Читая антиутопический роман Веры Богдановой «Павел Чжан и прочие речные твари», понимаешь, что будущее уже здесь. В «Павле Чжан» нет летающих автомобилей, умной пыли, всеобщей киборгизации. Всё, что изображает автор, уже так или иначе есть в нашей действительности хотя бы в зачаточном состоянии, она ловит тренды и, как это чаще всего свойственно фантастам, слегка гиперболизирует их, доводя до определённого предела. Собственно, тот же приём использовался в нашумевшем сериале «Чёрное зеркало» – поймать и абсолютизировать явление нашей действительности. Итог – цифровое рабство, новая иерархия, стремительная девальвация «обычной» жизни.
Это роман об эпохе, когда понятие «личное время» практически перестало существовать. Поэтому люди бегут в кофейню коллеги и соперника Павла – Игоря: чтобы иметь возможность провести хотя бы несколько минут без связи с сетью и почитать бумажные книги. Но главным мерилом человека в новое время становится успешность, личная эффективность, преданность делу и способность к самоотдаче. Личное отступает перед профессиональным, социальная роль норовит вытеснить личность. Но внутренние Твари, сидящие в каждом человеке, так просто не сдаются – они могут затаиться на какое-то время, но рано или поздно начинают бунтовать.
Это роман о том, как прошлое врывается в настоящее одновременно с будущим и понятие времени как таковое становится относительным. Реальность соткана из настоящего – антиутопической России, ориентированной на Китай, будущего, над которым уже работают специалисты, прошлого, внедряющегося в настоящее беспардонными воспоминаниями и снами. Эти сны – чаще всего кошмары – альтернативная реальность, странным образом дополняющая основную, как и китайская мифология.
Это роман о том, что люди стали ресурсом для соцсетей, стримов и подкастов. В эпоху всеобщей цифровизации даже смерть становится относительной. Всё труднее смириться со смертью человека, когда его фотографиями и видеороликами заполнен Интернет. Это такая смерть Шрёдингера, когда человек как бы мёртв и жив одновременно.
«Юность» публикует фрагмент романа Веры Богдановой «Павел Чжан и прочие речные твари»:
***
Ночь была беспокойной и душной, несмотря на приоткрытое окно. Павлу снилась какая-то муть: громада, похожая на замок, пустой двор-колодец и кто-то с Павлом говорил в нем. В едином хороводе сплелись фонарь над козырьком, тошнотворный запах солянки, пропитанный мочой и куревом мужской туалет с рассеянным светом лампы в пузыре-плафоне на стене. Из дальней кабинки выглядывал Просто Костя — показывался глаз, высокий лоб. И грузная Борисовна что-то басила сзади, ее пальцы, армированные кольцами, вцепились в Павлово плечо. Она не умолкала, и хотелось скрыться от этого шмелиного густого баса, — но выйти из туалета Павел не мог, как ни старался.
Он сел в кровати, часто и тяжело дыша. Во рту стоял гнилостный привкус, намокшая от пота простыня прилипла к ногам. Сердце ухало, больно пульсировало в голове. На часах горело 4:04, за окном уходила ночь; тишину разрезал далекий поезд, пунктиром простучал колесами. На стене мазутным черным застыло очертание мужской фигуры.
Павел моргнул, и тень исчезла.
— Что такое? — пробормотала Соня, не открывая глаз.
— Чего кричишь?
Он кричал? Павел не помнил, только ощущение давления на грудь и что воздуха нет. Смутная картинка растворилась в памяти шипучим аспирином, но голос Борисовны остался. Было что-то про нее, и от этого стало еще гаже.
— Всё в порядке, — сказал он, но Соня уже спала. Она лежала на боку, одну руку держала под подушкой, другую вытянув вдоль тела. Одеяло сползло, и отсвет с улицы выбелил ухо, щеку с бесцветным пушком, голое плечо и грудь. Остальное тонуло в сизой тени Павла.
Уснуть так и не удалось. Павел крутился с боку на бок до шести, наблюдая, как комната светлеет. Затем будильник, включившиеся автоматом новости, теплый душ на пару с Соней, жужжание зубной щетки и шипение ирригатора, тщательное бритье, ворчание кофемашины и крепкий кофе, согнавший остатки дремы. Но голова все равно была тяжелой, словно наполненной водой, и в ней неповоротливыми рыбами толкались мысли о прошлом, о вчерашней встрече.
Павел подвез Соню до «Али» на Тверской. Мель- ком его поцеловав, она набросила капюшон и выско- чила из машины, впустив в салон холодный воздух. Когда Соня исчезла за тонированной дверью магази- на, Павел пополз по пробкам дальше, в сторону ба- шен Москва-Сити-2.
Лобовое стекло вдруг запорошило хлопьями снега, крупными, как куриный пух. Видимость сократилась до нуля, даже дворники и обогрев стекла не помогали. Лишь изредка из белого месива проглядывали неоновые вывески: РУССКИЙ SOUVENIRS 紀念品*! САЛОН МАССАЖ 小姐! КИТАЙСКАЯ ЕДА! По тротуарам тянулись паровозики туристов, вокруг кружили светящиеся, похожие на ос дроны для селфи. Спешил дядечка в костюме и пальто, прикрывая голову портфелем. Костюмов вне свадеб и прочих церемоний не носил никто, кроме китайцев, политиков и Павла. Ветер сменился, выдул из снежного пуха девушку в черной лоснящейся шубке и мини-юбке. Она переступила ногами в сапогах на шпильках, следя за паровозиком туристов, как лиса следит за курами издалека. Туристы пока ее не замечали, их больше интересовало снятое на камеры.
За девушкой и туристами шла мать Павла. Рослая, с медно-золотой макушкой, которая виднелась над воротом пуховика, она цеплялась за руку спутника, невысокого, похожего на ворону в своем темном зауженном пальто. Порывы ветра подталкивали их в спины, торопили, и мать качала головой, будто бы чему-то удивлялась. Павел почти слышал ее неровный голос: «Я люблю снег, он делает всё чистым, а ты, как он тебе, в Китае он такой же?».
Она повернулась в профиль, рассмеялась — крупный нос, высокий лоб, прикрытый челкой, — и узнавание прошло.
Павел с разочарованием отвел взгляд. По радио заиграл блюз, и всё это — блюз и снегопад — будто отбросило Павла в декабрь, и впереди вновь намечались праздники, тоскливые выходные, которые вечно негде провести.
Как ни странно, в офис Павел приехал с запасом. Он припарковался, сминая нетронутый снег, и заглушил двигатель. Прочихался: в носу свербело, как после чистки пыльного ковра.
Соня незаметно пропитала собой машину: к подголовнику пассажирского сиденья прилип длинный волос, в двери лежал фантик от жвачки, неуловимо пахло гелем для душа. Фантик Павел бросил в урну, снял липким роликом волосы с подголовника, открыл окно. Затем рассеянно набрал давно сохраненный номер. Само как-то получилось, он просто хотел удостовериться.
—И-Ка-номер-три-слушаю, — ответили одним усталым выдохом.
Павел назвал имя и фамилию, попросил позвать к телефону.
— Кто звонит?
— Родственник, — не моргнув, соврал Павел. — Из Краснодара. Курбатов.
На юге у Борисовны и правда жила родня, Павел знал их поименно. В ночную смену Борисовна любила названивать подругам, облокотившись на подоконник в коридоре, и вся группа слушала про мужа-козла, что денег не дает, про сына-бездаря и двойки в школе, про дочку-лапочку и соседку-тварь, что мусор не выносит, а оставляет на лестничной клетке у двери. За годы названные люди обрели лица и плоть, Павел знал их повадки, как будто сам жил рядом. Он пообещал себе, что вырастет и никогда не окажется в том месте, где соседка оставляет мусор у двери, а тот гниет, и вонь на весь подъезд, электрик уходит в запой, родня просит в долг и не отдает. У него всё будет по-другому, потому что нет больше никого, кто станет требовать, тянуть назад, с кем придется считаться и жить в одной квартире.
Павел ждал, ковыряя заусенец и глядя из машины на лимонное гало рассвета над пробкой на ТТК. Снег постепенно залепил лобовое стекло полностью, холод покусывал за локоть через открытое окно.
В колонии на том конце линии что-то звенело, донесся ворчливый голос, лязгнула решетка или дверь. Павел услышал тяжелое шарканье, и спину прихватило морозцем.
— Василий, привет, — сказала Борисовна шмелиным басом.
Павел представил испарину над ее губой, покатые плечи. Как короткие мясистые пальцы держат трубку. Или же Борисовна зажала ее между плечом и дряблой щекой — так она делала когда-то.
— Василий, слышишь меня?
Павел не мог ответить. Он будто съежился, умень- шился в размерах, и взрослые слова застряли в горле.
Сопение на том конце.
— Паша, это ты? — Борисовна спросила осторож-
но. А потом, уже без дрожи в голосе: — Ты, гнида, мелкая детдомовская шва…
Павел повесил трубку.
***
Борисовна была дамой плотной, настоящая глыба костей и мышц. Крепкие квадратные плечи, из которых росли короткие, но столь
же крепкие руки с ладонями-лопатками. На мясистых запястьях дюжина браслетов, на каждом пальце по кольцу. Волосы завиты и начесаны повыше, узкий рот накрашен алым. Звать ее мамой — да и вообще звать воспиталок мамами, как делали младшие, — язык не поворачивался. Павел помнил мать, и Борисовна на нее совсем не походила. Мать была стройной, длинноногой, с роскошными светлыми волосами с рыжиной, которые она подолгу расчесывала и дома заплетала в толстую косу. Маленький Павел очень любил взбираться матери на спину, держась за эту косу, как держится за веревку альпинист, и искренне не понимал, чего мама так кричит.
Имена воспитательниц Павел выучил быстро и звал каждую только по имени-отчеству, оставляя дистанцию между собой и ними. Некоторые понимали и отвечали с тем же уважением, не на «вы», конечно, но как взрослому рассудительному человеку.
Но не Борисовна. Она низводила всех до мелких швалей, при любом удобном случае отвешивая подзатыльники тяжелой лапой, так что башка потом гудела. Вообще создавалось впечатление, что дети ей давно набили оскомину — «в-гробу-я-вас-всех-ви- дала-вы-даже-государству-не-нужны-гляньте-в-те- лик-что-творится», — а работала она исключительно из-за какой-то провинности, вынудившей ее вкалывать именно в детдоме.
Борисовна дружила с директрисой, они вместе курили у черного хода. Часто прибухивали в директорском кабинете, распивали восьмомартовские и деньрожденные подарки. После одного такого распития Борисовна вернулась в группу с сюрпризом для Павла. Его забирали на день на прогулку. Точнее, на вечер, получалось, всего на несколько часов.
За год, который Павел провел в детдоме, это был первый раз.
Парни в группе загудели, Ваня, самый младший, спросил со слезами на глазах:
— Мама, а когда меня позовут?
— Никогда, если будешь нюни распускать, — отрезала Борисовна и рукой указала на выход. — Чжан, давай, время — деньги.
Павел приготовился знакомиться, думал, внизу его ждут, гадал, кто же это будет. Какие-то волонтеры? Заметили его на концерте? Будут приезжать каждую неделю, как к Ромке из седьмой? Но Борисовна без лишних разговоров указала на свой черный внедорожник.
— С ногами осторожней там, кресло не заляпай, — велела она, когда Павел забрался на заднее сиденье, и вдавила кнопку зажигания. Гравий захрустел под колесами, как будто лопался под тяжестью машины. Борисовна закурила. Мерзость. Мало того, что сама травилась, так еще и заставляла дышать этим Павла. Сигареты у него ассоциировались с годом, прожитым без отца, за который мать умудрилась прокурить весь дом, с ее приступами гнева и дикой безысходной тоской.
— Нам долго ехать?
— Не очень. — Борисовна выпустила дым через
ноздри. — Если понравишься, он тебя и усыновить может, или денежек подкинет. Ты ему скажи, что тебе двенадцать только будет. И морду поприветливее сделай.
Павел молча усмехнулся. Не, понятно, что он ма- ленький и щуплый, на тринадцать лет не выглядит, да и ребят помладше забирают охотней. Но в деле-то всё написано, как есть, его уже не исправить. И смысл врать тогда?
С одной стороны, уйти из детдома было бы неплохо. А с другой — ему до выпуска оставалось всего ничего. Это мелкие мечтали о семье, Павлу уже никто не был нужен. Он видел, кто приходил за подростками, — сплошь алкаши, которым только пособие и нужно, или странные неопрятные тетки в черных платках.
Такая забрала Полину из соседней группы. Полина Павлу нравилась: светловолосая, спокойная, умная — в школе не отставала от него по оценкам. Тоже выросла не в детдоме и попала в него не так давно. Говорили, что девчонки из группы устраивали ей темную, но она не жаловалась. Потом пришли двое: женщина в платье до пят, вся скрюченная, будто немного придавленная сверху, с бледным лицом без возраста — вроде молодая, а взгляд усталый, груст- ный, заломы у тонкогубого рта, под глазами мешки, странная, в общем; с ней — бородатый мужик с пу- зом, выкаченным на пояс брюк. Пошли в комнату отдыха. Полину усадили на детский стул так, что она смотрела на всех снизу вверх, сложив узкие ладони на коленях. Женщина устроилась на краю дивана, а муж ее раскинулся рядом, глядел на Полину не очень-то приветливо. Дальше дверь в комнату закрыли, но Павел успел услышать хриплый вопрос: «Священное Писание читала?»
Полина потом уехала с ними и пропала. Кто-то сказал, что в той семье без нее уже шестеро было, жили в большом доме в деревне. Хозяйство, куры, козы, все дела.
Короче, еще неизвестно, к кому попадешь. Проще уже так, самому по себе, до восемнадцати лет перекантоваться — и на волю.
Вскоре Борисовна вырулила в старую часть города. Докурив одну сигарету, сразу принималась за другую, дым не успевал выветриваться, и Павла начало подташнивать. Стараясь дышать неглубоко, он уставился в окно на ползущие мимо дома барачного типа, на голые ветки деревьев и солнце, закатившееся на край поля. Машина свернула в частный сектор, оттуда в гаражи — кирпичные коробки, заросшие мхом, — еле выбралась из заполненной водой колеи и встала за помойкой. Ни души вокруг. Дальше они шли пешком: Борисовна семенила впереди, балансируя на скользкой грязи и мокром ветру, Павел ступал за ней, держа руки в карманах и втянув голову в ворот курт- ки. За поворотом, на следующем этапе гаражного лабиринта, их ждали.
1) Обращение к незамужней женщине, 2) проститутка (кит.).
