе главного предателя и врага Океании Гольдшейна безошибочно угадываются черты Льва Троцкого – и портретные, и биографические: «Гольдштейн — ренегат и перевертыш, в свое время (никто уже не помнил толком, когда именно) входивший в число лидеров Партии и считавшийся почти ровней самому Старшему Брату. Впоследствии он переметнулся в лагерь контрреволюции, а после смертного приговора чудесным образом спасся и исчез. Программа Минуты ненависти меняется от раза к разу, но Гольдштейн всегда остается ее главным фигурантом — первопредателем, первым осквернителем партийной чистоты. Все дальнейшие преступления против Партии, все измены и акты вредительства, все ереси и уклоны прямо следуют из его учения. Где бы он ни находился, он все еще строит козни — может быть, где–то за океаном, под защитой своих иностранных спонсоров. Ходят и слухи, что он скрывается где–то в самой Океании, в подполье. У Уинстона сдавило в груди. Он не мог даже смотреть на Гольдштейна, не испытывая болезненной гаммы эмоций. Это худое еврейское лицо с козлиной бородкой, окруженное нимбом пушистых седых волос, — непростое лицо, но на каком–то глубинном уровне отвратительное. Что–то придурковато–стариковское видится в этом длинном тонком носе, на самом кончике которого примостились очки. Лицо Гольдштейна напоминало овечью морду, да и в голосе тоже слышалось блеянье».
Политика Океании стоит на трёх китах: новоречи, двоедуме и изменяемости прошлого. В прошлое постоянно вносятся изменения – переписываются газетные статьи, меняются официальные сводки и тексты речей Старшего брата:
«Кто управляет прошлым, тот управляет будущим. Кто управляет настоящим, тот управляет прошлым».
«День за днем и чуть ли не минута за минутой прошлое приводится в соответствие с настоящим».
«История — пергамент, надписи на котором по мере необходимости стирают и переписывают. А когда дело сделано, фальсификацию уже не докажешь».
Государственный язык Океании – новоречь. Главный её принцип – чем беднее язык, тем ограниченней и контролируемей мысли. Если нет подходящих слов, человеку «нечем» думать. В этом случае государственная идеология становится единственно возможной. А государственная идеология подразумевает «двоедум» – необходимость верить во взаимоисключающие понятия. Потому что членам общества не нужно анализировать ничего из того, что транслируется Партией. Нужно просто верить:
ВОЙНА ЕСТЬ МИР
СВОБОДА ЕСТЬ РАБСТВО
НЕЗНАНИЕ ЕСТЬ СИЛА
Волна интереса к роману Оруэлла традиционно нарастает в пиковые, кризисные моменты. 2020, год запретов и ограничений, исключением не стал – «1984» не покидал списки бестселлеров. Несколько лет назад подобный всплеск интереса к антиутопии наблюдался после победы Трампа. Тогда «Афиша daily» выпустила материал, в котором эксперты из разных областей пытались понять природу этой популярности. Критик Анна Наринская писала: “«1984» не устаревает потому, что там описана не поверхностная, а глубинная схема влияния подавляющей власти на мысли и, соответственно, душу людей. Оруэлл говорит о том, как человеческая норма, тот самый «нравственный закон внутри нас», меняется при последовательном манипулировании смыслом самых простых понятий и самых базовых уверенностей. Не вульгарное сознательное вранье, а полное самозабвенное неразличение лжи и правды — это и есть победивший в Океании способ мышления.» (https://daily.afisha.ru/brain/4407-kritik-filosof-i-drugie-eksperty-obyasnyayut-kak-tramp-podnyal-spros-na-1984/ ).
На вопросы о том, почему пришло время перевести Оруэлла ещё раз и как работалось в условиях определённой инерции прошлых переводов, отвечает Леонид Бершидский:
– В 2020 году роман Оруэлла «1984» оказался на пике популярности. Антиутопий, в том числе классических, очень много. Как вы думаете, почему именно Оруэлл оказался самым актуальным и востребованным?
– Об Оруэлле всегда вспоминают в моменты отказа от свободы или всеобщей дисфункции гражданских свобод – наверное, потому что он лучше других авторов антиутопий описал именно универсальные родовые черты несвободы. Сейчас вот все носят маски – и в “1984” партийцы носили обезличивающую форму. Или вот взять целенаправленное разрушение властями малого бизнеса, всех этих закрытых на карантин лавчонок и маленьких баров – такая тема тоже есть у Оруэлла. И тема недавнего прошлого, которое никто не помнит, потому что оно закрашено и размыто потоками пропаганды, тоже есть. Ну и сама пропаганда, которая вроде бы постоянно совершенствуется, а на самом деле недалеко ушла от описанного Оруэллом. Достаточно посмотреть вокруг, чтобы стало ясно, что Оруэлл ничего не придумал, а только заметил и посмотрел в корень.
– Оруэллу повезло с русскими переводами – и перевод Голышева, и перевод Иванова – Недошивина удачны и хороши. Как вы поняли, что теперь, через 35–40 лет, пора переводить снова? И насколько сложно переводить произведение, когда у вас как у читателя уже есть определённая инерция прошлых переводов: тех, что вы сам когда–то читали?
– Я, когда брался за этот перевод, не читал Голышева и Недошивина, только оригинал. До меня дошли только те элементы их переводов, которые уже прочно вошли в язык. Они иногда вызывали у меня желание поспорить, переделать. Ну и вообще всякое значительное произведение, я считаю, должно регулярно переводиться заново, чтобы не застревать в языковом контексте и реалиях какого-то определенного времени. Переводы в каком-то смысле помогают тексту выжить, не превратиться в музейный экспонат. Теперь-то я прочитал канонические переводы, они и в самом деле прекрасные – и если бы я был знаком с ними раньше, они бы, наверное, слишком сильно повлияли на меня, чтобы я мог сделать что-то самостоятельное. А так – мне в каком-то смысле повезло не стоять на плечах гигантов. Мне, конечно, очень интересно увидеть реакцию читателей на то, что получилось. Сам я, как уже сказал, к счастью, инерции прежних переводов избежал. Невежество и юношеский снобизм уберегли. Я в девятнадцать, когда впервые прочитал “1984”, вообще не верил в переводы. Только теперь понимаю более или менее, что это за работа и зачем она нужна даже в мире, где знание языков постепенно обесценивается.
– Оруэлл помимо всего прочего – мастер эпизодов, отдельных сцен. Какой ваш любимый эпизод в романе?
– Любовная сцена на полянке. Это одно из самых ярких описаний чистого счастья, которые мне приходилось читать. И это, конечно, сердце романа, который вообще-то про любовь и свободу, а не про пытки и тиранию.
