Автор: Анастасия Орлова

В моей жизни он сначала появился — человеком. Просто я уже прочитала всю библиотеку приключений с нижних полок, поднялась на цыпочки и потянула с верхней полки крайний том из целого ряда серых обложек под номерами. Книга выпала — спиной — мне в руки, раскрылась посередке, и я прочитала то, на что взгляд упал:

«Водовоз где-то украл сибирского котенка с длинной белой шерстью и с черными глазами и привез к нам. Этот котенок принимает людей за мышей; увидев человека, он прижимается брюхом к полу, делает стойку и бросается к ногам. Сегодня утром, когда я шагал из угла в угол, он несколько раз подстерегал меня и бросался “а ля тигр” на мои сапоги. Я думаю, что мысль, что он страшнее и сильнее всех в доме, доставляет ему высочайшее наслаждение».

У меня к тому моменту недели три как пропал любимый кот — наверное, хулиганы убили, — поэтому писатель А. Чехов купил меня сразу, всю целиком, с потрохами.

Мне было лет десять, я еще не знала, что читать чужие письма — скучное занятие; что неохота заглядывать в комментарии и выяснять, кто такой П. Р. или Б. О. и в каком году провалилась такая-то постановка такого-то театра… Я просто читала все подряд, пробегая неясности, кружа подолгу над чудесными картинками, возвращаясь к смешному — там было много смешного («Лика! Кукуруза души моей! Кланяюсь вашей коробочке с пудрой и завидую вашим старым сапогам, которые каждый день видят вас!»), — кружа, как привязанная к колышку коза, выедая доступную травку, добывая в этих письмах себе пропитание, обживая мир друзей, родственников, корреспондентов, возлюбленных писателя А. П. Чехова; упиваясь ни с кем и ни с чем не сравнимой интонацией его голоса: достоинство, ирония, сердечность… и поразительная при том серьезность к жизни.

Часто представляла себе, как он писал эти письма: длинными строками, подряд, чуть наклонным почерком… Представляла: вот доходит до конца страницы; не глядя, протягивает руку к пресс-папье и привычно прокатывает его по невысохшим фразам, прежде чем перейти к следующему листу…

Удостоверяю: задолго до того, как приняться за короткие рассказы, я знала о жизни этого писателя ВСЕ — не в смысле дат, а в самом наиточнейшем смысле — его настроений, привязанностей, движений его сердца.

Это потом, спустя годы, я многое позабыла и, конечно же, сейчас возвращаюсь прежде всего к его прозе. 

А в десять-одиннадцать лет я была настоящим знатоком чеховского характера, его привычек (когда пили чай в Мелихове, где копали пруд, где принимали больных и чем угощали гостей на Пасху), его обязательств, его сердечных предпочтений. Привязана я была к этому человеку невероятно. Всегда боялась подобраться к последнему письму… Плакала на сноске: «последнее письмо А. П. Чехова». 

Я росла и росла, все время возвращаясь к тем или иным из них, минуя забавно-юношеские, прикипая к какой-нибудь странице, на которой уже больной и усталый Чехов объясняет писательнице Шаровой, как выстраивать фон произведения, как собирать героев в финале, дабы читатель припомнил их всех…

Прежде чем прочесть его серьезные вещи, я знала многое из его внутреннего писательского манифеста. «В разговорах с пишущей братией я всегда настаиваю на том, что не дело художника решать узко специальные вопросы. Дурно, если художник берется за то, чего не понимает… Художник наблюдает, выбирает, догадывается, компонует — уже одни эти действия предполагают в своем начале вопрос…»

Прежде чем прочесть, скажем, «Крейцерову сонату» Л. Н. Толстого, я досконально знала все, что думал о ней Чехов. 

И позже, читая и перечитывая весь корпус его произведений, я зависала совсем не над теми, которые предлагала ученикам школьная программа. Вдруг на таинственном сценическом круге предпочтений выплывал незаметный удивительный рассказ «Невеста», научивший меня по-разному использовать и освещать одну и ту же фразу в тексте; или совсем по-особому раскрывался рассказ «Именины» с поразительной сценой рыдающего в финале героя-циника… Или показывался на горизонте парящий над землею Черный монах, заставляя надолго задумываться над природой безумия художника.

Я верю в судьбу; верю, что два тома чеховских писем были выданы мне в детстве на вырост. Эти письма меня воспитали — в самом серьезном смысле этого слова, потому что в них, адресованных самым разным людям, я находила поразительные рассуждения о нравственности, о судопроизводстве, о медицине, литературе, театре и людях. Например, из них я узнала о деле Дрейфуса.

Отличный от школьной программы, огромный, трагический, забавно-шутливый и серьезный — насыщенный мир чеховских Москвы и Петербурга, Таганрога, Сахалина, Венеции… пульсировал в этих письмах вокруг одной фигуры: одинокого пишущего человека, исподволь приручая и приучая меня к этому особому аскетизму художника.

Поэтому меня всегда смешили разговоры о равнодушии Чехова или о его хладнокровии, вялости, одноцветности. Я-то знаю, каким искрящимся и лукавым изнутри — под внешней благопристойностью — был этот поразительный художник, всю жизнь безжалостно муштровавший только одного человека — самого себя.

* * *

Автор: Анастасия Орлова

Однажды, лет десять назад, ко мне в гости, в Иерусалим, приехала Надя Холодова — мой редактор, издатель, литературный агент… Мой незабвенный друг.

Когда к нам приезжала Надя, жизнь полностью менялась. Она не то чтобы останавливалась, но неслась совсем в другом направлении. Например, в направлении… блошиных рынков. Дело в том, что мы с Надей обе любили старые, с историей, «с изюминкой и подкладкой» вещи, часами могли бродить по развалам в Яффо, выискивая «характерную вещицу». Она и подарки всегда привозила необычные: какого-нибудь клоуна-марионетку Ляфлера на железном прутке, или старинный бювар, или чей-то потертый древний жилет с блескучей искрой, с бронзовыми пуговицами. Считала, что «это барахло» способно мотивировать меня сочинить что-нибудь этакое. Между прочим, случалось, случалось…

Она и в тот раз, раскрыв чемодан и что-то вынув из него, распрямилась и, пряча это «что-то» за спиной, задорно проговорила:

— Ну что, помойная душа?! Трепещите!

И торжественно предъявила мне…

Я молча и озадаченно рассматривала совсем неинтересную деревянную качалку-пресс-папье, слегка рассохшуюся, с кругляшом-хваталкой, с несколькими высохшими и уже порастрепавшимися слоями промокательной бумаги на круглом брюхе, где навеки отпечатались длинные строки, написанные чьей-то рукой…

Надя с явным удовольствием наблюдала мое явное разочарование.

— Смотрите, не завизжите… — наконец проговорила она тихо. — Это пресс-папье Антона Павловича Чехова.

 Я не завизжала, нет. Я просто застыла, окоченела… Смотрела во все глаза, пока Надя взахлеб рассказывала историю добычи (много лет дружила с престарелой актрисой, которая в молодости точно так же дружила с Книппер-Чеховой, и та, мол, однажды, годах в двадцатых, подарила юной подружке непарадную вещь, «старенькое пресс-папье Антоши, уже и при жизни его “никчемное, повытертое”»…

— Ну и теперь вот та самая актриса скончалась, а племянница-наследница готова все пораспродать… Да она и не знала ни черта «про деревяшку», сказала: «Берите за так этот хлам, Надежда Кузьминична!» Она меня за почтенную тетку держала, ну а я, Диночка, совершила преступление, да, умолчала о ценности. Подумала, что у вас-то сей реликт хорошо так на полке уместится, и по делу, и в самый раз, вот тут будет жить в вашем доме. А вы будете работать и посматривать, переглядываться с ним будете…

Конечно, Надя называла фамилию умершей актрисы, но я, завороженно глядя на пресс-папье и боясь к нему прикоснуться, пропустила тогда ее мимо ушей, а сейчас и спросить некого…

Но тем же вечером, за чаем, когда уже и разглядела, и ощупала драгоценность, и чуток свыклась с мыслью о владении, я задумчиво проговорила:

— А знаете, Надя… Ведь этим пресс-папье Антон Павлович именно письма промакивал.

— Да ну? С чего вы взяли?

— С того, что работа над прозой — дело медленное. Пока фразу напишешь, чернила сами высохнут. А вот письма пишешь куда быстрее, и он столько их понаписал… Да! Именно! — уверенно повторила самой себе. — Именно листы писем он этим пресс-папье и высушивал…

— Ну, вам виднее, — покладисто отозвалась Надя.

 Безуспешно потом я пыталась расшифровать, опознать в застывших зеркальных строках на промокашке заветного пресс-папье ту или иную фразу из — мечтала я — знакомого и любимого, словно мне лично написанного Чеховым письма! Не удалось… Столько их там уместилось, внахлест и слоями, будто старенькое пресс-папье, «никчемное и повытертое», впитало в себя память о бесконечном движении его руки, правой руки Чехова, подарившего мне в моем детстве и юности целый свод нравственных и писательских, да и просто человеческих уроков.

Подберите удобный вам вариант подписки

Вам будет доступна бесплатная доставка печатной версии в ваш почтовый ящик и PDF версия в личном кабинете на нашем сайте.

3 месяца 1000 ₽
6 месяцев 2000 ₽
12 месяцев 4000 ₽
Дорогие читатели! Просим вас обратить внимание, что заявки на подписку принимаются до 10 числа (включительно) месяца выпуска журнала. При оформлении подписки после 10 числа рассылка будет осуществляться со следующего месяца.

Приём заявок на соискание премии им. Катаева открыт до 10 июля 2025 года!

Журнал «Юность» на книжном фестивале!
С 4 по 7 июня в Москве пройдёт 11-й Книжный фестиваль Красная площадь”! 
Ждем вас в шатре художественной литературы. До встречи!