В рамках проекта «Наша Победа»
Фронт деда Морозова: самым пожилым участником Великой Отечественной стал академик и бывший народоволец
В советское время много писали о пионерах-героях: Валя Котик, Марат Казей… Николай Александрович Морозов был пенсионером-героем.
Незаконнорождённый сын помещика Петра Щепочкина получил фамилию от матери – крестьянки Анны Морозовой, а отчество – от крёстного отца. Пришёл в этот мир в 1854 году, когда молодой Толстой писал «Севастопольские рассказы», а покинул его в 1946-м – в год публикации некрасовских «Окопов Сталинграда».
Народник, революционер. Участвовал в деятельности «Земли и воли», входил – вместе с Желябовым, Перовской и Фигнер – в руководство «Народной воли». В Лондоне встречался с Марксом, который передал Морозову для перевода на русский «Манифест коммунистической партии».
В отличие от многих народовольцев, рассматривавших террор как метод исключительный и временный, Морозов предлагал использовать его постоянно – в качестве регулятора политической жизни. «Политическое убийство – единственное средство самозащиты… и один из лучших агитационных приемов», – был убеждён молодой Морозов.
В 1881 году арестован за участие в подготовке покушений на Александра II. Получил пожизненное – и следующую четверть века провёл в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях.
Варлам Шаламов считал лагерный опыт полностью отрицательным. Морозов, сидевший дольше Шаламова, в неволе выучил одиннадцать языков. Заболёл туберкулёзом, считавшимся тогда почти неизлечимым, но выздоровел – как утверждал сам, благодаря собственной системе гимнастики. Написал в тюрьме 26 томов (что мы знаем о самоизоляции?). Стихи, проза, химия, физика, биология, история, математика, астрономия, философия, авиация… Это был энциклопедист леонардовского, ломоносовского склада. К тому же – самоучка. «Письма из Шлиссельбургской крепости» высоко оценил Толстой. Работы по химии заинтересовали Менделеева.
Одно дело – мгновенное самоотречение, прыжок на амбразуру… Совсем другое – не сломаться, не потерять себя за десятилетия одиночного заключения.
«Он не мог позволить себе сойти с ума (хотя однажды был к этому очень близок) или, тем более, умереть – ему было некогда заниматься собственной смертью», – писал Вениамин Каверин, знавший Морозова лично.
Тюремная проза Морозова – удивительно спокойная, неторопливая, мудрая. Издатели, не понимавшие, по какому ведомству числить эти труды, называли их «научными полуфантазиями». «Откровение в грозе и буре», «Периодические системы строения вещества», «В поисках философского камня», «Звёздные песни», «Путешествие в мировом пространстве», «На границе неведомого»… Герой морозовских «Эр жизни», сидящий в крепости, думает не о собственных злоключениях, а о «загадках вечности и мировой жизни». О временах, когда «человечество, пройдя длинную цепь веков, достигнет своего полного и пышного развития, достигнет абсолютного познания истины, и, наконец, подчиняясь неумолимому закону охлаждения земного шара, принуждено будет постепенно исчезнуть». О вечной жизни – «многообразной в своих формах, но единой по существу». В герое, восторженно шепчущем: «Что за чудная, светлая истина открылась мне сегодня!», узнаётся сам автор. Позже Морозов скажет: я сидел не в тюрьме – во Вселенной.
Вышел на свободу по амнистии 1905 года. Репин, пришедший писать портрет знаменитого народовольца, думал, что встретит больного высохшего арестанта – а увидел жизнерадостного, подвижного, цветущего человека. Словно в компенсацию за казематные десятилетия Морозову продлили молодость и подарили долгую жизнь.
Он вступил в масонскую ложу. Перевёл на русский «Машину времени» Уэллса. Летал на аэропланах, войдя в число первых русских лётчиков. В 1911 году вновь сел – за призывы «к учинению бунтовщического деяния» – но уже в 1913-м вышел по новой амнистии и продолжил заниматься всем сразу. В нём жили учёный и поэт, строгий исследователь мира – и его восхищённый созерцатель.
Всё подвергал сомнению. Оспаривал теорию относительности. Именно Морозов – предтеча «Новой хронологии» академика Фоменко. Он считал, что официальная версия истории далека от реальности. Утверждал: вся история до IV века выдумана, а памятники античности созданы в Средние века или даже позже…
Пусть он неправ – но зато как смел и свободен в мышлении и жизненном поведении!
С началом Первой мировой 60-летний учёный едет на передовую как военкор «Русских ведомостей».
В 1918 году возглавляет Естественно-научный институт имени Лесгафта.
В 1932 году становится почётным членом Академии наук СССР.
В 1935-м – депутатом Ленсовета.
Думает об освоении космоса, предлагает идею высотного герметического авиационного костюма…
В 1939 году 85-летний Морозов записывается на стрелковые курсы Осоавиахима и показывает отличные результаты.
В первый же день Великой Отечественной бывший народоволец решает стать добровольцем и требует записать его в снайперы. Ему отказывают, он забрасывает инстанции жалобами… В итоге добивается своего. То ли «достал» военное начальство, то ли сработала хитрость: Морозов заявил, что придумал новый прицел, который надо испытать в боевой обстановке.
Академику разрешили месячную командировку на передовую. Весной 1942 года Морозов, которому шёл 88-й год, попал на Волховский фронт.
(Представим, что Жорес Алфёров отправился воевать в Сирию. Или что Чехов, перешагнув рубеж 80-летия, добровольцем пошёл на Великую Отечественную. Морозов был старше и Чехова, и Горького, годился в отцы если не Ленину, то Сталину – точно. Жизнь Морозова – вариант судьбы его ровесника Кибальчича, повешенного в 27 лет за причастность к убийству Александра II. Волей писателя и солдата Гайдара Кибальчич, в тюрьме перед казнью разрабатывавший проект космической ракеты, перевоплотился в Мальчише-Кибальчише, который пошёл защищать Отечество от «буржуинов». Морозов сделал ровно то же самое – только не на страницах книги, а в «реале». Русский граф Монте-Кристо и в преклонном возрасте оставался «мальчишом»).
Сначала он поразил своих: седобородый старик в очках, учёный с мировым именем – и вдруг в окопе, с трёхлинейкой. Суперстар полка – и всего фронта.
Потом начал поражать немцев.
Судьба распорядилась так, что от недрожащей руки Морозова погибали не русские цари, а иноземные захватчики.
Два дня он примерялся, выбирал позицию… Неподвижно пролежав два часа на холоде, высмотрел нацистского офицера – и первой же пулей свалил.
В следующие дни записал на свой счёт ещё десяток оккупантов. К стрелковой науке подходил как физик: учитывал температуру, влажность воздуха…
Через месяц воинственного академика отправили в тыл. Мощный старик требовал вернуть его на фронт, но теперь начальство было непреклонным.
…Морозов оспаривал существование античных героев – а теперь уже нам непросто поверить в его существование. Ревизионисты будущего вправе усомниться: а был ли Морозов? Или – их было несколько: один сидел, другой писал, третий воевал? Не выдуманы ли снайперские подвиги академика? Визионер, фантазёр, учёный, алхимик, космист, террорист, писатель, узник, авиатор, солдат… – в нём как будто слились Каляев, Циолковский и Лимонов. Придумай всё это романист – его бы упрекнули в неоправданном фантазировании. Но жизнь может себе позволить не волноваться о правдоподобии.
Судьбы Морозова хватило бы на несколько незаурядных биографий. Неужели всё это вместилось в одну жизнь? Человек ведь – не резиновый.
А – какой тогда?
Из таких людей, как Морозов, можно не то что гвозди делать – ковать свёрла победитовой твёрдости, лить бронебойные пули.
Умирая и глядя в небо, 92-летний Морозов сказал: «Прощайте, звёзды».
Или, может быть, близкие не расслышали – и это было «Здравствуйте»?
