* * *

Подняв лицо, сидеть, глядеть в зенит — 

там облачное дерево летит,

на перья распадаясь и на волны,

на дальний берег, синевой пронзенный.

Промыть бы зренье смертное хоть раз —

каким свеченьем окатило б нас!

И остается только и всего

не убояться чуда Твоего.

* * *

Агате

Вот девочка у грозных облаков,
широкою рекою отраженных,
изрытых плугом северных ветров
и пламенем багровым освещенных,
 
сидит в траве, чего-то там поет
и ковыряет камушек ботинком,
и не боится помрачневших вод…
Беспечная певунья и соринка
 
в глазу пространства хищного. Оно
сквозь дрожь слезы в тебя глядит невнятно.
А посему — тяни свое вино,
перебирай пучки сушеной мяты,
 
коли дрова, простужен и небрит,
на лавке гладь соседского мурлыку —
пока у неба девочка сидит.
 
Вот оглянулась…
Кто ее окликнул?

* * *

А в поле чистом — стол и табурет,

и никого и ничего на свете,

и только вещи брошенные эти.

Была бахча, теперь ее уж нет.

Еще есть свет, идущий изнутри

сухой травы,

и куст чертополоха,

и трель цикады не длиннее вдоха.

Ну вот и все… 

Садись и говори.