Рассказ
Проснувшись, Мужчина спросил: «Что здесь делает Дикий Пес?!» И ответила Женщина: «Его имя больше не дикий пес, а Первый Друг, и он будет нам другом во веки веков».
Р. Киплинг
К языку Таси прищепили датчик. Временами медсестра снимала его и протирала язык влажным бинтом. Зоя видела запекшиеся отметины от прищепки и закрывала глаза. «Не могу, не могу, не могу». «Теперь могу», — открывала. Нельзя спрятаться, исчезнуть, хотя очень хочется. Она должна быть с Тасей. Но как объяснить это телу? Собственное тело Зоя давно не чувствовала. Как перегретая техника, оно барахлило и временами на секунду отключалось. Тогда Зое было прохладно — дуло из того января.
Время после январских праздников самое противное. Новогоднее настроение, салаты, фильмы про «дух Рождества» в прошлом. Елка разобрана, холодильник пустой, а впереди вечная зима. В выходной надо хоть за продуктами сходить. Зоя вжимала голову в шарфы-капюшоны. Болезненно-серый день совсем стух — вечер. По улицам торопились — скорее в подъезд — такие же насупленные люди, к дверям жалась собака. В магазине тяжело стоять в очереди в кассу. Зоя от души набрала вкусностей, сейчас включит сериал — и гори оно все огнем. Опять серая улица, замерзшие люди, собака. Какая-то слишком маленькая.
Наконец разглядела — к подъездной двери жался щенок. «Зашибут ведь дверью, ну. Потерялся, наверное. Ничего, в собачий чат кто-нибудь фото скинет, владелец прибежит».
Квартира пустая, пыльная — сил делать уборку нет. Вздохнув, Зоя разложила лакомства на столе, открыла ноутбук. Хотела удобно устроиться, но что-то мешало. «Забрали, нет?» Выглянула в окно. Пес сжался в клубок и, кажется, спал. Невольно перевела взгляд на термометр. Минус двадцать три.
Сериал был на английском, и Зоя все время перематывала в начало, по рассеянности не расслышав половину реплик. И потом каждые пять минут вставала, отвлекалась посмотреть, как там щенок. К ночи не выдержала. Плюнув на сериал, накинула пуховик на пижаму и спустилась во двор.
— Пошли домой!
Щенок упирался, пугался подъезда, но не огрызнулся ни разу, не пытался цапнуть Зою, которой без поводка и ошейника пришлось нелегко. В лифте дрожал крупно и искал пути бегства, но было поздно.
Пил жадно. Точнее, пила — девчонка. Терьеристая девчонка, со смешной бородкой и завитком на хвосте. Хотя и овчарка по генам пробежалась — уши стоячие, окрас — черный с желтым.
— Ты отдыхай, завтра найдем твоих родителей непутевых.
Щенок послушно завалился на плед и уснул. Когда проходила мимо, вскакивал, испуганно озирался и скалился, готовый в любой момент бороться за жизнь. Но, завидев человека, снова падал без сил на подстилку и тут же засыпал, дергая лапой.
— Спи, спи…
Самой Зое не спалось, хотя впервые за долгое время в душе поселилось что-то кроме тоски, тревоги и усталости. Что-то детское, озорное приятно пощипывало изнутри. Зоя даже улыбнулась, стараясь не шуметь, не вертеться, чтобы не спугнуть псового сна. И в то же время чутко вслушивалась — спит? Не надо ли чего?
— Что глаза-то такие красные? — спрашивал ветеринар.
Зоя пожимала плечами.
— Наверное, из-за консервов. У меня ничего не было — покормить.
— Так, консервы больше не даем. Держите антигистамин.
Щенок послушно лопал все, что давали, лишь бы поесть.
— Молодец! — хвалил его врач.
— Можно у вас объявление повесить? Она ведь потерялась, наверное.
— Можно-то оно можно… Думаете, потерялась? Смотрите, подшерсток какой плотный. На улице жила.
Щенок неуклюже примостился на смотровом столе. Из густой черной шерсти торчали клочки.
— Как же ты в такой холод на улице жила, а? Рассказывай, где твой дом!
В ответ щенок принялся чесать лапой ухо.
— Большая вырастет, — заключил врач, помяв лапу и оценив ее величину.
Зоя не раз слышала модные собачьи клички на улице. Во дворе жили Йеннифер, Лексус, Цезарь и Бритни. Но когда смотрела на найденного щенка, не могла представить, чтобы назвать ее какой-нибудь Вирджинией или Рокси.
— Да ты же Тася!
Щенок не сопротивлялся, но и не ласкался. Зоя была для него непредсказуемым двуногим, которое может покормить, но вдруг пнет? Поэтому Тася держалась выданного пледа без команды «место».
Зоя разместила объявления в соцсетях и расклеила на столбах. Зимний ветер полоскал листы. Найденыша никто не искал.
— Конечно, кому такой нужен! — сказала как-то соседка, грузная тетя Галя, когда обнаружила Зою с новым квартирантом на лестничной площадке.
«Какой — такой?» Зое казалось, щенок настолько красивый, что просто не может быть обычной дворняжкой, прибившейся во двор из промзоны.
«Подкинули», — решила Зоя и дала объявление о пристройстве собаки в добрые руки.
Звонил мужик, отвечал на вопросы коротко и грубо, звонила девица взять игрушку трехлетнему ребенку, потом какие-то сидельцы.
«Ну, куда мне, ну? — оглядывала Зоя свою клетушку-однушку. — А если и правда крупная вырастет? Это ж гулять. Кормить».
В детстве Зоя страстно мечтала о питомце, но когда то было. Сейчас она понимала маму — слишком большая ответственность, а как ее брать, если Зоя едва со своей жизнью справляется, не то что с чужой? Да и вообще, последнее время все наперекосяк: пару недель назад съехал Лешка. Точнее, сбежал. Пока Зоя не нашла щенка, была занята только одним — самокопанием. Теперь долбящая мозг мысль «Да что со мной не так?» затерлась, сместилась из пульсирующих висков куда-то в затылок, на потом.
«Я не справлюсь», — говорила Зоя, но, вопреки этим словам, справлялась отлично. Тася не вставала в шесть утра, терпеливо ждала, пока хозяйка разлепит глаза — не раньше девяти, удаленная работа позволяла вставать не слишком рано. Быстро, почти сразу выучила команды «сидеть» и «дай лапу», ждала в коридоре, пока не помоют. Зоя прониклась к щенку уважением — явно не «пирожочек» избалованный. Достаточно поглядеть, как Тася ест — яростно, за все голодные месяцы и еще наперед — на всякий случай. Как могла Зоя отдать ее каким попало людям? Но идеальной семьи из рекламы йогурта так и не нашлось. Тогда решилась: пусть остается. И погрузилась в дивный новый мир собачей жизни, потому что выбрать корм, поводок и даже расческу оказалось непросто. Пришлось часами изучать форумные баталии на тему «Натуралка или сушка», «Обычный поводок или рулетка», «Как выбрать анатомическую шлейку», и как-то незаметно, потихоньку Тася заполнила все пустое пространство в Зоиной жизни.
— Что мне собака твоя? Когда ребенка-то родишь? Сколько лет тебе? — спрашивала мама, обрывая на полуслове.
Это удивляло. Казалось странным — как же они не видят, какая Тася славная? Но по улицам ходили все те же замерзшие, уставшие люди. Они шарахались и скалились, не хуже любой собаки, если Тася случайно их нюхала.
— Развели собачарню!
— Ходите, болезни разносите!
— Идет, погляди, и, конечно, без пакетов! Все обосрали!
Зоя не знала — вывернуть ли карманы, туго набитые пакетами-маечками для какашек, или послать блюстителя чистоты куда подальше. А может, ткнуть в мусор, наваленный людьми.
— Просто все всех ненавидят, — объясняли ей на собачей площадке. — Детные собачных, собачные — детных. Остальные — и тех и других.
— На площадку детскую не заходи. На клумбы не суйся. В тот двор не ходи — там сумасшедшая бабка-догхантер, она из окна кипяток льет.
После историй про кровь и мучительную смерть собак от крысиного яда Зоя приучила Тасю к наморднику. А после ночи в ветеринарке, когда Тася съела на прогулке какой-то серый комок, намордник не снимался на улице уже никогда. Дворам же Зоя предпочитала пустыри, где летом жили бомжи. Бомжи не кидают отраву и не проклинают вслед:
— Убери блоховозку свою!
К такому Зою тоже не готовили: трудно оказалось не гулять каждый день — это им с Тасей нравилось. Натруженный мозг остывал на улице, выветривался, опустошался. Зоя вдруг обнаружила весну, птиц, ютившихся в кустах на тех же пустырях, облака, уличные запахи и других собак — часто ласковых и игривых. Так вот трудно было не с собаками, а с людьми. Из домового чата Зоя вышла сразу — оттуда изливались смердящие потоки:
— Видали ту, с коляской? Да она свою собаку больше, чем ребенка, любит!
— Пошла, понимаешь, мода. Псин сыночками да дочурками называть, спать с ними, позволять им все.
— Вы нормальные? Это такой же член семьи!
— Вот не надо! Есть люди, а есть звери, и не надо с ними спать, обниматься, целоваться, трахаться и низводить себя до уровня животного.
— Бабам под сраку лет — ни семьи, ничего… Зато собака!
— Тоже, что ли, ребенком свою псарню называешь? Кошмар, палата номер шесть…
Зоя не спорила. Просто в наморднике, шлейке и на коротком поводке торопилась подальше от дома, к железной дороге, и упаси господь пройти близко от детей, колясок, бегунов, цветов и клумб. А Тася росла и все больше напоминала овчарку, поэтому, бывало, в подъезде какой-нибудь жилец шарахался от нее:
— Твою мать!
— И вам добрый вечер, — бормотала Зоя, спеша к лифту.
Тася вела себя куда воспитаннее, хотя еще не вполне одомашнилась. Люди ее не интересовали — ни рыка, ни лая. В людях что интересного, только запах, особенно если из магазина идут с пакетами. То ли дело другие собаки. Социализацию Зоя успешно провалила — собак Тася недолюбливала, знакомиться не хотела и сурово защищалась, если кто-то пытался понюхать под хвостом.
— Обижали? — поняла Зоя и летом записала Тасю в кинологическую группу.
— А есть разница между породистыми собаками и уличными? — спрашивала у кинолога.
— В смысле?
— Команды так же осваивают?
— Нет, разницы никакой. Наоборот, бывает, что и лучше справляются.
И Тася справлялась, даже больше — служила. Было видно: учиться ей нравится. Но самое важное — она наконец посмотрела Зое в глаза. Самостоятельная, диковатая Тася будто мирилась с наличием хозяйки, ласку не понимала, старалась уйти на лежанку. И только теперь осмелилась и поглядела на Зою детскими еще карими глазами. А Зоя на нее. И обняла.
— А можно ботинки оставлять? — спрашивали друзья дома.
Зоя зависала ненадолго, не понимая.
— А… Можно, конечно! Она не трогает. Раз только деревянный веер сгрызла и оторвала нашитый цветок от тапки.
— Золотой ребенок!
— Хотя, когда совсем мелкая была, пыталась ножку стола грызть. Я увидела отметины и разрыдалась. Ну как ее лупить? Ей шесть месяцев! Села, реву посреди зала. Так она поглядела на меня и поняла. Больше не грызла.
Зоя боялась, что Тася будет мешать соседям. Собирала на лестничной площадке выпавшие клочки шерсти под бдительным оком тети Гали, прислушивалась — не скулит ли, не лает, когда приходилось уйти. Прижимала к себе собаку, когда Миша, умственно отсталый сын тети Гали, ковылял за хлебом. Но Тася не шумела, спала и только приоткрывала один глаз поглядеть, не берет ли Зоя поводок. Лишь единожды, придя в себя после стерилизации, собака застонала. Зоя понимала — от наркоза и полостной операции и не так заплачешь. Вместе с одеялом она переползла на кресло-мешок и укрылась с Тасей.
— Ш-ш… Скоро пройдет, моя девочка, скоро пройдет… — Зоя гладила собаку по голове и загривку, почесывала ухо.
Согревшись в человечьих объятиях, Тася уснула, а шов зажил без проблем.
В итоге дома собака помалкивала, и скулить хотелось только Зое. Она все думала: как там Тася одна? Страшно было первый раз оставлять ее на передержке, чтобы съездить в отпуск, — вдруг что? Так ли хорошо о ней заботятся? Не ругают ли? Гладят ли? Тогда Зое подумалось — а что если взять Тасю в следующий раз с собой? К машине она, кажется, привыкла. Сама запрыгивала на заднее сиденье. Топталась только беспокойно и слюнила салон, но к шерсти и слюне Зоя относилась стоически.
Так и начались их путешествия — с бесконечными полями и песчаными пляжами, сапами и великами, лесными тропами и маленькими подмосковными городками.
— Чего ты таскаешь ее везде? Она хоть понимает, что путешествует? Или просто какает в разных местах?
Зоя опять ленилась спорить. Ей все было ясно без слов. Когда внезапно — если широкое поле или просторный пляж — Тася вдруг срывалась и бежала, прыгая на четырех лапах, как барашек. Когда забегала в воду, поднимая брызги, и кусала волну. Когда каталась в песке или спала на ароматной хвое в лесу, Зоя почти физически чувствовала сполохи счастья. Тася вообще не скупилась на счастье, не дозировала любовь, боясь избаловать, как некоторые люди, или страшась надоесть. Все, что есть, — забирай. Год она предпочитала лежанку Зоиным объятиям, но потихоньку оттаивала. Теперь Тася охотно принимала приглашение поваляться вместе, почесать пузо или поиграть. Зоя впитывала эту любовь, как иссохший цветок воду.
Утром сонно потягивалась, и Тася приходила ткнуться влажным носом в Зоину ногу.
— Доброе утро!
Гуляли. Осенью шуршали листьями, зимой — валялись в снегу, весной — слушали птиц, а летом — уезжали из города.
После тяжелого дня Зоя зарывалась в Тасину шерсть и дышала ею. Тася не воняла. Она пахла молоком и ребенком, уютом, родной домашней пылью и в то же время уличным ветром, соломенным амбаром и нагретым на солнце деревом. Иногда, когда никто не видел, Зоя нюхала даже Тасину пасть, где сладковатый молочный запах ощущался явственнее всего. Зарываться в шерсть было тепло, и казалось, никакие опасности из внешнего мира не смогут до них дотянуться. Мама могла говорить что угодно, новостные дикторы — засалить самые страшные события, а тролли — разводить интернет-срачи. Но это теперь далеко.
— На водопад поедем, — шептала Зоя. — Поднакопим чуть-чуть. Может, даже на Байкал. Или на Камчатку… Спокойной ночи, Тасенька…
Тася доросла до Зоиной коленки. Слишком большие для щенка лапы вытянулись, и неуклюжий бутуз превратился в худющую лань, хотя Тася никогда не отказывалась от еды.
— Это ничего, — говорили на собачей площадке. — Моя такая же была, скоро отъестся!
Зоя наблюдала, как растут Тасины мышцы, и расчесывала бородку, которая иногда склеивалась. Подшерсток уличной жизни выпал — Тася линяла страшно, покрывая все поверхности густым слоем шерсти. Пришлось купить дорогую расческу и беспроводной пылесос, чтобы тетя Галя не поджимала на площадке губы. Хотя соседи давно привыкли, даже Миша перестал шарахаться и иной раз порывался отломить собаке батон, за которым тетя Галя исправно посылала его через день.
Несмотря на расчесывание, Тася все равно линяла так, что было не по себе: никак, облысеет собака! Даже завиток на конце хвоста отпал — теперь хвост как хвост, без излишеств. Но Тася не облысела, оставив ровно столько шерсти, сколько нужно для городской квартиры с батареей и кондиционером.
— Красавица! — говорили иной раз, любуясь лощеной шерсткой с синеватым вороновым отливом. — За сколько взяли немца?
Вместе с шерстью отпали и воспоминания. Тасины сны стали спокойнее, огромные контейнеры с кормом внушали ей безопасность. Зоя тоже забылась: Лешка канул — ну и черт с ним! Есть где жить, есть обед, есть работа, поездки эти и Тася есть. Конечно, полно забот. А у кого их мало?
— Не хлопотно? — спрашивала тетя Галя, кивая на собаку.
— Жить вообще хлопотно, — отвечала Зоя, но в глубине души, сокрытом ее уголке, улыбалась собственному счастью.
Пищали датчики. Зоя гладила Тасю и изо всех сил держалась, иначе выпроводят. Только истеричек в кабинете интенсивной терапии не хватало. Но мысли остановить не получалось:
— Шесть лет. Всего шесть лет… — повторялось в голове по кругу. — Шесть. Вполовину меньше, чем могла бы. Вполовину. Шесть лет. И ведь здорова была! Здорова…
Как бы Зоя ни убеждала себя, какая-то злая часть души, словно святая инквизиция, твердила:
— Проморгала, пропустила! Ты виновата. Надо было сдавать кровь каждый год. УЗИ. А ты что? Напутешествовалась? Довольна? Теперь-то тебе никто мешать не будет.
От этих слов Зоя холодела и сжималась. Казалось, мир несется с непомерной скоростью и она за ним не поспевает. Ее собственное время остановилось на том дне, когда Тася, понюхав миску с кормом, отвернулась и свалилась на лежанку.
— Ты чего, Тасюш? Может, хоть водички попьешь?
Собака сделала два глотка, а после выворачивала желудок. Когда стало понятно, что это не просто отравление, пошли в ветеринарку.
— Клеща не цепляли?
— Снимала, но, кажется, не впился.
Врач качала головой и брала кровь на анализ. Из катетера кровь по капле сочилась в пробирку. Тася не сопротивлялась. Зоя знала — она доверила жизнь, всю себя доверила.
— Если сами отвезете в лабораторию, будет быстрее.
Тася клевала носом на заднем сиденье, а Зоя неслась по вечерним улицам. Тяжелый металлический шлюз будто отгородил то, что было раньше, — шесть лет жизни. Зрение сузилось до узкой точки — дорога и Тася, Тася и дорога.
Ночью собаке стало хуже. Она хотела спать, но уснуть не могла. И вот уже третий день ничего не ела. Зоя разводила корм водой и давала Тасе в шприце, но та отворачивалась.
— Надо, Тася, надо кушать!
Зоя тоже не спала.
— Пожалуйста, сделайте анализ поскорее, если возможно, собаке очень плохо! — звонила в лабораторию.
С утра Тася шаталась и с трудом дошла до машины. Зоя все поняла не в тот момент, когда получила отрицательный анализ на клещевые инфекции, и даже не тогда, когда врач развел руками:
— Это может быть все что угодно, но лучше поезжайте к онкологу.
Зоя поняла, что Тася умрет, когда увидела темную, почти черную мочу тем утром. Цвета разложения, цвета смерти. Тася лежала под капельницей, а Зоя плакала, уткнувшись в меховой бок. Даже не плакала, изрыгала нутро, вцепившись в собаку.
«Нужно успокоиться, нужно собраться, нужно ехать», — уговаривала себя.
— Вы зачем ко мне пришли? Вам нужно к терапевту, — говорил онколог.
Зоя, борясь с туманом в голове, отвечала:
— Сказали к онкологу идти.
Онколог поглядела результаты анализов, поцокала. Зоя следила за ее лицом. Отстраненное, вялое, оно затвердело, как стальной лист, когда врач ощупала собаку.
— Подколенный лимфоузел увеличен. И здесь. И паховые.
Дальше онколог делала все быстро. Она колола Тасю шприцом — брала пункцию. Собака терпела. Зоя спрашивала себя, чувствует ли Тася еще что-нибудь.
Анализ пришел через два часа. Врач говорила спокойно, но твердо, а Зоя не ощущала ни стула под собой, ни пола — ее крутило и вертело в пространстве.
— К сожалению, лимфома не лечится. Можно только попробовать продлить жизнь, но я сразу скажу, что, судя по анализам, шансов мало.
— На сколько продлить?
— На полгода. Максимум.
Зоя молча смотрела в одну точку. Руки ослабли, поводок лежал на коленях.
— Я не могу… ее…
— Что?
— Я не могу ее.
Врач вздохнула.
— Оба решения правильные.
— Будем лечиться.
— Хорошо, — кивнула онколог и что-то записала. — Химиотерапию начинаем сегодня вечером, времени у нас мало.
— Так. Курс химиотерапии, стационар, что еще у вас? Лекарство, гепатопротектор. Двадцать четыре тысячи.
Зоя сглотнула и несколько секунд смотрела на кассира, прежде чем достать кошелек.
— ПИН-код, пожалуйста.
— Я хочу посмотреть стационар.
Медсестра показала клетку.
— Вот.
Зоя постелила в ней домашнюю подстилку. Положила поводок. Подумав, сняла шарф и оставила в уголке.
— Я завтра приеду, поняла? Обязательно приеду. Тебе пока дадут лекарство. Станет полегче, — уговаривала Зоя собаку и страшно врала — лучше Тасе не стало.
На следующий день ее перевели в интенсивную терапию. Органы «химии» не выдержали и отказывали — один за другим.
— Ну и зачем ты ее мучаешь? — спрашивала мама.
— Как я могу ее усыпить, если она живая? Она ходит!
Шатаясь, Тася все равно выходила гулять на полянку перед медцентром.
— Посмотри, какое солнце, Тася, как хорошо на улице! — шептала Зоя и обнимала собаку, которая не хотела умирать.
— Вот выздоровеешь, Тасюша, поедем с тобой на реку, палатку возьмем, — говорила, оттирая с Тасиной шерсти вонючее дерьмо. — Поедем? Будешь там мы-ышек копать, травку кушать. Как будет хорошо летом!
— Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю.
— Двадцать одна тысяча. И залог не забудьте оставить.
В уме Зоя считала, на сколько дней интенсивной терапии хватит ее сбережений. Три-пять-семь? Когда накатывала паника, не могла дышать, только вдыхала прерывисто и вцеплялась в стул. «Займу. Я займу у кого-нибудь». Вдох. Вы-ыдох. «Надо как-то вести машину. Надо работать. Надо домой».
В один из дней Зоя уговорила себя сходить на тренировку, где едва шевелила руками и ногами, онемелыми и ватными. Когда она шла к машине, в подземном переходе, ей позвонили.
— Вас реаниматолог беспокоит. Ночью Тасе стало хуже. Сердце остановилось, но мы завели.
Зоя замерла на лестнице и вцепилась в поручень.
— Как она сейчас? — спросила далеким, не своим голосом.
— Без сознания.
— Я могу… — набрала побольше воздуха, — я могу с ней побыть?
— Да, но… есть ли смысл? Она не почувствует.
— Девушка! Девушка, вам помочь?
Зою кто-то пытался взять под локоть — она почти лежала на поручне, согнувшись. Помотала головой.
За руль не села, поехала в клинику на метро. Входили и выходили люди, мелькали остановки, как на ускоренном просмотре видео. Рядом с этим живым, полным движения миром Зоя ощущала себя чужой. Казалось, она и не дышала, и не шевелилась.
«Хорошо бы тоже умереть», — впервые подумала Зоя.
Тася лежала на полу. Ее вынесли из клетки и положили на непромокаемый матрас. В катетер был воткнут шприц с адреналином. Рядом в железной миске валялись такие же использованные. Зоя села на пол и прижалась к собаке.
— Тасюша, я здесь, я с тобой, моя девочка… — шептала.
К неаккуратно обритой коже были прилеплены датчики. Провода вели к монитору. Тасино сердце еще билось.
— Любовь, — говорила Зоя.
Тася знала это слово, и Зое показалось, собака шевельнулась и немного приоткрыла глаза.
— Она не слышит, — бросила медсестра, но Зоя все равно твердила, покачиваясь из стороны в сторону:
— Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю.
— Наверное, вам пора уже.
— Что мне делать?
Медсестра выдохнула.
— Поезжайте домой. Выпейте сладкого чая с булкой.
Зоя послушно поплелась к метро. «Может, лучше было остаться в коридоре? Но все равно к ней не пустят больше…» — толклись мысли. В метро звонил телефон. Зоя лихорадочно искала его в сумке среди чеков и кучи Тасиных бумажек.
— Алло!
— Здравствуйте, это сеть клиник лазерной эпиляции «Ягодичка»! — начал задорный голос.
— Девушка, мне из реанимации должны позвонить. А звоните вы!!! — не выдержала Зоя.
Рекламщиков не так просто сбить с толку, но на этот раз голос замялся и стал извиняться. Зоя раздраженно сбросила звонок. В висках пульсировало.
Второй раз позвонили, когда уже вышла из метро.
— Да, здравствуйте, это снова реаниматолог. У Таси опять остановилось сердце. Реанимационные мероприятия мы провели в полном объеме, но, к сожалению, собака погибла.
Если бы слова могли нанести удар, то он пришелся бы по грудной клетке. Когда ищешь опоры и вдохнуть не получается. Остатки сил Зоя потратила на попытку ответить, уже не беспокоясь о том, как звучит ее голос:
— Я могу… — Не получилось. Вдох, еще раз. — Я могу с ней попрощаться?
— Да, можете. На стойке администратора скажите, вас проводят.
Снова карусель метро. И тошнит, и выворачивает уже, а ехать надо. Ноги двигались на автомате. Зоя смотрела на администратора. Администратор на Зою.
— Здравствуйте, что вы хотели?
Зоя открыла рот, но сказать не смогла.
— Не могу, — зашептала она, закрывая рот, будто боясь произнести слова: — С собакой попрощаться.
Ее проводили в конец коридора, где в маленькой комнате на железном столе уже без всякой подстилки лежала мертвая Тася. Глаза закатились, но бок ее, родной шерстяной бок был теплый.
— Еще теплая… теплая, — шептала Зоя, не веря, как смерть может быть такой ощутимой.
Какой-то тумблер внутри головы отключился, словно пробки выбило у счетчика, и Зоя взвыла, выкрикивая зверем раздирающую агонию. Крючило, корежило, гнуло. Зоя умирала, но не могла умереть до конца, как Тася.
На ступеньках курила медсестра и сквозь дым глядела на них в окно.
— Вам, может, водички? На стойке капли есть, вам нужно?
Зоя отупело крутила головой. Ей вынесли вещи: шарф, оставленный в клетке, шлейку — ужасно вонючую, ошейник с ромашками и гравировкой «Тася» на металлической бляшке. С ромашками соседствовали побуревшие пятна крови. Ошейник будто жег Зое руки, и она не сразу смогла встать.
— Забираете?
— Что?
— Тело забираете или кремируем?
— Хватит убиваться. Это просто собака.
Зоя сбросила звонок и добавила мамин номер в черный список. Она уже не чувствовала злости или раздражения — внутри что-то закончилось. Если точнее, закончилось все. Зоя лежала на кресле-мешке, и каждое движение приносило боль, поэтому тело скрючилось и застыло.
«Я хочу сдохнуть».
Когда болит голова или живот, пьешь таблетку. Но что делать, если болит каждая клетка, каждая молекула, каждый нейрон, Зоя не знала. Если бы душа была органом, она бы разодрала кожу и вынула его. Есть не хотелось. Спать не хотелось. Хотелось выключиться. Хотелось воткнуть себе нож в руку, чтобы почувствовать телесную боль. Чтобы наказать себя за то, что не смогла удержать единственное ценное. Если бы у Зои нашлись силы, она бы это сделала, но тело отказывалось жить.
— Как ты могла? — упрекал внутренний голос. — Анализ крови, вообще-то, каждый год надо делать. Просто чтобы ты знала. И УЗИ. Тогда бы онкология-то и выявилась. Тогда бы ее успели вылечить. А теперь не успели. Ты не успела.
— Заткнись… Заткнись! Не я Тосю убила, а лимфома!
Наглотавшись транквилизаторов, Зоя лежала в отупении на кровати и думала про лимфому. Люди тоже умирают от этого. В таких случаях говорят: сгорают. Она никак не могла понять: как получается, что тело само себя убивает? Зачем и с чего вдруг лимфоциты начинают расти и делиться, уничтожая все вокруг? Зоя видела картинки в интернете — лимфоцит похож на шарик с ворсинками. Он плавает в крови и поглощает бактерии. И раковые клетки. Зоя представляла, как шарик начинает расти, распирать сосуды и пожирать все, что видит на своем пути, а потом заглатывает Тасю целиком. Мысли вызывали жгучую, бессильную злость на тело и того, кто его придумал. Эти сплетения кишок, желтый жир, торчащие волосы, вонючий пот, желеобразные мозги, слизь — как и зачем душа, если она есть, помещается в омерзительной оболочке? И почему умерла именно Тася, а не убийцы, насильники, педофилы? На остановке сидят алкаши. Зачем им жизнь, думала Зоя. Чтобы пропивать ее? Почему они не умирают? Сквозь ватные, тяжелые, густые мысли плыл лимфоцит. Он обтекал их, как слизень. Затем выплыл и, причмокивая, пожрал алкашей. Те послушно тромбовались в лимфоцитовое нутро. Зоя лежала и ждала, пока он не подомнет под себя и ее безвольное тело.
Тасина миска врезалась в пространство. Не в силах видеть ее, Зоя затолкала Тасины вещи поглубже в шкаф. Но все равно вздрагивала вечером — забыла покормить! После вялых попыток работы Зоя вышла на улицу и отправилась на пустырь. Руки были непривычно свободны, и Зоя с раздражением затолкала их в карманы. Оглядывалась с недоумением: зачем деревья? Зачем что-то растет? Зачем теперь эта тропинка?
— Ничего, другого заведешь! — махнула рукой тетя Галя, увидев Зою без Таси.
— Не заводи больше животных, раз такая нервная, — пробилась мама в каком-то мессенджере.
— Если бы вы любили ее больше, чем были ей недовольны, то угрызений совести не было бы, — писали на форуме.
— Почему забирают лучших? Ведь даже невозможно вспомнить, что он в жизни сделал что-то не так. Как он всех любил!!!
— Это же не человек, а животное, прикормленный хищник. Пусть и дрессированный вами, но все же.
— Это не обесценивание, разумный подход к делу. Как бы кощунственно ни звучало, но никакой ужасной трагедии нет. Это жизнь… Если вы каждый раз будете рвать себе сердце, то ничего хорошего из этого не выйдет. Относитесь по-философски.
— Эта боль на всю жизнь, только она трансформируется со временем, вот и все. И ни хрена время не лечит…
— Ты лучше мужика найди себе! Женщины вконец с ума сошли! Ей легче переспать с кобелем, чем с мужиком!
— Когда хожу по нашим местам, всегда смотрю на небо и говорю с ней.
— Собаки уже нет, душа ее радуется в собачьем раю. По кому страдаете?
«Есть ли в раю собаки?» — подумала Зоя и на следующий день пошла в церковь. Это был обычный псевдобарочный храм, выстроенный в двухтысячные вместе с микрорайоном. Внутри, несмотря на чинное окружение, оказалось суетно и душно. Зоя не знала, что делать. Постояв немного у входа, купила свечку. Опалив ее снизу, поставила в ямочку и закрыла глаза. Как молиться?
«Дорогой Бог, пожалуйста, если Тася… Если ты… Если Тасина душа там, позаботься о ней, пожалуйста».
Зоину молитву прервала расторопная служительница, снимавшая огарки.
— Можете еще записку написать, — предложила она. — Напишете? Вон там, смотрите. Вам по кому? Близкие?
— Да я не знаю, можно ли, — замялась Зоя. — У меня собака умерла.
Из полумрака на Зою уставились глаза служительницы. На фоне скорбных иконописных ликов ее лицо выглядело резким и заостренным. Ничего не сказав, она прошуршала юбками и скрылась в другом помещении. Зоя выдохнула и села на скамейку, рассматривая золоченый алтарь. Через минуту откуда-то выскользнула темная фигура священника, за которым семенила свечница.
— Ставить в храме Божием свечи за животных нельзя.
— Почему нельзя?
Священник помялся.
— Не положено — нет души у них. Животных в раю не будет. Потому ставить свечу за упокой животных нельзя — это бесполезно и оскорбительно для Бога.
— Это глупость! — гаркнула служительница, прихлопывая Зоину свечу, как муху.
— Господь же вас призывает ко встрече с ним, а не с домашними любимцами. Грешно.
— Грешно! — вторила служительница, отдирая свечу.
— А куда же она девается после смерти? — спрашивала Зоя, опять теряя под собой скамейку и пол.
— Умирает вместе с телом, — отвечал священник.
— Знать должны, что можно, а что нельзя. Иначе вам тут не место, — толкала служительница Зою в спину словами.
Мучимая вопросами, искать в интернете правды не стала — Зоя отчего-то знала крепко: душа у Таси была.
Через две недели в клинике отдали пакет с урной. Зоя взяла не глядя и только дома достала и поставила на подоконник. Это была пластиковая колба с номером на крышке. Крышку грубо примотали скотчем, под ним виднелся черно-серый пепел. Зоя потрогала и потерла его в пальцах. «Это Тасины глаза, уши, хвост. Это — Тася».
Зоя убрала урну обратно в пакет и в выходной поехала на реку, где они чаще всего ставили палатку. Два часа ехала в тишине. Внутренний голос тоже молчал, только хныкал. Зоя и не знала, что внутренний голос может плакать.
Сев на колени, выкопала ямку. Поместила туда урну. Подумав, бросила горсть земли.
— Я тебя люблю…
Соорудив холмик из рыжеватой земли, Зоя связала из палочек крестик и воткнула сверху.
«Наверняка крест тоже на могилу животного нельзя. А что же тогда можно? Что — можно?»
На крест Зоя прицепила ошейник с ромашками. Последний раз погладила два бурых пятнышка.
— А где собачка ваша? — спросил Миша, когда Зоя вернулась домой и они вместе поднимались на лифте.
— Она погибла.
— М-м? — промычал сосед, комкая сумку для покупок с торчащим батоном.
— Умерла она, — повторила Зоя погромче. — Заболела.
У Миши открылся рот, в глазах читался детский ужас. Так и ехали. Уже у квартиры сосед вдруг повернулся и сказал мягко, утешливо:
— Собаки ведь все понимают: и радость, и горе.
Зоя стояла с ключом и смотрела, как он шаркает по коридору.
— Спасибо! — запоздало ответила она, но Миша уже скрылся за дверью.
Внутренний голос наконец затих. Потом тихо спросил:
— Есть-то будем сегодня? Кушать хочется.
