Сегодня можно часто слышать: человечество ждет новых смыслов. От кого? Конечно же, в ситуации века ХХI — от политиков, ученых, деятелей культуры…
Но не будем забывать о том, что старые вечные смыслы не исчезают бесследно, а работают «на вырост» — в будущее.
Еще в XVIII веке великий немецкий поэт Гельдерлин говорил: «Поэзия есть словесное учреждение бытия». Именно в ней, в поэтическом слове, следует искать и находить самые существенные, основополагающие смыслы, необходимые, как воздух, и отдельному человеку, и человечеству в целом, смыслы художественные, нравственные, исторические…
Говоря языком современного писателя (Александра Мелихова), подлинная задача литературы — дать экзистенциальную защиту читателю от одиночества, тоски, неуверенности в себе, унижений и обид, страха смерти, скепсиса бытия…
Как ни один жанр литературы, подлинная поэзия может это сделать, и делает не только вчера, но и сегодня. В этом убеждают стихи Владимира Крюкова из Томска — глубокие, искренние, самобытные. Он из той породы «русских второстепенных поэтов», в которой Некрасов, как мы знаем из истории отечественной литературы, разглядел далеко не «второстепенного» Тютчева, предсказав в нем поэта первой величины в будущем. А нам преподав урок (хорошо ли его мы усвоили сегодня?): подлинная поэзия не делится на провинциальную и столичную, традиционную (значит — устаревшую) и новаторскую (значит — новомодную).
Русская классическая традиция с ее регулярным стихом, точными рифмою и строфикой, богатством содержательных смыслов свидетельствует и сегодня о том, что далеко не исчерпала своих возможностей: она продолжает развиваться, трансформироваться, обновляться. Выполняя свою главную трудную работу — говорить читателю на своем языке: «душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь».
Такая поэзия продолжает нас удивлять: она живет, дышит, учит. И стихи Владимира Крюкова, старые и новые, автора замечательных книг «Белый свет» и «Присутствие», даруют нам эту радость удивления, открывая с новой стороны мир природы, мир чувства и мысли, память — о живых и ушедших, бесконечные закрома культуры (человеческое, слишком человеческое). Оберегая и защищая читателя от искусной фальши мнимых величин, ложных иллюзий, натиска «рекламных шагов» и завитков вокруг пустоты…
И это становится возможным потому, что происходит в подлинно художественном языке. Философ называет это «доверительной беседой мышления с поэзией», и эта беседа «происходит для того, чтобы выявить существо языка с тем, чтобы смертные вновь научились проживать в языке» (Мартин Хайдеггер).
Не этому ли «проживанию» — от стиха к стиху, от книги к книге терпеливо и мудро учит нас современный сибирский поэт — по призванию и способу существования?
Инна Ростовцева
* * *
Настаивалась и густела зелень небесная. И гасли облака, и роза тихо лепесток роняла со своего колючего ствола. Шел кот — он возвращался из похода, и северные серые глаза смотрели на меня светло и мудро — он был природной тайне приобщен. И, глядя на него, я как-то понял того, кто много-много лет назад сказал: «Входите тесными вратами», они проводят в подлинную жизнь. Да, это было просто совпаденье. И уподобить моего кота апостолу я вовсе не хотел бы, не та повадка, право же, не та.
Август. Ночь
Это кров, под которым — мы. Это теплая кровь тьмы.
* * *
Врасплох застигнуты, стога хорошего не ждут, на них с утра идут снега, безудержно идут. Белы дороги и дома, И свет сегодня бел. Так силу пробует зима, Уверена в себе. Я прочитал ее следы, я знал еще вчера мурашки зябнущей воды и обреченность трав. И снег летит с больших небес на прошлый образ дня, на строгий и спокойный лес, забывший про меня. Как будто снегу на сто лет в запасе там у них. В моей тетради на столе чернеет белый стих.
* * *
И когда Он снял седьмую печать,
сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса…
Откровение Святого Иоанна Богослова
Мне снилось: на голом поле — ни адом назвать, ни раем, стоим как статисты, что ли: не спорим, не выбираем. Тут всё и без нас решили. И вот навсегда, навеки, прощаясь, уходят реки, бесследно уходят реки малые и большие.
* * *
Небесная свежесть Зовется озоном. Я вижу: и счастье бывает сезонным, внезапным и кратким, как всякое счастье, рожденное небом, разбитым на части. И взгляду просторно, и не оттого ли так радует сердце дыхание воли. И ветром упругим к земле припадая, трепещет душа навсегда молодая.
* * *
И сердце застилает смутной тенью не просто беспредметная тоска, а тщетные попытки обретенья какого-то другого языка. Вот так однажды двинешь со двора, оставив переплеск веселых пятен, и вдруг поймешь, что твой язык добра не всеми принят и не всем понятен. Так оторопь переживет вода, негаданно наутро обнаружив накрывшую ее коросту льда и отменившую весь мир снаружи. Но терпеливо в ледяной неволе безмолвная покоится река до лета, до тепла, до лучшей доли, как я — до обретенья языка.
