В небе за долю секунды выросло электрическое дерево. Черное полотно пробили сверкающие корни.
Арсений на мгновение увидел море и горы, серебряные края тучи, косые струи дождя и зеркальную ленту дороги, по которой приближался обшарпанный автобус.
— Вот так громыхнуло… — пробормотал он, обращаясь не то к себе, не то к жене, маленькой старушке в желтом дождевике, надетом поверх аккуратно застегнутого шерстяного жакета.
— А? — спросила она, приподнимая сползавшую на глаза шляпку.
— Ничего, — проворчал он. — Даже грома уже не слышишь.
Амалия сощурилась, с трудом разглядела номер автобуса.
— Наш, — кивнула она. — Веди себя хорошо. И не стой, если уступят.
— Еще чего, — фыркнул Арсений.
Из открывшихся дверей дохнуло жаром. Пожилая чета увидела спящего мальчика, откинувшего набок голову. На розовом лбу — мокрая от пота кудряшка. Арсений помог молодой пассажирке выгрузить коляску, прошептал на ухо Амалии: «Взрослый парень, а с соской». Вошел сам.
Как раз полил дождь. Не просто застучал по крыше — хлынул потоком, как будто тучу скрутили в рог.
— Эй, вы, да-да, вы. Удобно?
Тридцатилетний увалень так и не успел донести до рта хрустящий чипс, вылупился на Арсения.
— Благодарю.
Амалия уселась на освободившееся место. С соседнего сиденья поднялась девушка в наушниках и с пирсингом в нижней губе:
— Садитесь.
— Нет-нет, я постою. — Арсений приосанился.
Амалия вздохнула. Девушка хотела возразить, но в это мгновение окна вспыхнули белым, в салоне мигнул свет.
— Как хотите…
На крышу автобуса будто обрушились листы нержавеющей стали. Арсений вздрогнул, ощутил себя маленькой фигуркой в ящике, над которым грохотали колеса небесного поезда.
С их прозрачных плащей на пол струилась вода. Амалия щурилась на желтые лампы и добродушно улыбалась. На ее лице почти не было морщин, но вся кожа напоминала шершавую бумагу для рисования пастелью.
Это она уговорила его ехать в непогоду по проклятым горным дорогам, от одного вида которых его начинало мутить.
Старик вытер мокрый лоб и крепче вцепился в поручень. Рубашка на спине прилипла к телу.
«Я помидор в парнике, — думал Арсений, изнывая от жары под прозрачной пленкой. — Старый сморщенный помидор».
— Не понимаю, почему он сам не приедет к нам, — услышал старик собственный голос, звучащий как бы не из его горла, а со стороны.
На этот раз Амалия его услышала, похлопала по ноге:
— Ты забыл, как это — ехать куда-то с двумя детьми?
Арсений расстегнул воротник на рубашке, оттянул ворот мешавшего дождевика:
— Мы для этого и копили ему на машину. В наше время собственный автомобиль считался роскошью.
Девушка у окна закатила глаза, снова надела наушники.
Автобус резко повернул. Старик не удержался на ногах, врезался в спину увальня, и тот рассыпал чипсы из пакета.
— Простите.
Здоровяк промычал что-то, отвернулся.
— Гы-гы-гы! — послышалось с задних рядов.
Щеки Арсения вспыхнули, он быстро оглянулся — в хвосте сидел подросток, лицо его подсвечивал голубой свет от экрана. Он смеялся не над ним — над чем-то, что разглядывал в телефоне.
На старика вообще никто не смотрел. Возвращавшиеся с работы женщины дремали, дети ерзали на креслах, дергали бахрому на дешевых занавесках, студентки охали при каждой вспышке молнии, моряки напряженно глядели сквозь пелену дождя.
Всем хотелось поскорее вернуться домой, выбраться из душного плена.
«Они торопятся, — подумал Арсений. — У них впереди целая жизнь. И эта жизнь сейчас зависит от водителя маленькой коробочки на колесах, которая едет по краю скалы».
Амалия дернула его за край плаща.
— Помнишь? — спросила она так громко, что, наверное, услышали все.
Он посмотрел в окно и увидел внизу крохотный городок, лежащий у Черного моря. Разглядел шарики фонарей, освещающие набережную, беспокойное движение воды.
Что он должен был помнить? Старик нахмурился. Вспыхнула молния. В ее свете проступила белая колоннада. Арсений замер. Перед глазами ожила девичья фигурка в мокром сарафане — вышитые цветы на платье напитались водой, запестрили, как живые. Подол хлопает на ветру, девушка придерживает его рукой, другой убирает с лица тяжелую косу, машет ему. За ее спиной колонны, будто выточенные из кусочков мела, еще дальше — ревущее пенное море. Она улыбается, и ее улыбка, ее фигурка — неотъемлемая часть живописного полотна, к которому он возвращался много раз, но которое так и не окончил.
Арсений удивленно посмотрел на свои руки. Ведь он мог стать художником — он всегда любил рисовать. Почему же не стал?
Он опустил глаза — Амалия дремала, виден был только верх ее шляпки.
Арсений наклонился, попытался разглядеть ее лицо, угадать в отдельных чертах ту девушку из воспоминания. Ту, на встречу с которой он когда-то бежал под дождем, в сырой форме, с колечком, зажатым в мокром кулаке. Ту, которая родила ему сына и дочь. Ту, с которой он так мало виделся, мотаясь по командировкам. Ту, из-за которой (или ради которой?) он так и не стал художником. Он впился взглядом в самый краешек покачивающейся шляпы. Но профиль жены утонул в тени, как колоннада в пелене дождя. Сейчас сверкнет молния, и он узнает, почему…
Однако за окнами не блеснуло — далекие огни разом погасли. Оборвался шум дождя. Мотор зарокотал гулко, как в трубе. С обеих сторон на стекла налегла темнота, смыла все краски и лица, превратила пассажиров в черные молчаливые фигуры. Только лицо подростка, глядящего в телефон, напоминало голубую светящуюся маску, но и он, заметив, как резко оборвался дождь, завертел головой и погасил экран.
Из мрака выплыло желтое пятно, обнажившее каменную стену тоннеля. За ним второе, третье, четвертое. Не доехав до пятого, автобус остановился, запыхтев, как подземное чудище, подавившееся черноземом.
Водитель что-то пробубнил, зазвенел ключами. Мотор раскашлялся и смолк. Кто-то недовольно засопел и цыкнул. Люди замолчали, слушая, как бормочет водитель и копается в бардачке.
В темноте духота будто усилилась. Арсений протолкнулся к окну, нащупал ручку и дернул в сторону форточку. Его дождевик зашуршал, как целлофановая обертка для букета.
Из тоннеля послышался гул.
— Ы-ы-ы-ы-ы! — выло Нечто, а может быть, просто ветер.
Лязгнула дверца.
— Ой! — Женщина на переднем сиденье подскочила от неожиданности. — Хоть бы предупредил, что вылезает!
Луч фонарика чиркнул по лицу водителя, пропал под лобовым стеклом.
Скрипнула крышка капота.
Резкий звук развязал языки пассажиров.
— Кто там гудит? — прошептала девочка. — Там, в тоннеле?
— Сиди спокойно, — ответил ей строгий голос, и он же добавил: — Хоть бы свет включили.
— Не пихайте меня, женщина, — прогнусавил увалень.
Кто-то снова цыкнул и засопел.
— Почему мы встали? — послышался сонный голос Амалии.
— Тише-тише, — сказал Арсений. — Сейчас поедем.
Он нащупал в темноте ее сухую горячую ладонь. У нее всегда теплели конечности, когда она спала.
Что-то бухнуло снаружи.
— Ох, — вздохнула женщина на переднем сиденье. — Господи, хоть бы никто в нас не врезался. Стоим тут посреди прохода.
Голоса зашептались, занервничали. Луч фонарика скользнул по потолку кабины. Крякнул водитель, хлопнула дверь.
— Что случилось?
— Щас поедем, ждите.
— Чего ждать-то?
— Да он издевается!
— В нас сейчас кто-то врежется — и все.
— Мама мне…
— Почему не едем?
— Ждите. И без истерик!
— Не орите! Не пугайте детей!
Толпа зашевелилась, как темный мазут в бочке. Кто-то навалился на Арсения спиной, отодвинул локтем.
— Душно, — пропыхтел хриплый голос сбоку. — Душно, плохо. Откройте двери.
— Не положено.
У окна кто-то всхлипнул. Старик узнал девушку с кольцом в носу, даже в полумраке он видел, как она дрожит. Амалия обняла ее, прошептала на ухо:
— Тсс.
Стены тоннеля двинулись навстречу друг другу, желая раздавить автобус, как банку с тушенкой. Арсений тряхнул головой, прогнал морок.
— Тихо! — заорал водитель, но стало еще хуже.
Страх заражал пассажиров, тащил в сливное отверстие, в черную дыру паники. Кто-то полез к дверям, застучал кулаком.
Арсений пошатнулся. Такое уже случалось с ним когда-то. В сердце подводной лодки, на глубине трехсот метров. Субмарина замерла в толще Черного моря, хотя никто ее не останавливал.
Он уже слышал эти голоса, видел блестящие вытаращенные глаза в тусклом свете, дрожащие руки и жадные рыбьи рты. Он знал, что случится дальше, и потому крепче вцепился в поручень, напряг слух.
Как только волна гула стихла, предвещая новый взрыв истерики, он громко кашлянул и спросил, словно простак и деревенский дурень:
— А по-моему, здесь лучше, чем снаружи. По крыше не тарабанит и сухо. Амалия, у тебя есть носовой платок?
Жена начала копаться в сумочке. Он широко зевнул.
— Нет! Ну, так я и знал. У кого-нибудь есть платок? Не хотелось бы на всех начхать.
Он потер переносицу:
— Уф…
— Вот, держите, — обернулась женщина с переднего сиденья.
— Благодарствую. — Старик громко высморкался. — Верну бандеролью.
Кто-то в темноте — кажется, студентки — хихикнул. Недовольный цыкальщик цыкнул в третий раз.
Водитель хлопнул крышкой бардачка, зазвенел ключами. Пассажиры слушали — что еще отколет старик.
— Погодка-то дрянь, — сказал Арсений, улавливая перемену настроения у публики. — Кости ноют. Но бывало и похуже. Помню, лет тридцать назад мы вот так застряли на дне Черного моря в подлодке.
— И что? — спросил мужской голос с того места, где стояли матросы.
— Да ничего.
— Как ничего?
— Ни-че-го. Всплыли, куда ж деться.
— Страшно было? — полюбопытствовал голос.
— Сидеть в бутылке? Под тоннами воды? Это вам не в сухом тоннеле застрять на пять минут. Всякий может струхнуть.
— Мама, дедушка — водолаз? — пискнула девочка.
Ее слова потонули в реве мотора. В салоне мигнул и зажегся свет. Пассажиры разом заговорили, заохали. Кто-то нервно рассмеялся.
О старике тут же забыли. Арсений закрыл глаза, вытер пот, холодивший висок. Иногда одно слово, одна минута решают все — как капля в доверху заполненной бочке. Его ладонь сжали. Он опустил глаза и встретился взглядом с Амалией. Она улыбнулась ему, неспешно моргнула.
«Вот, — подумал он, глядя на ее помолодевшее лицо. — Вот она — девушка в пестром платье».
— Почему ты не снимешь шляпу? — наклонился он к ней.
— Чтобы все увидели мою лысину? Ну уж нет.
— Нет у тебя никакой лысины, — шепнул старик. — Сними, хочу посмотреть на тебя… с волосами.
Ливень картечью ударил в крышу. По окнам побежали ручейки. Темные стены тоннеля отступили, открыв взгляду морскую бухту, над которой пухли тучи, то здесь, то там поблескивая молниями. Гроза уходила за море. Дождь утомился, застучал тише.
Кто-то похлопал его по плечу:
— Садитесь.
Арсений отмахнулся:
— Не надо. Постою.
Незнакомец навязчиво потянул за локоть:
— Садитесь. Я уже все равно стою.
— Да оставьте!
Старик поморщился, неуклюже высвободил руку, развернулся и оказался с упрямым юношей лицом к лицу.
Матросик был чуть выше его ростом, с тонкими усиками над верхней губой и цепким взглядом. Но особенно не понравились Арсению оттопыренные красные уши на длинном лице морячка.
— Неудобно же по горным дорогам… А вы с супругой.
В голосе упрямца слышался какой-то знакомый акцент, от которого Арсений уже давно избавился.
«Неужто земляк?»
— Ладно, — смягчился бывший подводник. — Свято место пусто не бывает. Кому-то пригодится.
Матросик пожал плечами, нахмурился и отошел на шаг в сторону.
Арсений из-под локтя следил за ним. Ишь какой настырный! Чуть силой добро не навязал.
Вид у юноши был так себе: форменная рубаха вымокла, весь какой-то дерганый, глаза горят, как при малярии. Похож на сына, когда тот заартачится и упрется рогом: не хочу так, хочу сяк.
Ноги старика налились тяжестью, заныло в пояснице — он не заметил, как опустился на освободившееся место.
Автобус снова въехал в тоннель, но на этот раз не остановился, только в салоне коротко мигнул свет.
Молния едва чиркнула вдали, громыхнуло в последний раз, но так, что стекла задрожали.
Задремавшая Амалия хлопнула глазами, как удивленный ребенок.
— Нам пора выходить! — сказал ей Арсений в самое ухо. — Вставай и держись за меня.
— Я видела странный сон! — Она зевнула и оперлась на его руку.
Медленно, как сомнамбулы, они побрели к выходу. Впереди покачивались затылки. Среди них — несколько фуражек. Которая его — земляка?
Амалия, посвежевшая после короткого отдыха, рассказывала сон. Описывала бушующее море, молодца, плывущего к ней на лодке сквозь шторм. Старик не особенно слушал, расплатился с водителем, помог ей спуститься по скользким ступенькам.
— И тогда, — закончила жена, — я поняла, что мальчик в матросской форме — это ты.
Двери автобуса с шумом захлопнулись.
Арсений выпучил глаза, коснулся пальцами торчащего уха, словно проверял, на месте ли оно.
— Амалия. — Его голос надломился. — Я встретил самого себя. В молодости.
— А?
Он не повторил, впился глазами в запотевшие окна автобуса. В мутном стекле маячили размытые цветные фигуры. Они, как неясные призраки прошлого, вернули его на родной полуостров — туда, где, зажав в руке обручальное кольцо, молодой моряк запрыгнул в проходящий автобус. Так же лупил дождь и сверкали молнии, так же виляла горная дорога, и старик в желтом плаще не пожелал садиться на его место. О! Тот пожилой гражданин дал несмышленому салаге настоящий мастер-класс по упрямству. Как же он его раздражал!
Сколько лет, сколько долгих лет придется тренироваться юноше, чтобы достичь такого же высокого уровня! Арсений сплюнул, мрачно ухмыльнулся.
Амалия взяла его под руку, и он, словно извиняясь за все прожитые с ней годы, поцеловал ее в шляпку.
В небе над морем замерцала первая звездочка. Во влажной дымке таяли красные огоньки автобуса, увозящего пассажиров по намеченному маршруту.
