Литературный триптих
Nopasaran
В советские времена никого нельзя было удивить названием магазинов «Хлеб», «Гастроном» или «Светлана». С Америкой страна не дружила и писала вывески исключительно на языке титульной нации. В двадцатые годы двадцать первого века русские названия как кот слизал, хотя с Америкой страна продолжает не дружить. Поэтому армянин Вазген Ашотович, считавший себя русским человеком до мозга костей, не прогадал, назвав свой универсам «Ромашка». Между табакокурительной забегаловкой Vip Vape и агентством быстрозаймов SpeedMoney «Ромашка» смотрелась свежо. Чего не скажешь о ее покупателях: редко кто приходил сюда со свежим лицом. (Впрочем, у вейпов и займов дела с лицами клиентов обстояли еще хуже.) У Вазгена отоваривались в разной степени пьющие люди, рабочие, вылезшие на перекус из терриконов новостройки, а также офисный планктон, который заплывал в универсам, как в раскрытую пасть кита, и вытекал из нее с полуфабрикатами на ужин. Самым свежим контингентом здесь выглядели пенсионерки, которые интуитивно не столько шли сюда за покупками, сколько стремились из заточения к людям. Даже тогда, когда заточение им было предписано Роспотребнадзором.
Проход в «Ромашку» загораживала дженга из коробок, которая, несмотря на ковидные ограничения, заставляла покупателей ужаться. Они теснились, прикрывая лица вялой и застиранной попыткой защиты. За прилавком в синем колпаке и переднике, подобно кустодиевской «Купчихе за чаем», возвышалась продавщица. Только вместо фруктов рядом с ней красовались крабовые кольца, а вместо самовара — туго затянутая в полиэтилен обойма жестяного пива. Несмотря на полноту, продавщица была расторопной и обслуживала быстро. Впрочем, много ходить ей было без надобности. Казалось, что она вообще стоит на месте и только руки находятся вокруг нее в постоянном движении, как будто бы их и не две, а восемь, как у индуистских богов. Но восьмирукость продавщицы все равно не спасала от скопления очереди.
— Ну что так долго? — возмущалась пенсионерка с сумкой-тележкой, при этом половина звуков пропадала в ее шамкающих челюстях и застревала в трех слоях медицинской маски.
— Вы что, на автобус торопитесь, бабуль? — поинтересовалась «купчиха».
— Внука встречаю. Полгода в гостях не был. Вот позвонил, что приедет, а у меня угощенья нет. Суп хотела сварить, да картошка закончилась. Пирожки хотела сделать — глядь, капусты нет. Но готовить-то когда? Скорее смерть за мной придет, чем я дождусь конца этой очереди.
Стоявшие впереди покупатели хотели пропустить пенсионерку вперед, но, оглядев ее сумку-тележку, передумали. Раздосадованная бабушка решила вылить обиду хоть на кого-нибудь и, заметив впереди себя подростка в тканевой маске с надписью «No pasaran», обрушилась на него с претензией:
— Понавесили на себя басурманских выражений. А че, с надписью по-русски-то не нашлось?
Подросток не отреагировал, так как был в наушниках. Тогда бабушка постучала ему скрюченным пальцем по плечу.
— Чего вам?
— Говорю, с надписью на русском не было, что ли, маски?
— Вам-то какая разница? — огрызнулся подросток.
— А такая, что мы в России живем, а куда ни пойдешь, уже и русских слов не увидишь. Даже непонятно, какие заведения за этими вывесками скрываются. Ты сам-то знаешь, как переводится, че у тебя на лице написано?
— Знаю. Но пасаран — «они не пройдут». Лозунг гражданской войны в Испании, — самодовольно произнес подросток.
— Кто и куда не пройдет-то?
— Бациллы сквозь маску, — съязвил парнишка и снова вставил наушники, демонстрируя, что разговор продолжать не намерен. Залепил уши воском, будто боясь, что бабушка в образе сирены введет его разговорами в гипнотический транс.
А бабушка расстроилась и попыталась вернуть собеседника из занаушенного небытия.
— Да ладно тебе, поверил, что ли? Знаю я про войну в Испании. Конечно, знаю. И поболе твоего. Я ж комсомолка была. Помню даже, с подружками орали: «Фидель, отдай наш хлеб. Фидель, возьми свой сахар…» — Она начала тереть лоб и морщить его, как мопс. — Или это не в Испании было?
— Будет вам и хлеб, и сахар. Но только в порядке очереди, — сказала продавщица зычным голосом, невольно примиряющим всех с реальностью.
В это время в магазин зашел мужчина в строительной спецовке.
— «Петр» есть?
— Есть, — ответила продавщица, рассчитывая другого покупателя.
И рабочий встал в очередь.
— А ты чего это без маски? — напустилась на него бабушка.
— Ковид — выдумка власти. Поменьше телевизор смотрите, — невозмутимо ответил мужчина.
— Ишь, яйца курицу вздумали учить. Ты мне тут не советуй, как жить. Без тебя ученая. А ну надевай маску. Это закон. А то сейчас милицию позову!
— Бабушка, успокойтесь, — попыталась урезонить ее продавщица. — Отойдите подальше, и будет вам счастье.
— Отойдешь тут у вас: заставили все своим пивом. Неалкоголику купить нечего. Да еще и по часу за парой картофелин стоять. А ну надевай маску, ирод, — продолжала она донимать рабочего. — Это ж надо — совсем о других не думать. На свое здоровье наплевать, так о чужом бы подумал. Я, например, еще жить хочу.
Она начала теснить рабочего к выходу. Тот решил не ссориться и крикнул продавщице: «Ладно, я на улице подожду, но скажите следующему, что я за этой истеричкой занимал». Женщина кивнула и продолжила свою восьмирукую работу.
— «Три медведя» и кольца кальмара.
— Десяток яиц, нарезной батон.
— Полкило докторской, пельмени, «Провансаль», — сыпались на продавщицу заказы.
Фанат гражданской войны в Испании был скромен в гастрономических запросах — купил колу, чипсы и освободил место бабушке.
— Три картошки, три морковки… — начала перечислять она.
Продавщица, не дослушав до конца, стала накладывать овощи в пакеты.
— Два лука, два чеснока…Эй, ты куда столько ложишь? — запричитала пенсионерка. — Сказала же, три картошки.
— Ну я и ложу три, — возмутилась женщина.
— Штуки, а не килограмма.
Продавщица многозначительно ухмыльнулась и стала выкладывать лишнее:
— А чеснока — две головки или два зубчика?
— Головки, конечно, — не поняла иронии бабушка.
— На всякий случай уточняю, а то мало ли.
— Капусту, — закончила свой список пенсионерка и, подумав, добавила: — Одну штуку. Но ты, милая, выбери поменьше. С детскую головку.
— Мы не органами торгуем, а овощами, — ответила продавщица на странный запрос, но все же постаралась выбрать маленький кочан. Она взвесила овощи и рассчитала на кассе стоимость: — Сто десять рублей.
Пенсионерка положила на прилавок замусоленную сотню, после чего достала из сумки-тележки фасовочный пакет с мелочью. Развязала узел и, вглядевшись в металлическую кучку, сказала:
— Отсчитай, будь добра: не вижу ничего.
— Ой, все, бабушка, идите уже. В следующий раз занесете.
— Ну как так в следующий, милая? У меня же склероз. К следующему разу забуду, а ты потом будешь говорить, что я, мол, не заплатила. Нет, давай для порядку всю сумму отсчитаем. — И бабушка начала мусолить монетки, пытаясь разглядеть номинал. При этом она искоса смотрела за очередью, дескать, как там стоится, спешат ли, переминаются ли с ноги на ногу.
Продавщица, которой некогда было тормозить непрерывный конвейер продаж, быстро разворотила могучую кучку и наращенным ногтем отделила нужную сумму. Бабушка начала медленно завязывать пакет, не отходя от прилавка. Не выдержав демонстративной медлительности, продавщица сказала:
— Следующий, говорите.
Наконец пенсионерка уложила все овощи в тележку, завязала пакет с мелочью, убрала его в карман сумки и выдвинулась к выходу. Рабочий, занимавший за ней, докуривал на крыльце последнюю сигарету из старой пачки. Он хотел было зайти в магазин и наконец спокойно купить «Петра», но замешкался, наблюдая за бабушкой. Та на всех парах добежала до дороги и ринулась напролом. Машина, ехавшая с краю, резко затормозила.
— Куда прешь? — раздалось в открытое окно.
Не стерпев обиды, бабушка шандарахнула автомобиль тележкой и, удовлетворенная отмщением, побежала дальше. Но другая машина, мчавшая по соседнему ряду, не успела затормозить и на полном ходу подбросила пенсионерку капотом. Та взлетела, перекувыркнулась в воздухе и плюхнулась на асфальт, как сброшенный аборигенам с самолета гуманитарный груз. Следом упала тележка с овощами. По дороге врассыпную раскатились три картошки, три морковки, два лука, два чеснока и одна капуста с младенческую голову.
Рядом с местом аварии начала собираться толпа.
— Скорую кто-нибудь вызвал?
— А смысл? Здесь уже и полиции хватит.
— Все равно надо вызвать. А может, она еще жива. А если нет, то полиция смерть не зафиксирует. Не их это дело.
В полусотне метров от места ДТП загорелся зеленый свет. Дворняга, мирно ожидавшая на тротуаре, начала свое чинное шествие по «зебре». Подросток, еще недавно пререкавшийся со сбитой бабушкой, оплачивал припаркованный электросамокат. Но инстинкт тиктокера отвлек его на сюжет, суливший тысячи новых подписчиков. Пацан навел камеру телефона на место аварии.
— Прикинь, братва, только сейчас эта бабка за мной в магазе стояла, за маску мне выговаривала, и вот хренакс, ее автомобиль сбил. Сразу возле магаза. Я в шоке.
— Эй ты, блохер, сворачивай съемку, — крикнул ему рабочий.
— Чего это вы мне приказываете? — оскалился подросток.
— А ты сам не понимаешь? Вообще-то человек попал под машину. — Для разъяснений мужчина даже решил подойти к собеседнику.
— Вижу, поэтому и снимаю. А вы не даете бабку в последний путь нормально проводить, чтобы ее интернет запомнил. Нет инфы в интернете, считай, не жил человек. У меня тридцать тыщ подписчиков в тик-токе. А теперь подумайте, к каждому ли столько на поминки приходит. Бабка бы оценила — ее подружки с лавки у подъезда обзавидуются.
— Чему завидовать? Пляске на костях.
— Вот вы душный, — закатил глаза подросток, как делают тысячи его ровесников в разговоре с матерью «за жизнь». — У меня здравые подписчики, никакого хейта. Просто ребята следят за городскими новостями.
— Отличная новость — человек погиб. Если не увидишь — день прошел зря, конечно. — Рабочий медленно закипал.
Хотелось выпороть пацана, как собственного сына. Но это был чужой ребенок — приходилось себя сдерживать.
— Вы это нашим СМИ скажите. Они же так делают каждый день. Вы новости давно смотрели? Там же пол-эфира про трупы — преступления, аварии, войны. А если подросток телефон достал, так все: сбегаются, орут — камеру убери, не снимай, не убий, не прелюбодействуй, — спародировал он голос бабушек.
— А ты всегда к другим примазываешься? Если кто-то делает, то и тебе можно?
— А почему бы и нет? Я не тварь дрожащая и Достоевского читал. Сами делают все то же самое и в больших масштабах, а подросткам, значит, нельзя. Все, мне в школу пора. Пропустите.
— Не учат вас там ничему, — с грустью сказал рабочий. — Нас бы за такое перед всей школой на линейке пристыдили, родителей вызвали, из пионеров исключили.
— А вы и терпели этот образовательный абьюз, — с презрением фыркнул подросток.
— Что ты сказал? — Рабочий схватил его за плечи, перестав себя контролировать, и начал трясти. Обида за страну, в которой он жил и которая, как считал, воспитала самых совестливых людей, перелилась через край. — Что ты сказал, обмылок, а ну повтори?
— Помогите! Полиция! — запищал фальцетом подросток.
— Тьфу ты. Что ж за день-то такой? Все меня хотят в полицию сдать. Меня, который никогда не проходил мимо зла, который дружинником был и хулиганов ловил. А один раз даже вора. Куда катится этот мир? — Руки его разжались — не от страха полиции, а от осознания бессмысленности действий. — Все равно ничего не поймет, потерянное поколение.
Почувствовав, что его никто не держит, пацан нацепил маску на лицо и с выправкой наездника заскочил на подножку самоката. Рабочий успел прочитать надпись: no pasaran. В это время подросток стартанул и начал себя снимать на телефон в процессе езды, пересказывая подписчикам суть конфликта, пока оппонент еще попадал в кадр.
— Нопасаранец, ядрить твою налево. Как вы такие только просочились в наше общество? — сказал рабочий, сплюнул на асфальт и пошел на работу. Даже забыл, что за сигаретами приходил. Его снова ждала стройка светлого будущего.
Диалог культур
В маршрутке было не протолкнуться. Водитель, словно играя в беспощадный тетрис, заполнял салон рядами изогнутых пассажиров. Кто-то согнулся под тяжестью сумок, кто-то, подобно рахитику, выгнулся животом вперед, кто-то вжался по дуге в дверь. Казалось, добродушный мужчина за рулем искренне верил, что полностью сложившийся ряд людей исчезает, освобождая место вновь прибывшим…
На очередной остановке никто не вышел, зато женщина в летах попытала удачу протиснуться внутрь ящиком рассады. Пассажиры обреченно ужались. Женщина обвела сидящих взглядом голодной кошки, ищущей ноги, о которые имеет смысл потереться. Но утомленное большинство, растекшееся творожной массой по сиденьям, не желало уступать насиженных мест. В этот момент скромно поднялся мужчина восточной внешности и, ни слова не говоря, кивнул в сторону кресла. Женщина, не веря своему счастью, приземлилась с невыразимой улыбкой блаженства и усадила рассаду себе на колени.
— Спасибо тебе, родной, спасибо, — погладила она мужчину по руке морщинистыми пальцами. — От русских-то мужиков не дождешься, только вы и уважаете женщин да стариков.
Русских мужиков, честно отработавших целый день, передернуло. Двое на заднем ряду в футболках с надписью «Можем повторить» недобро переглянулись.
— А какой ты национальности? Азербайджанец? Чечен?
Мужчина тихо и вкрадчиво промямлил:
— Таджик.
Он и так был небольшого роста, но рядом с разговорчивой дамой как будто бы еще сжался и уменьшился в размерах: то ли под водопадом щедро изливавшейся на него благодарности, то ли под тяжелыми взглядами обиженных русских мужиков. Но женщину было уже не остановить.
— Мне шестьдесят восемь лет. Три дочки у меня. За русскими замужем. Но путя нет. Плохие зятья, нет в них, как в вашей нации, уважения к женщине, к старшим…
На мосту, как рабочий день на ненавистной работе, растянулась пробка. Горячий воздух струился от асфальта вертикальными змейками. Мигрант уткнулся в одну точку и принял безразличное выражение.
— Зарабатывают мало, а все потому, что ленивые. Да и пьют, чего там скрывать. В семью не приносят почти ничего. Это не то, что ваши. Один зять уезжает на севера, работает там на вахте, как приедет — месяц пьет. Ну заняться-то нечем. Где это видано, чтоб мужик столько времени без дела? Галка ему говорит: «Давай дом начнем строить. Что месяц-то пролеживать? Кредит возьмем, будем потихоньку выплачивать, а то мыкаемся по съемным квартирам». Куда там. Варежку откроет: «Я там без выходных батрачил и дома отдохнуть не могу?» Шелуху от семечки сплюнет и перевернется на другой бок. Дальше лежит. Ну у вас-то таких нет. Вы годами без выходных работаете — и ничего, не жалуетесь.
Маршрутка раскалилась, как конфорка. В салоне удушливо пахло потом и дешевым парфюмом. Русские мужики, пытаясь оградить себя от житейских подробностей женской жизни, жадно вслушивались в радио «Шансон». Оливковый лоб таджика покрылся крупными и частыми каплями пота, как стекло конденсатом. Глаза смотрели в одну точку.
— А в советские-то времена как хорошо было. Все по распределению. Все при работе. Если уезжаешь куда, то уж всей семьей, а не вахтуешь где-то один. Денег вроде немного было, да на все хватало. А сейчас что? Тьфу да и только. — И женщина в сердцах плюнула на рассаду. — А вот слушай, я тебе про второго зятя, Игоря, расскажу. Этот ремонтами занимается, шпаклюет, штукатурит, плитку кладет. Ну руки у него золотые, с этим я спорить не стану. Но пьянь пьянью.
Женщины за пятьдесят кивали: то ли от потряхиваний маршрутки, то ли от того, что действительно соглашались, дескать, «все как на духу, такие они, зятья, и есть». Молодежь с головой ушла в наушники. Носители патриотизма на торсах с каким-то глубоким смыслом поддевали друг друга локтями. А пассажирка с рассадой продолжала:
— Недавно заказали ему ремонт в коттедже. Обрадовался, денег же много выйдет. Задаток получил, с напарником запил, да так и ушел в запой на неделю. А люди-то ждать не будут. Они нового исполнителя нашли. А в счет задатка, не будь дураками, просто инструмент забрали, который Игорь им уже приволок. Сидит теперь без денег и без инструмента. А ваши-то мужики делают ремонт и, пока не закончат, не пригубят даже. Вот тако терпение.
— Конечная, — интонацией, напоминавшей театральное «Антракт!», внезапно прервал действие голос водителя.
Зрители начали покидать салон. Таджик вытер рукавом пот со лба и с явным облегчением направился к выходу. Двое патриотов, обиженных за нацию, нагнали его у гастронома за остановкой.
— Не будем заходить, подождем здесь. — И оба спрятались в тень за крыльцом.
— В пластике или в стекле? — кричала басовитая продавщица в синем колпаке и переднике.
— Адын, — отвечал на незаданный вопрос таджик.
— Понятно, что один. В пластике или стеклянную бутылку, говорю?
Мигрант опять что-то показал, и продавщица извлекла из холодильника темно-коричневую, как деготь, тару, которая на жаре тут же покрылась манящими каплями, как врекламе.
— Еще что-нибудь?
— Кеччуп маленкый и «Роллтон», — сказал таджик на вполне понятном русском, обрадовавшись, что может хоть здесь обойтись без помощи указательного пальца.
Положив продукты во внутренние карманы пиджака и с трепетом сжимая бутылку, он вышел на крыльцо. Отбив крышку о металлический поручень, он начал жадно пить.
— Нет, ты посмотри на него, Толян. «Вот тако терпение»: из маршрутки вышел — и сразу за пивом. Эй, ты! Тетка, значит, тебя зря комплиментами осыпала? — крикнул он таджику.
Тот поднял на него испуганный взгляд:
— Прастити. Я почти не понимать по-русски.
— Похвалы ты, значит, понимать, а по понятиям ответить, так не понимать!
— Оставь его, Колян, — дергал говорившего за майку второй. — Бить че-то расхотелось: жарко. Давай лучше пить. Пойдем тоже пива купим.
Но Колян его уже не слушал. Он наступал на маленького щуплого мигранта, как цунами, зажал его в тени крыльца и резко всадил ему в бок нож. Испуганный Толян не ожидал такого исхода.
— Ты че, братан, мы же только попугать хотели.
Колян сделал отрешенный вид и начал быстро уходить, делая вид, что ни при чем, а просто очень спешит. При этом, пытаясь не привлекать внимание, сдерживался, чтобы не побежать. Толян на секунду задумался и решил, что дружба дружбой, а уголовный срок за друга он отбывать не намерен. Да и какой он ему, в конце концов, друг? Так, собутыльник, не более. И внезапно для себя позвонил в 112.
— Алло, тут человека пришили… то есть пырнули ножом на моих глазах. Да, видел, но он убежал. Я не смог задержать.
— Скажите ваше имя, фамилию и номер телефона.
Толян назвал.
— Оставайтесь на месте и дождитесь приезда скорой и полиции.
Толян вытер пол со лба. «Мля… вот это я стрессанул, — думал он. — Кто ж знал, что этот психический на убийство пойдет». Он глянул на мигранта — тот лежал ничком, из бока сочилась густая, желейная, видимо, спекшаяся на жаре, кровь. Рядом начала собираться толпа.
— Я вызвал полицию. Не волнуйтесь, — пытался оградить себя от собравшихся Толян. — Проходите, проходите. Не загораживайте проезд для скорой.
Некоторые, глядя на обличье Толяна, предпочитали все же позвонить. А Толян, чтобы успокоить нервы, зашел в гастроном за пивом. Продавщица Зинаида такие обличья видела часто, а потому просто обслуживала, не задавая себе лишних моральных вопросов.
— «Жигулевское», темное.
Женщина молча подала. В это время улицу уже взбудоражил вой сирен. Зинаида встрепенулась. Этот звук раздражал ее в последнее время все больше. У Толяна вдруг затряслись руки.
— Там на улице что-то случилось? Кажется, сюда приближаются.
— Человека убили, — выдавил Толян. — Прямо у вашего крыльца.
— О господи, — перекрестилась неверующая Зинаида. Она замкнула кассу, попросила нескольких покупателей в очереди обождать и выскочила на улицу.
Толян шагнул за ней.
— Ну и где? — повернулась к нему с недоумением женщина.
Зинаида стояла на крыльце и не видела в радиусе двадцати метров никаких трупов. Ошарашенный Толян смотрел на место, где еще пять минут назад лежал мигрант.
— Вот же, вот его кровь, — указывал он на растекшееся красное пятно.
Зинаида подошла ближе, присмотрелась и с видом знатока заявила:
— Это пакетированный кетчуп. Судя по цвету и вкраплениям зелени, «Татарский» с укропом. У меня его хорошо берут.
Успокоившись, продавщица возвращалась на свое рабочее место. А к Толяну подходила полиция. Идея позвонить в 112 уже не казалась ему такой прекрасной, как раньше.
Ходячая реклама
— Зинаида! — раздавался в маленьком магазине голос с армянским акцентом.
Он органично звучал бы где-нибудь в горах, перекатываясь по вершинам многократным эхом. Но в помещении заурядного гастронома на скромных пятидесяти квадратах зычный баритон напарывался на заставленные консервами полки и не мог разлиться во всю свою мощь: децибелы тратились впустую.
— Зинаида, почему проход опять заставлен пивом?
— Вы меня спрашиваете, Вазген Ашотович? Я, что ли, ваше пиво выгружаю? Как грузчики поставили, так и стоит, пока у меня место за прилавком не появится.
— Я тебя здесь за главную оставляю каждый день, потому и спрашиваю.
— А по бумажкам я просто продавец, — невозмутимо отозвалась Зинаида.
— Это неважно. Ты же знаешь, что я в тебе вижу администратора.
— Откуда мне знать? Это ни по бумажкам, ни по зарплате не видно.
— Алкающая ты женщина, Зинаида, — исказил русское слово «алчная» хозяин магазина.
— Так алкашей круглые сутки пообслуживайте, еще не так взалкаете, — скаламбурила Зинаида, за плечами которой было девять классов образования и девять кругов адской работы.
— Ладно, не ругайся. Сделаю я тебя администратором. Как возможность появится, так сразу сделаю.
— Не сомневаюсь, — отозвалась продавщица. — Не сомневаюсь, что этого не будет никогда.
В это время с рабочего входа в магазин зашла девушка-подросток, протиснувшись между грузчиками, заносившими в помещение деревянные лотки с хлебом.
— Аня, Анечка, здравствуй, — сразу перешел на панибратский тон Вазген Ашотович.
Он всегда называл всех уменьшительно-ласкательно, при этом к себе требовал обращения по имени-отчеству, подчеркивая, что мнит себя выше всех. И только Зинаида не вписывалась в это правило. Попробовал он как-то назвать ее Зинуля, так получил в ответ такой испепеляющий взгляд, что больше не рисковал.
— Вот, Зинаида, познакомься. Это промоутер. Будет у нас работать.
— Здравствуйте, — тихо отозвалась девушка.
Она была бледной и настолько худой, что даже куртка оверсайз не скрывала, а, наоборот, подчеркивала ее субтильное телосложение.
— Анечка, вот тебе мегафон, будешь в него кричать: «Подходи, налетай. Горячая кукуруза, чурчхела». — И Вазген Ашотович зашелся хохотом.
Зинаида никак не реагировала: она была женщина гордая и не считала, что над шутками начальства необходимо смеяться. Тем более если шутки несмешные.
Аня тоже не смеялась, а воспринимала все происходящее серьезно. Вазген Ашотович сделал вид, что его не обидела бесчувственность сотрудниц к его тонкому юмору.
— Сейчас придумаем какой-нибудь завлекательный рекламный текст. Не текст, а просто персик. Зинаида, помогай.
Зинаида беспристрастно вытирала прилавок от пыли.
— Не гадай на ромашке, какое пиво попробовать. Заходи в «Ромашку» и попробуй их все.
В отличие от шутки про чурчхелу, на этом месте продавщица разразилась смехом.
— Отлично придумано, да? — взбодрился польщенный хозяин магазина.
— Лучше некуда, — сотрясала подбородки Зинаида. — Их — это пиво?
— А что не так?
— Все так, просто не по-русски. — Зинаида была бесстрашная женщина, знавшая свою незаменимость для этого магазина, а потому мстившая начальству за неповышение зарплаты и должности постоянными подколами в неграмотности.
Хозяин сделал вид, что не заметил, но записал себе на подкорку. А вслух снова демонстративно приступил к рекламному рифмоплетству:
— Кольца краба, пиво, снеки, заходите, человеки! Есть в «Ромашке» то и сё…
— И немного колбасё, — подытожила Зинаида.
— Вах-вах-вах! Ты что, в японском ресторане работаешь? — упрекнул ее Вазген Ашотович, который обижался, когда другие не смеялись над его шутками, но сам чужих шуток не понимал. — Вот и иди тогда в эту «сушилку» напротив устраивайся, — обозвал он ресторан суши и роллов через дорогу, после чего продолжил свои творческие экзерсисы. — Кольца краба, снеки, пиво. Быстро, дешево, красиво. Кола, водка, лимонады. Покупателям мы рады. Магазин «Ромашка», загляни и убедись.
Вазген Ашотович искрил творчеством, как петарда на снегу, которая так и не взлетела. Анечка стояла и просто хлопала глазами. Роль соавтора ее не прельщала, а мысли явно были заняты чем-то другим. Если ей заплатят, как обещали, она была готова повторить любую стихотворческую графоманию.
— Только я на полдня: после обеда у меня пары, — беспокойно сказала девушка.
— Конечно. Я свое слово держу, — с возмущением отозвался Вазген Ашотович.
Зинаида на этой фразе ухмыльнулась.
— Четыре часа отработаешь, занесешь мегафон Зинаиде и у нее же возьмешь деньги. — Бизнесмен с чувством глубокого удовлетворения посмотрел на промоутера, как будто выпускал в плавание корабль, построенный на собственной судоверфи. — Это, конечно, никуда не годится, что ты вся в черном. Промоутер должен быть заметным, ярким. На вот, держи. — И он стянул с себя шелковый красный шарф. — Все, девочки, приступаем к работе. Зинаида, открывай магазин: девять. А я поехал на другую точку.
На улице, как муравьи, сновали люди: мчались таскать соломинки, прутики, веточки, чтобы строить благополучное процветающее государство и экономику, которая наконец позволит рабочему люду не экономить. У «Ромашки» уже столпились основные категории ее покупателей — бабушки, решившие спозаранку развести стряпню, и мужчины, прибежавшие за дозой опохмела. Начинался трудовой день.
А у Николая Федоровича закончилась трудовая ночь, и он шел от остановки домой. За токарным станком он простоял двенадцать часов. В последние полгода из-за нехватки кадров ему приходилось работать по несколько ночных смен в неделю. Мужчина чувствовал постоянную усталость и сонливость. В новогодние праздники отвел душу, сходил с друзьями на охоту. Но прогноз не посмотрели и попали в трескучий мороз, который спустился внезапно после небольшого минуса. Опустился, как занавес на спектакле, резко упав тяжелыми портьерами на землю. Пережидали в зимовье, но дров не хватало. Топили скудно, чтобы просто не околеть. Не до сугреву было, вот Николай Федорович и застудил поясницу. Теперь она после каждой смены начинала ныть. Усталость и боль в пояснице мешали заметить, что весна медленно вступала в свои права, что по утрам птицы заливались песнями, а светало намного раньше. Впрочем, рассветов Николай Федорович не видел — уходил на работу затемно, затемно и возвращался. Отчего, как сам замечал, у него стало отвратительным настроение. Мог по мелочи наорать на жену или на пустом месте нахамить соседям. Раньше за ним такого не водилось. Но любимая жена Танечка все же была отдушиной. Сейчас он ее увидит, хоть и только на полчаса. Но это были его самые любимые полчаса в сутках.
Он повернул ключ в замке и открыл дверь. Его обдало запахом свежеиспеченной сдобы. Таня вставала еще до утра, чтобы успеть к мужниному приходу поставить тесто, подождать, пока оно поднимется, и налепить пирожков. Конечно, можно было бы испечь их с вечера, но тогда они уже не будут «только что из печи», как любил муж. Зная о его депрессии из-за ночного графика и больной спины, Таня старалась его радовать, как могла.
— Привет, Колюня, — раздалось из кухни.
Ступая, как кошка, Таня выплыла навстречу мужу в меховых тапочках, но уже одетая в офис.
— Пойдем чай пить, я пирожков напекла.
Татьяна налила мужу травяного настоя, чтобы не перебивать накатывающий на него сон, и осторожно поинтересовалась:
— Как отработалось?
— Да задолбали. Опять выработку повысили. Раньше мог, не напрягаясь, сверх плана отработать за ночь — и премию получал. А теперь план подняли выше моего прежнего сверх. Все делают, чтобы людям только голый оклад платить. — Свою возмущенную речь Николай Федорович подытожил смачным матерком в адрес начальства.
— Не переживай, Колюня, — зашептала Таня и поцеловала сидящего на стуле мужа в лысину, которая блестела как новенькая, только что выточенная на станке деталь. — Нам же хватает на хлеб с маслом. А мясо ты и сам с охоты принесешь, если на него хватать не станет. Завтракай и ложись спать. В твоем случае не утро вечера мудренее, а наоборот. Все, я побежала на работу.
Николай Федорович доел третий пирожок, смазал спину гелем от радикулита и блаженно раскинулся на диване, который заботливо расстелила для него жена. На журнальном столике горел ночник. Свет был тусклый, персиковый, отчего при задернутых шторах комната казалась пещерой с пылающим в глубине очагом. Но Николаю Федоровичу хотелось полнейшей темноты и тишины. Рядом с ночником он обнаружил раскрытую книгу Чехова. Прочитал название на странице — «Спать хочется» — и, ухмыльнувшись совпадению, потушил свет.
Аня повесила на себя мегафон, повязала вокруг шеи красный шелковый шарф Вазгена Ашотовича и приступила к работе. Это был ее первый опыт. Прошлым летом она поступила в медицинский колледж на медсестру. Считала, что если будет поступать после одиннадцатого класса в медуниверситет, то не пройдет по конкурсу: она была хорошисткой, а это оказывалось самым невыгодным. Брали отличников по баллам, а всех остальных добирали по льготам и квотам. Ни того ни другого у Ани не было, вот и пошла на медсестру: помогать людям она мечтала с детства. Учебы было много, и девушка все время посвящала ей. Но год назад у мамы обнаружили запущенный диабет второго типа. Требовались лекарства. Они были не такими уж дорогостоящими, но нужны постоянно и в больших количествах. А так как мама воспитывала их с младшим братом одна, то с деньгами стало туго. И Аня решила устроиться на работу и хотя бы немного помочь семье.
Месяца три ходила на собеседования. Пробовала устроиться и официанткой, и администратором салона красоты, и продавцом-консультантом. Но никто не хотел брать несовершеннолетнюю: работодатели привыкли выжимать из сотрудников максимум, а делать это в отношении подростков было чревато административкой и штрафами. Уже отчаявшись что-то найти, Аня увидела объявление хозяина «Ромашки». Рачительный Вазген Ашотович распечатал его в ближайшем копи-центре и повесил на остановке, за которой как раз и находился его гастроном. Расчет был верным. Потенциальные промоутеры звонили десятками, но, наученные «кидаловом», не соглашались на бездоговорное сотрудничество. И вот фортуна, которой было наплевать на трудовые нормы и законы, свела предпринимателя с Аней: девушке нужны были деньги, а Вазгену Ашотовичу — старательный работник, который согласится работать без бумажки.
— Кольца краба, снеки, пиво. Быстро, дешево, красиво. Кола, водка, лимонады. Покупателям мы рады. Магазин «Ромашка». Загляни и убедись, — выкрикивала в мегафон Аня.
От природы скромная, она не привыкла, что ее голос заглушает все вокруг. Но справиться с дискомфортом помогали обещанные полторы тысячи. Тихая и незаметная, она была из тех, чье отсутствие по болезни не замечали даже в классе. Так что иногда после выздоровления она с удивлением обнаруживала, что ей даже не проставили пропуски в журнале. Пожалуй, правильно, что она выбрала обучение на медсестру, а не на врача: по ее мнению, идеальная медсестра и должна быть тенью, безмолвным повторением доктора: всегда рядом, но незаметна для окружающих.
Неловкость и дрожь в голосе понемногу отступали. Люди вокруг спешили на работу, в школу, в университеты, в больницу, на почту и в сотни других присутственных мест. Только иногда кто-то останавливался послушать полный текст рекламы и, улыбнувшись — не зря обессилел от творческих потуг Вазген Ашотович, — бежали дальше.
Николай Федорович блаженствовал на диване. Снилось ему, как он перевыполнил огромный план, за что начальник решил вручить ему премию. Но не просто так поручил бухгалтеру кинуть деньги на карточку, а организовал целое торжество с перерезанием ленточки. Собрались многочисленные работники завода, а начальник, стоя на трибуне, произносит в микрофон: «Кольца краба, снеки, пиво. Быстро, дешево, красиво». «Что за белиберда? — подумал во сне Николай Федорович. — А где же про то, какой я молодец? А я ведь молодец, я план перевыполнил». Начальник совершает вторую попытку: дует в микрофон, проверяет качество звука, делает знаки техспециалистам. «Ну, сейчас исправится», — думает Николай Федорович, но слышит: «Кола, водка, лимонады. Покупателям мы рады. Магазин “Ромашка”. Загляни и убедись». — Вот жеж козел, — выругался Николай Федорович и проснулся.
Он лежал пару минут с открытыми глазами и медленно понимал, что сон продолжается наяву, только начальник сменился на какую-то девчонку. Звук напомнил Николаю Федоровичу кряканье Дональда Дака — диснеевской утки, мультфильмы про которую он смотрел вместе с детьми, пока те были маленькими. Мультик ему нравился, но когда утка открывала клюв, он закрывал уши: ее несуразная речь действовала на него хуже скрипа пенопласта.
— Уроды! Опять со своей рекламой спать не дают. — Он вышел на балкон и, открыв створку, крикнул: — Матюгальник убери. Хватит орать под моими окнами.
Аня видела, что с балкона второго этажа выглянул мужчина, видела, как раскрывается его рот, но ничего не слышала: ее собственный голос уже разносился уверенно и бойко. И она, не обращая внимания на кричавшего, продолжила работу.
— Алло, участковый?
— Капитан Будьздоровенько, слушаю вас, гражданин.
— Я живу в доме номер восемь по улице Шарикоподшипниковой. Месяц назад я оставлял заявление на рекламщиков, которые посреди бела дня орут в мегафон под моим балконом. Я живу на втором этаже и слышу их, как у себя в квартире. Хочу узнать, какую работу вы провели по моему последнему заявлению. А также по всем предыдущим, которые я оставлял каждый месяц на протяжении полугода.
— А, гражданин Потапов, здравствуйте. Я провел все необходимые работы…
— Поконкретнее, пожалуйста, — нервничал Николай Федорович.
— Ну, установил предпринимателя, который организовал рекламу. Побеседовал с ним, дескать, мешаете окружающим. Но знаете, там все по закону: громкоговоритель не висит на здании, а человек, который рекламирует, постоянно перемещается… Согласно тридцать восьмому Федеральному закону «О рекламе», часть три точка два, статья девятнадцать, такая ходячая аудиореклама не запрещена. Объявлять они начинают не раньше девяти утра, то есть тогда, когда большинство людей уходит на работу. Ну, право слово, гражданин Потапов, люди же не виноваты, что вы работаете по ночам.
Николай Федорович бросил трубку. Сходил налил себе чаю.
— Кольца краба, снеки, пиво. Быстро, дешево, красиво. Кола, водка, лимонады. Покупателям мы рады, — выкрикивала в мегафон Аня. — Магазин «Ромашка». Загляни и убедись.
Николай Федорович плеснул в чай коньяку, выпил, закусил пирожком.
— Магазин «Ромашка» славится продовольственной логикой: все от хлеба и пельменей до пива и толстолобика. — Аня была старательной девочкой, а потому никогда не филонила. Свою зарплату промоутера она отрабатывала на сто процентов и почти не делала перерывов между объявлениями.
Николай Федорович вышел на балкон. Постоял у открытой створки, прихлебывая коньячный чай. В руке он крепко сжимал пирожок. Вдруг капуста от давления выскочила и плюхнулась лепешкой о газон. Через минуту ее слизнула бродячая собака. Мужчина вернулся в квартиру, подставил табурет к шкафу и достал замотанный в тряпку ствол. Он бережно протер его и уже вместе с ним снова отправился на балкон. Опершись о подоконник, начал прицеливаться.
— Сейчас продырявлю твой матюгальник. Посмотрим, как ты без него кричать станешь. — Николай Федорович поймал мегафон на мушку, стал медленно придавливать спусковой крючок. Вдруг резкая боль пронзила спину, рука дрогнула…
Поначалу никто и не понял, что произошло. С минуту толпа продолжала мчаться, как курица с отрубленной головой. Вдруг какая-то женщина заверещала:
— Помогите. Человеку плохо. Обморок, наверное.
— Какой обморок. Посмотрите, у нее шарф наливается кровью.
Шелковый шарф Вазгена Ашотовича намокал, как лакмусовая бумажка, и на глазах из алого превращался в бурый. Аню обступили люди. Худая, бледная, во всем черном, она лежала на весеннем асфальте…
— Капитан, вызов на Шарикоподшипниковую. Похоже на убийство.
— Где именно?
— Возле автобусной остановки, рядом с магазином «Ромашка».
— Опять эта «Ромашка», будь она неладна, — выругался полицейский. — Снести бы ее ко всем чертям.
Николая Федоровича отыскали быстро. Его балкон попадал в поле зрения камеры, установленной на соседнем доме. ОМОН выводил Потапова из квартиры согбенным пополам и в наручниках. Будьздоровенько ждал следователей и нервно ходил по квартире.
— Девчонку жалко, — нарушил тишину сержант Кровопусков. — Ребенок еще, а он ее из «Сайги», как лося, пришил. И главное, тютелька в тютельку в сонную артерию попал. Стрелок он, конечно, превосходный. Мне бы такую меткость на стрельбах, а то прошлую опять запорол. А девчонка, говорят, первый день на работу вышла.
— Кто говорит?
— Да Зинаида, продавщица из «Ромашки». Она у нас по всем происшествиям возле их магазина свидетелем проходит.
— Помню-помню, — буркнул в ответ Будьздоровенько, который уже наблюдал звездопад со своих погон. И это его впечатляло гораздо больше, чем поток Персеиды, смотреть на который таскала капитана в глухую деревню его романтичная жена…
Николай Федорович, кажется, так и не осознал, что он сделал. В голове было туманно, мысли путались. Слабо пульсировала тревога: «А как там Танечка без меня? Я вообще квартиру-то за собой закрыл, когда меня уводили в наручниках?» Но голова была такой тяжелой, что он не смог продолжить логическую цепочку. Он потянулся на койке в СИЗО и с облегчением подумал:
— Наконец-то высплюсь в тишине…
В камеру зашли конвоиры:
— Потапов, на допрос.
