Евгений Водолазкин. «Оправдание Острова». Москва: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2021.
«Оправдание Острова» Евгения Водолазкина – это роман-метафора о времени и истории. Потому что «история – это одно из имён опыта. В конце концов от жизни остаётся только история».
«Оправдание Острова» – это роман-хроника, охватывающий период со средних веков до современности. Хронику Острова пишут последовательно сменяющиеся летописцы и комментируют Парфений и Ксения – княжеская чета, родившиеся в Средние века и дожившие до наших дней, потому что их внутреннее время течёт гораздо медленней общего, это время библейских старцев, время притч и сказаний. Это одновременно взгляд сбоку: повествователи – люди описываемых в романе эпох; но в то же время это и взгляд сверху: Парфений и Ксения наделены авторским сверхзрением, зрением человека из современности, глядящего в прошлое. Получается, что нашумевшая пластиковая бутылка из пространства «Лавра» разрослась до размеров семантического поля целого романа, возведена теперь в степень. Первый летописец говорит о том, что до него истории не было, «оттого существование наше шло по кругу». Потому что история начинается тогда, когда появляется письменное свидетельство, хроника. Записанная история позволяет накопить опыт, разорвать порочный круг одних и тех же событий, повторяющихся ошибок. Одно зло влечёт за собой другое, и если накопления опыта не происходит, народ ждут беды. Ксения говорит: «Нет ничего хуже, чем остаться без истории тогда, когда только начинаешь понимать, что это такое».
Водолазкин создаёт текст с нелинейным хронотопом – общая простота пространства романа сполна компенсируется сложным, растягивающимся и сжимающимся, непараллельным самому себе временем.
Пространство – это собственно Остров (или единый, или раздираемый противостоянием Севера и Юга), Большая Земля, лежащая за его пределами, и – отдельно – Франция, с которой воюет Остров, в которую улетают Парфений и Ксения, чтобы консультировать снимающийся про них байопик.
С категорией же времени Евгений Водолазкин, пожалуй, ещё никогда не обращался столь свободно. Время здесь – сложная субстанция, постоянно меняющая свою природу. Есть общее время, время историческое – в начале романа оно вязкое, тягучее. До начала островной истории «люди ещё были полны райской вневременности. Стоя одной ногой в вечности, они ещё только привыкали ко времени». Постепенно – с течением веков и сменой хронистов – время ускоряется, разгоняется, и этот маховик остановить уже невозможно. Можно только механически изъять страницы из истории (что делает один из правителей острова, пытаясь убрать записи о негероическом прошлом). Прошлому – истории – противостоит будущее. И в виде пророчества, с которым связана центральная детективная линия романа, и в виде послереволюционных планов строительства Светлого Будущего, как и следовало ожидать, не сбывшихся. Писатель скручивает тугую спираль истории нашего государства, а потом наблюдает, как стремительно она, отпущенная, раскручивается. Общему, историческому времени в романе противопоставлено и личное, человеческое время: и настоящее, и прошлое, данное нам в воспоминаниях, собственных и наведённых. Помимо хронистов, которые фиксируют время общее, есть записки Парфения и Ксении, чередующиеся с официальными записями – и это уже частное время на фоне общего, текущее в другом ритме. Согласно пророчеству, княжеская чета должна прекратить междуусобицу, но произойдёт это тогда, когда жизнь на Острове станет больше напоминать фильм-катастрофу. Чудеса играют значительную роль в романе. Помимо утерянного пророчества Агафона Вперёдсмотрящего, важно вспомнить и чудесное спасение Ксенией отрока Парфения от брошенного в него при игре в ножички ножа. Это эпизод с мифологическим, сказочным хронотопом, поскольку в то время, как в Парфения летит нож, Ксения находится у моря, очень далеко, и видеть этого не может. Абсолютно иррационален и лишён смысла в этом отношении и её крик – с точки зрения законов реализма, он не может быть услышан. Однако внутренняя связь юных князей настолько прочна, что законы логики перед этой связью отступают – и мальчик чудесно спасается. Это не что иное как прижизненное чудо – неизменной атрибут житийной литературы. Такие же прижизненные чудеса – и девять неудачных покушений на княжескую чету, когда ни бомбы, ни другое оружие не достигает цели.
Регенты князей – Юстин и Гликерия – не собираются расставаться с властью добровольно – и потому, по их уверению, личное время отроков течёт гораздо медленней времени общего: за восемь общих лет для Ксении и Парфения проходит лишь полтора. Евгений Водолазкин, безусловно, иронизируя над ухватками регентов, тем не менее проводит очень важную мысль о личном времени через монолог Парфения – и в его устах она звучит уже совсем иначе – со всей серьёзностью и глубиной: «Прокопий справедливо указывает, что у каждого человека время своё, да и оно может меняться в разные периоды его жизни. Прав он и в том, что каждому человеку долгота и ритм времени даются по потребности». Поэтому княжеская чета должна жить медленно (не впуская в себя пустой суеты) и долго – чтобы выполнить своё предназначение – найти пророчество Агафона и исполнить его, став тем самым Оправданием Острова – и его надеждой. Насколько можно доверять памяти, непонятно (об этом писали и Хоркхаймер, и Адорно, и ряд других исследователей), однако в конечном счёте именно память Парфения и Ксении кажется достоверней всех летописных сводов.
Прокопий Гугнивый пишет две версии истории – официальную и тайную – одни и те же события и личности в них получают диаметрально противоположные оценки. Прокопий размышляет о том, что вопреки представлению о том, что при соединении версий они должны дополнять одна другую, истины при этом соединении не прибавляется. И причина тому – в изначальном отсутствии установки на истину. Правда, как известно, у каждого своя, а истина – единственная. «В ту далёкую эпоху история была в большей степени историей, потому что смотрела на вещи менее предвзято. Современная же историческая мысль формируется обстоятельствами, далёкими от описываемых событий. Она зависит от политической целесообразности, что превращает исторические сочинения в инструмент борьбы. Вот почему нынешний историк в том или ином смысле – участник событий, и взгляд его – это взгляд сбоку. Средневековый же историк смотрел сверху». Именно поэтому современная история допускает изъятия и лакуны – согласно концепции историка, а «Средневековье не выносило отсутствия звеньев в хронологической цепи», потому что потерянные звенья нарушали целостность времени. Даже «пустые» годы, в которые не происходило громких событий, находили отражение в летописях и хрониках: «И бысть тишина». Поэтому Агафон велит сменяющему его Мелентию блюсти «единство мимотекущего времени». Потому что вырезая из хроники страницы, мы выхолащиваем историю, и разорванная история становится бесплодной.
Ксения размышляет о цикличности истории, о том, что каждый новый век рождает одних и тех же или очень похожих людей – и они живут снова и снова свои жизни, но в меняющихся обстоятельствах. В этом смысле сама Ксения и Парфений делают то же самое за одним исключением – они не умирают и не рождаются вновь.
Будущее мутно, неясно, несчитываемо (исключение составляет пророчество, но оно утрачено, и потому ниточка связи между настоящим и будущим разорвана). Неслучайно епископ Афанасий говорит князю Михаилу: «Тревожься, князь, о настоящем,… ибо будущее приходит в виде настоящего». До тех пор, пока оно не стало настоящим, его не существует.
С одной стороны, роман наполнен маркерами времени: лето, третье, двадцать пятое, сорок первое княжения Константина, Феофан лишает людей Фрола причастия на 29 лет, есть точное указание на возраст Парфения и Ксении. Но это ложные маркеры: при всей своей конкретности они абсолютно бессмысленны, и для понимания хода истории не важны – это то самое личное время, перенесённое на общее. Историческое время – условность, социальный договор, не более того. Поэтому при каждом новом правителе летоисчисление начинается заново.
«Авиатор» – роман о торжестве личной истории, «Оправдание Острова» – роман о личном времени. В «Авиаторе» история ускользала несмотря на попытки её консервации, в «Оправдании Острова» личная воля одного человека разрывает связь времён. В «Авиаторе» герой оказывается связующим звеном между прошлым и будущим: Иннокентий Платонов, замороженный на Соловках, помнящий начало ХХ века, неожиданно обнаруживает себя проснувшимся в 1999 году. Главным героям «Оправдания Острова» на момент повествования по 347 лет – они напрямую связывают Средневековье с эрой мобильных телефонов.
Водолазкин одновременно кидает камень в огород фальсификаторов истории, борцов с прошлым, и пытается привести к единому знаменателю научную и религиозную концепции истории, выстраивая художественный мир романа так, что сюжет популярного в сети мема, в котором два тиктаалика выходят на сушу со словами: «Наташа, во что мы ввязались!», – никак не противоречит концепции семи дней творения, а лишь дополняет её. Правители один за другим вмешиваются не только в настоящее, но и в прошлое: изымают страницы хроники, создают апокрифические версии исторических событий, зачастую осуществляя выбор одновременно в пользу истинного и ложного: «Отделив в своих писаниях истину от лжи, Прокопий как бы не ставил на этом точки. Возможно, он даже допускал, что с течением лет истина и ложь поменяются местами (такое случалось в его жизни), и предоставил потомкам давать оценки самостоятельно».
Епископ Феофан спит в гробу, сделанным им для себя, готовясь по наущению ангела к смерти. Смерть воспринимается как милость: Феофан спас душу и умрёт, не увидев новой войны. Здесь не только жизнь противопоставлена смерти, но и естественная смерть противопоставлена гибели на войне. Гроб епископ при этом называет лодкой – тут возникает мотив пересечения границы между мирами, ладьи Харона, и образ из древнегреческой мифологии вписывает роман Водолазкина не только в контекст христианской истории, но мировой. В своих снах Феофан видит детские годы, когда так же, как сейчас лежит в гробу, он лежал на дне покачивающейся на волнах лодки, и море смыкалось с небом. Тут снова – проницаемость границы между мирами, но ещё и указание на то, что герой перед смертью чист, как ребёнок – блаженный праведник. Ещё один мотив европейской культуры, органично вплетённый в ткань романа – яблоко, которое дарит князь Гавриил своей супруге Аркадии. Оно отсылает одновременно и к библейскому плоду с древа познания, и к яблоку раздора, а заодно и к сюжету с подвесками из «Трёх мушкетёров». Вообще правление Гавриила наполнено событиями, более всего напоминающими притчи – подобно ветхозаветным сюжетам, которые служат претекстами для Нового Завета, они аллегорически предсказывают будущее острова – потому что история, как мы помним, циклична. Когда на Острове пустили трамваи, островитяне вспомнили легенду о Китоврасе: как тот не мог повернуть и двигался всегда прямо, трамвай способен идти только по проложенным рельсам.
Борцы за новую власть пытаются изменить человеческую природу: «Её непросто изменить у человека, но она легко меняется у людей. Довольно лишь собрать их вместе, и они будут послушны. В толпе нет отдельных воль, у неё есть лишь общая воля, которой можно управлять». В условном времени ХХ века романа автор поднимает важный для философии и социологии этого этапа вопрос психологии масс. О том, что толпа управляема, и как именно она управляема, писали и Густав Лебон в «Психологии народов и масс», и Хосе Ортега-и-Гассет в «Восстании масс», и развивший их идеи Элиас Канетти в сочинении «Масса и власть». Лебон: «…Становясь частицей организованной толпы, человек спускается на несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации. В изолированном положении он, быть может, был бы культурным человеком; в толпе – это варвар, т.е. существо инстинктивное».
К Парфению и Ксении обращается режиссёр Жан-Мари Леклер, который хочет снимать о них биографический фильм. Имя для режиссёра Евгений Водолазкин позаимствовал у композитора начала 18 века, скрипача, основоположника французской скрипичной школы (и таким образом этот герой тоже связывает две эпохи – прошлое и современность). Имя Леклера использовано, конечно, неслучайно – это авторский привет самому себе в «Брисбене», герой которого – гениальный современный музыкант. Впрочем, это не единственное пересечение с «Брисбеном». Книгу о Глебе Яновском пишет Нестор – герой с именем летописца, автора «Повести временных лет». Если сам Глеб рассказывает о своём настоящем как хроникёр, то взгляд Нестора ретроспективен и подчёркнуто серьёзен – иначе летописцу не пристало. Для Глеба Яновского память становится единственным убежищем, путём к бегству из настоящего. В условиях весьма пессимистического будущего герой с определённой точки начинает двигаться в прошлое, которое объективируется Нестором. В «Оправдании Острова» на первый взгляд тот же, но на деле иной принцип: Яновский и Нестор рассказывают историю параллельно, но рассказывают о разных периодах. В новом же романе последовательно сменяющиеся летописцы и Парфений с Ксенией рассказывают одну и ту же историю, следуя вместе. Хотя биография – в виде книги или фильма – присутствуют в обоих романах. Стиль повествования самих князей меняется с течением времени – они пишут языком, свойственным тому или иному историческому периоду, всегда оставаясь одновременно «современными» и вне времени.
Если княжеская чета связывает прошлое с настоящим, то революционер Касьян, прикрывающий свою жажду власти и наживы демократическими идеалами, связывает настоящее с грядущим, называя себя «Его Светлейшая Будущность». По мысли Касьяна, историкам следует заниматься не только прошлым, но и будущим, поскольку будущее рано или поздно тоже станет прошлым. Соответствующий раздел истории назван «научным предвидением», противопоставленным антинаучному пророчеству. И здесь – и в сцене приглашения заморских профессоров – снова возникает столкновение религиозной и научной концепций истории.
Символом объединения и непрерывности времени становится написанный Парфением эпизод с разговором на кладбище умерших князей разных поколений. Все они, в том числе враждовавшие при жизни, ведут неспешную беседу. Потому что с точки зрения вечности суета и распри теряют какое бы то ни было значение.
Парфений и Ксения становятся подлинным и единственным Оправданием Острова – это те праведники, которых не оказалось в Содоме и Гоморре для предотвращения гибели этих городов. Острову повезло – праведники нашлись, и теперь если учесть ошибки прошлого и не пытаться переписывать историю под сиюминутные нужды, есть шанс спастись.
