В рамках проекта «Наша Победа»
Вдова критика Владимира Лакшина о Твардовском и его наследии.
В народной памяти все русские богатыри погибли в битве на Калке 31мая (12 июня) 1223 года. Погибли Илья Муромец (лежит в пещерах Киево-Печерской лавры, а в Муроме на берегу Оки целы вывороченные им дубы), Добрыня Никитич, Алеша Попович из Ростова Великого, Тимон Золотой Пояс, видимо, из Великого Новгорода и другие. В те времена русских, как всегда, погубила доверчивость – коренная несчастная особенность.
Богатыри же отличались тем, что выступали на защиту русских земель от врагов, даже если из них кого-то лично обидел князь Владимир.
Всего через два года исполнится 800 лет этому событию. Мы-то о нем и не помним, а вот в древнерусской литературе битва на Калке поминалась постоянно, потому что через 14 лет монгольские захватчики пришли уже ордой Батыя. Но память о русских богатырях не исчезла, она только, неизвестно почему, загадочно переместилась на наш север, на берега Ладожского и Онежского озер, где была обнаружена спустя 600 лет, в середине
ХIХ века собирателями былин и фольклора.
Что будет с нами? Этот вопрос стоит особенно остро в наши дни. И даже в радостный юбилей – 110 лет тому назад в самый длинный светлый день года 21 июня 1910 на смоленской древней земле родился великий русский народный поэт Александр Трифонович Твардовский, создатель поэмы о бойце Василии Тёркине, нашем современном чудо-богатыре.
Она создавалась на фронте в Великую Отечественную войну, которую поэт прошел, начиная с 25 июня 1941, когда он выехал на Юго-Западный фронт, не дожидаясь призыва. Он был участником и Финской войны («Как будто это я лежу «Примерзший, маленький, убитый/ На той войне незнаменитой/ Забытый, маленький лежу»), и военных кампаний в Западной Белоруссии и Западной Украине 1939 – 1940 года. Твардовский воевал – и писал книгу о Василии Тёркине.
Когда-то великий богослов Иоанн Дамаскин сказал, что всякий образ есть выявление и показание скрытого: «для путеводительства к знанию, для откровения и обнародования». Таким образом и стал образ бойца Василия Тёркина для миллионов воюющих и всей страны – своим, близким, выражающим знания о войне, откровения о ней. Главы, которые печатал Твардовский во фронтовых газетах, переписывались от руки, цитаты разбегались.
Города сдают солдаты,
Генералы их берут.
——————
Не зарвемся, так прорвемся,
Будем живы – не помрем,
Срок придет, назад вернемся,
Что отдали – всё вернем.
Шли тяжелые месяцы начала войны. Недавно опубликованные письма с фронта поэта к жене потрясают (Александр Твардовский. Письма с войны. 1941-1945. М., 2015).
6 июля 1941 года, уходя из Киева, карандашом: «Не унывай, раздумывая о нашем отходе. Он будет даже, может быть, большим, чем ты себе представляешь, но это – путь к победе. Родине нашей случалось и без Москвы оставаться на время, а не то что». Кругом паника, отступление, ропот, обвинения, он чуть не попал в окружение. А тут полное самообладание и поразительное чувство истории, которое он потом выразит в строках:
Где бы я ни был,
Казалось, стою,
В центре вселенского мира.
В 1941 году была учреждена Сталинская премия, и поэт был ею награжден, но в августе отправил ее в Фонд обороны, хотя жена с двумя маленькими дочерьми уже в эвакуации. Он пишет жене, что не сомневается, что и она бы одобрила: «дорогая, это – боевой самолет», хотя понимает, как ей трудно одной, «может быть, без денег».
Однако эта пожертвованная премия будет словно поставленная часовня за спасение на войне: Твардовский пройдёт её всю, до конца, и даже не будет ранен.
6 сентября в разгар боев за Киев опять жене: «Я томлюсь иногда, что грозное величие происходящего не могу взять в соответствующие слова». Это поэт о нашем отступлении? Поражении? Удивительно. «Правда не пугает и не может пугать… Не пугают и не могут пугать и другие внешние успехи противника. Всё это уже не его воля, а воля неизбежности, толкающей его. Может быть, он вырвется и еще дальше, но всё это ведет его только к концу». Поэт каждую минуту рискует своей жизнью, а впечатление, словно летописец Пимен в спокойной келье пером водит.
Перед нами не только великое мужество, но и необыкновенный ум, который проникает в самую гущу событий, выхватывая суть происходящего с широчайшим охватом понимания. И ведь оказался прав.
Когда–то в 1880 году при открытии памятника Пушкину в Москве, когда Достоевский произнес свою знаменитую речь, драматург А. Н. Островский тоже сказал речь – малоизвестную, но в ней были такие слова: «С Пушкиным УМНЕЕТ ВСЁ, что МОЖЕТ ПОУМНЕТЬ», без него «чувство сиротства», «НЕКЕМ ЖИТЬ, НЕКЕМ ЧУВСТВОВАТЬ». Эта почти универсальная формула влияния литературы на современников.
Придет день и час, когда Твардовским будут жить и чувствовать. и к стихам поэта и к его литературным мнениям будет прислушиваться страна. «Я убит подо Ржевом» навсегда поразит всех. Ни в «Василии Тёркине», ни в «Я убит подо Ржевом» нет ни слова о Сталине.
Бунин восторженно отзовется о поэме в 1947 году: «Какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость и четкость во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык… ни одного фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова».
Сейчас под Ржевом, где погибло около миллиона наших бойцов, воздвигнут мемориал с памятником русскому солдату. Скульптор говорил не раз в своих интервью, что для него самым главным было стихотворение поэта о Ржеве.
В письмах с фронта жене Твардовский сообщает подробности работы над «Тёркиным», а в 1943 из разоренного Смоленска пишет о «тайне» человеческого – толстовско-чеховского». На войне поэт так высоко оценил человечность! Эту тайну скоро главный редактор «Нового мира» будет отыскивать в литературе и продвигать, несмотря на все трудности.
Василий Розанов когда-то заметил: «Боль жизни могущественнее интереса к жизни. Оттого религия всегда будет одолевать философию». Твардовский с юности испытал горькую боль жизни: и несправедливая высылка родительской семьи как кулацкой, и преследования вплоть до угрозы ареста, и война, но никогда не терял интереса к жизни, с ее «всей неоглядной красой, ранних весенних веточках, в капельках первой росы». Говорил: «верю одной правде-истине, больше ничему».
«Правда-истина» и память – вот два крыла «духовного существования» поэта на войне, которые станут и его программой поисков в жизни и литературе. Письма полны нескрываемой страстной любви к жене (если были с оказией, а не по почте):
«Дитя мое, я ПЛЕТУ ИЗ КРАПИВЫ ПАНЦИРЬ, от которого у тебя должны вырасти крылья». Самые частые слова – «судьба», «даст бог», «бог с ними», «бог им всем судья», «крест, который надо уж нести». Твардовский – коммунист. Но внутри он христианской цивилизации.
Вспоминается чеховский некролог путешественнику Н.М. Пржевальскому, где Чехов восхищается его «идейностью» – а в основании «честь родины и науки», «богатством знаний и трудолюбием, «верой в христианскую цивилизацию» – эти черты «делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу. Подвижники нужны как солнце». Такой «высшей нравственной силой» был, несомненно, Твардовский, что позволило ему, оставаясь глубоким народным поэтом, по существу руководить литературой в течение многих лет поверх ЦК, официального Союза писателей и цензуры, когда он был главным редактором «Нового мира» в течение 16 лет – 1950-1954, 1958-1970. Важнейшая фигура общественной, политической, интеллектуально-просветительской, культурной жизни страны. Мощь всего им созданного еще не до конца осмыслена и понята. Как написал Чехов после смерти Салтыкова-Щедрина: его не все любили (участь говорящих правду!), но верили ему абсолютно все.
Чехов противопоставляет людям, подобным Пржевальскому тех, кто «развратничает ради отрицания жизни и лжет ради куска хлеба», они «ведут споры об оптимизме и пессимизме, пишут от скуки неважные повести, ненужные проекты». Но есть «люди подвига, веры и ясно осознанной цели». Таким был Твардовский.
Главным в «Новом мире» были цели отыскания правды и памяти как резервуара познания человеком жизни. Твардовский считал: «Память моя, все, что ношу в себе из впечатлений всей моей жизни, – никак не мое только достояние». Память же многих – это уже народная память. «И только правда ко двору»!
«Память, как ты ни горька, будь зарубкой на века!»
После войны поэт написал поэму «Тёркин на том свете», где осмеял мертвечину бюрократизма, казенщины («вот кто нужен, кто бы спас!»). Это было словно второе посещение ада после Данте в литературе.
Решением секретариата ЦК партии Твардовский был снят с поста главного редактора журнала 8 июля 1954 года. Кроме поэмы ему были поставлены в вину опубликованные в журнале критические статьи В. Померанцева «Об искренности в литературе», философа М. Лифшица о «дневнике писателя» М. Шагинян, Ф. Абрамова о людях колхозной деревни в послевоенной прозе, М. Щеглова о романе Л. Леонова «Русский лес». Твардовский отказался признать себя виновным во «вредной линии». Когда Марк Щеглов спросил Твардовского: «Что же происходит?» Тот ему ответил: «Господь испытует, Марк Александрович!»
«Второе пришествие» Твардовского в «Новый мир» состоялось в 1958 году, с 1962 года с ним уже работал Владимир Лакшин и до самого трагического конца, когда журнал Твардовского был разгромлен. Лакшина обвиняли в «абстрактном гуманизме», «антимарксизме» и проч.
Журнал печатал писателей-деревенщиков – В. Белова, Шукшина, Ф. Абрамова, статьи историков, философов, физиков, биологов, городские повести Ю. Трифонова, мемуары Ильи Эренбурга, Солженицына, Булгакова, И. Шмелева. Очерки и поэмы. Целые пласты литературы. Это была трибуна для разнообразных дискуссий. Центр кристаллизации, как говорят физики, когда в густом растворе уже выпадают кристаллы.
Документы об увольнении В. Лакшина, А. Кондратовича, И. Саца, И. Виноградова были подписаны деятелем ЦК партии, будущим «архитектором перестройки» А.Н. Яковлевым. Твардовский сам подал просьбу об увольнении, не желая работать с чуждой ему редколлегией. Его последняя поэма «По праву памяти» без его ведома была передана за границу и там опубликована без его разрешения. Здесь ее печатать отказались. Это была искусная провокация.
Твардовский заболел сразу и умер от рака 18 декабря 1971 года в самый темный и короткий день в году.
После смерти Твардовского Давид Самойлов сказал:
Вот и всё.
Смежили очи гении.
Нету их. И всё разрешено.
СВЕТЛАНА КАЙДАШ-ЛАКШИНА
