«Последний из удэге» Александра Фадеева: роман, в котором автор не сумел поставить точку
Над этой книгой он работал всю свою писательскую жизнь.
Закончить не сумел. Но именно от нее отпочковались и дебютный «Разлив», и великолепный «Разгром»…
«Последний из удэге» — его незавершенный opus magnum. Неровный, писавшийся с огромными перерывами в течение трех с половиной десятилетий.
Не вполне состоявшись как литературное произведение, этот роман Александра Фадеева — и художественный документ о Приморье революционной поры, и повод поразмышлять о природе творчества вообще.
Сначала он назывался «Последний из тазов» — очевидная отсылка к куперовскому «Последнему из могикан» о трагической судьбе индейского племени.
Коренных жителей Приморья — удэгейцев, нанайцев, орочей… — до революции именовали «туземцами» и «инородцами». Тазы, в свою очередь, — это окитаенные инородцы, дети местных женщин и пришлых китайцев — «манз». Позже Фадеев заменил тазов на удэгейцев.
Эпос тогда писали и в прозе, и в стихах: «Хождение по мукам» Толстого, «Тихий Дон» Шолохова, «150 000 000» Маяковского… Вот и юный Фадеев, вчерашний партизан, взялся в самом начале 1920-х за эпопею, еще не зная, что увязнет в этих дебрях Уссурийского края навсегда.
Поначалу, впрочем, роман двигался довольно бодро. В 1930-м вышла его первая книга — две части.
Но уже два года спустя писатель признается: «Роман… мне дается с большим трудом… Десятки раз начинал “Последний из удэге”, и всякий раз неудачно». Чтобы взбодриться, Фадеев решает отправиться на Дальний Восток, где происходит действие книги и где прошла его юность; Приморье он считал своей родиной, даром что появился на свет под Тверью. Были и другие поводы для поездки, если не сказать — бегства: начало «Удэге» ругают в печати, брак рушится…
В сентябре 1933 года Фадеев едет на восток вместе с режиссером Довженко — работать над фильмом «Аэроград» о новом коммунистическом городе, очень похожем на заложенный годом раньше Комсомольск-на-Амуре. Вместо двух месяцев Фадеев задержался на все пять, кино вообще обошлось без него — Довженко написал сценарий сам.
Поучаствовав в первом съезде советских писателей, состоявшемся в Москве, в сентябре 1934 года Фадеев отправляется в Приморье снова — теперь уже почти на год. Завидуя Шолохову, жившему в Вешенской «в тесной близости с людьми, о которых пишет», он всерьез думал остаться во Владивостоке насовсем. За ним даже закрепили квартиру в строящемся доме, а пока 33-летний Фадеев жил в пригороде, в военном санатории на Океанской. Писал «Последнего из удэге», переработал ранний рассказ «Против течения» в «Амгуньский полк», сочинил «Землетрясение», сделал десятки набросков… «Мне работалось трудно, но хорошо, что я объясняю тем состоянием душевной раскрытости, которая естественно возникла от соприкосновения с “корнями”», — писал Фадеев. Больше ему не будет так работаться никогда.
Именно здесь, во Владивостоке, он завершил третью часть «Удэге». В марте 1935 года обратился в ЦК с просьбой разрешить ему остаться на Дальнем Востоке до следующего года. Но ЦК дал отпуск только до осени, и Фадеев — дисциплинированный солдат партии — подчинился.
«Удэге» снова затормозился. Долматовский писал: у Фадеева — репутация «самого медленно пишущего романиста». Безыменский сочинил эпиграмму:
Уже который год ему кошмаром снится
В «Последнем удэге» последняя страница.
В начале 1940 года Фадеев говорит умирающему Булгакову: «Я все время мешал себе как писателю… Вот и “Удэге” до сих пор лежит неоконченное. А я ведь не ленив… Черт возьми, писателю все можно простить — двоеженство, кражу, даже убийство — только не это, не самопредательство».
В 1941-м, как бы то ни было, выходят две книги романа — четыре части. В этот же период «Литературная газета» публикует первые главы пятой части.
Работе помешала война, но и тут мысли о романе Фадеева не оставляли. По крайней мере, Борис Полевой вспоминал, как они с Фадеевым в декабре 1942 года, находясь в качестве военкоров на фронте, попали в окружение, где пришлось питаться замерзшими трупами лошадей. Конину жарили на огне на шомполах — по «удэгейскому» рецепту от Фадеева.
Потом — по госзаказу, совпавшему с велением души, — Фадеев с запредельно нетипичной для него скоростью пишет «Молодую гвардию».
В его письмах появляется навязчивый мотив: «Вот возьмусь за “Удэге”», «Вот кончу “Удэге”»…
Менялось время, менялся автор. Задумывался роман одним человеком — писался другим. Мелодия ускользала — на три десятилетия не хватит никакого дыхания. Замысел претерпевал метаморфозы, Фадеев даже хотел дать роману новое название… Стоит ли удивляться тому, что «Последний из удэге» — книга неровная? Многие восхищались отдельными главами, но удачным в целом роман не считал, кажется, никто.
Да, возросло мастерство, вместе с молодостью ушла наивность — но не в ней ли порой кроется секрет прелести первой книги? Не один ведь Фадеев — многие из ярко стартовавших в 1920-е годы не смогли повторить своих юношеских взлетов.
В 1948-м Фадеев, уже литературный генерал, попросил не переиздавать первые два тома «Удэге», пока не будет готов третий. Он хотел переписать все, с самого начала. К себе всегда был сверхтребователен, сверхкритичен. Это видно и по рукописям «Разгрома», где чуть ли не каждая строчка переписана по двадцать раз. Но тогда у него получалось, теперь — уже нет.
В «Последнем из удэге» — несколько линий: удэгейская, партизанская, белогвардейская… Последняя перекликается с булгаковской «Белой гвардией» (критик Святополк-Мирский писал: фадеевский Ланговой — «родной брата Алексея Турбина»). Приморские партизаны, Владивосток под властью интервентов и белых, любовь… Собственно «удэге» отведено до странности мало места.
В романе изображен первый период Гражданской войны в Приморье (1918–1919 годы): чехословацкий мятеж, подъем партизанского движения… Материал Фадеев знал не понаслышке. С 1918 года он работал в большевистском подполье Владивостока под партийной кличкой Булыга. Весной следующего года, 17-летним, бросил Владивостокское коммерческое училище и ушел в партизаны. Был ранен. В герое романа Сереже Костенецком многое — от Саши Булыги. В Петре Суркове узнается фадеевский однокашник Петр Нерезов (впоследствии стал секретарем Тарусского райкома партии, в 1938 году расстрелян). У Лены Костенецкой — черты первой жены Фадеева Валерии Герасимовой…
«Последний из удэге» — настоящая энциклопедия Владивостока революционной поры. В романе масса свидетельств, ценных с исторической точки зрения. Фадеев описывает центр города, порт, китайский квартал, сад Невельского, Семеновский базар, интервентов… Иногда повествование превращается в экономический очерк, иногда — в социологический и даже ботанический.
В «Удэге» звучит интереснейшая тема — русское заселение Приморья в конце XIX — начале ХХ века (к сожалению, соразмерного этой теме летописца так и не нашлось). Вот что, например, рассказывает в книге некто Боярин: «С нами на пароходе (имеются в виду рейсы «Доброфлота» из Одессы во Владивосток, начавшиеся в 1880-х. — В. А.) хохлы ехали, семьи четыре, — мы-то сами воронежские, а то хохлы, — так они всю дорогу гундели: “О це ж Зелений Клин, да коли ж Зелений Клин! Да там трава с чоловика, да там с винограду аж деревья гнутся, да там земля чорна на сажень!..” Ай, дураки-и… Ха!.. Тьфу!.. — И Боярин вдруг крепко выругался, махнул костлявой рукой, похожей на конскую берцу, и даже топнул». Действительно, переселенцы с Украины или из центральной России, отправляясь в дальнюю дорогу, толком не знали, что их ждет в Приморье, которое они называли Зеленым Клином и Закитайщиной. Одни верили в землю обетованную с кисельными берегами, другие, опасаясь, что в Приморье не окажется даже камней, везли с собой гнет для квашения капусты… А лианы и пробковые деревья в тайге? А тигры с леопардами?
Фадеевские удэгейцы — во многом обобщение. «Таких туземцев, какие мною созданы, нет на свете… — признавался писатель. — Я стремился к тому, чтобы создать образ человека первобытного коммунизма, однако меня очень мало интересовал вопрос — будет ли это именно дальневосточный туземец».
«Удэге» — книга о сотворении нового человека. О том, как стихийный коммунизм (вспомним, что путешественник Арсеньев, повлиявший на Фадеева, называл своего проводника и героя — гольда, то есть нанайца Дерсу — «первобытным коммунистом») должен превратиться в коммунизм современный, «научный».
Всерьез за удэгейскую тему Фадеев берется только в пятой части — едва начатой. «Когда-то народ был велик… Лебеди, перелетая через страну, становились черными от дыма юрт. Племя удэге кочевало в широкой и очень длинной полосе лесов и рек, протянувшейся между хребтом Дзуб-Гынь и океаном, и по ту сторону хребта, по течениям рек Бикина, Хора, Имана, Улахэ, Даубихэ — рек, получивших эти названия много позже от китайцев. Эти реки впадали в одну большую реку, за которой жил народ маньчжуры. А эта большая река впадала в еще бо́льшую реку, из-за которой приходили гиляки, солоны и еще десятки племен, а откуда и куда она текла, эта самая большая река, об этом никто не знал…» Страниц этих — меньше двух десятков. Роман оборван на полуфразе.
Между краснознаменным Фадеевым и царским офицером, ученым, писателем, исследователем Уссурийского края Владимиром Арсеньевым (1872–1930) куда больше общего, чем может показаться. Мы вправе говорить не только об общем географическом и лексическом пространстве их текстов, но и о прямых заимствованиях, сделанных Фадеевым у Арсеньева. Скажем, у Арсеньева мелькает некто Кашлев по прозвищу Тигриная Смерть — неожиданно тихий, скромный, невысокий, худощавый. У Фадеева в «Последнем из удэге» читаем: «Мартемьянов сказал Сереже, что Гладких — сын прославленного вайфудинского охотника по прозвищу “Тигриная смерть”, убившего в своей жизни более восьмидесяти тигров. Правда… Гладких-отец был скромный сивый мужичонка, которого бивали и староста, и собственная жена». Таких примеров — десятки. Конечно, Фадеев многое брал из других источников (включая даже труд Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства»), использовал собственный приморский опыт. Но и преемственности не скрывал: «Об этом народе (удэгейцах. — В. А.) имеются прекрасные исследования В. К. Арсеньева… Я считал себя вправе использовать эти труды в своем романе».
Следуя арсеньевской традиции в отношении к аборигенам (уважение к «туземцу», его привычкам, вере…), Фадеев одновременно ее преодолевал. Если Арсеньев считал, что цивилизация для таежного жителя может быть губительной (он ставил в один ряд такие понятия, как болезни, спирт и деньги, — всего этого у аборигенов края не было до прихода в Приморье китайцев и русских), то Фадеев был убежден: новая власть должна дать и даст коренным народам необходимый модернизационный импульс, поднимет их на новую ступень.
В третьей книге романа Фадеев хотел показать борьбу удэгейцев с китайскими эксплуататорами-«цайдунами», описать лесных бандитов — хунхузов… Рискну сказать, что он собирался перевести наблюдения и выводы Арсеньева в художественное поле, беллетризовать тезисы арсеньевского труда 1914 года «Китайцы в Уссурийском крае». Нон-фикшен Арсеньева — тот фундамент, на котором Фадеев строил здание художественной прозы. Он продолжил с того места, где остановился Арсеньев.
Заглавие романа может показаться непонятным: почему «последний», если пафос в том, что новая эпоха откроет бесправному и неграмотному народу сияющие высоты?
По переписи 2010 года удэгейцев насчитывалось 1493 человека, родным языком владели всего 80. Так что название романа, к сожалению, актуализируется с каждым годом. (Интересно, что могикан осталось тоже около полутора тысяч; теперь они — протестанты, язык утрачен полностью.)
…Из года в год Фадеев говорил, что намерен снова поехать в Приморье и закончить роман. Но верил ли он самому себе? За несколько лет до гибели Фадеев писал Сталину: замыслы «заполняют меня и умирают во мне, не осуществленные». Говорил Суркову, что не закончить роман — все равно что задержать роды: «Я тогда просто погибну как человек и как писатель, как погибла бы… роженица».
Настоящий писатель знает цену своим словам.
16 марта 1956 года — жизни оставалось меньше двух месяцев — Фадеев пишет в Спасск-Дальний своей первой, юношеской любви Асе Колесниковой: «Иной раз я испытываю просто тоску по Дальнему Востоку… Я буду кончать “Удэге”. И вот тогда-то поеду!..»
Не поехал. Не закончил.
Так и не сумев поставить точку в романе, Фадеев поставил точку револьверной пули в собственной жизни.
