В рамках проекта «Наша Победа»
Петру Трубецкому
За окном унылый летний дождик моросит, и за вечерним чаем бабушка с дедушкой внучке сказки рассказывают, каких она никогда раньше не слыхивала, да и не услышит больше никогда. Бабушка говорит монотонным неинтересным голосом, удивленно вертя в руках непонятно откуда взявшийся сырник. Забыла, что сама же их и напекла полчаса назад.
— Когда война началась и отца забрали на фронт, нам очень голодно стало. Мне было шесть лет, и мы с мамой и сестренкой четырехлетней пошли на поле колхозное, чтобы после уборки поля колоски и зернышки собирать, те, что не попали в комбайн. Эту сказку я никогда не рассказывала, потому что мне стыдно очень. Но тебе, деточка, я расскажу.
Действительно — почему ж не рассказать восьмимесячному ребенку, который ничего еще не понимает, даже о слове «мама» подозревает только. Она улыбкой своей неизменной ищет любви и понимания у бабушки с дедушкой, за что те очень свою восьмимесячную внучку любят. И бабушка от внученьки ничего не скрывает — дует и дует свою песню, как тот брадобрей.
Дедушка, правда, сегодня не в форме — сидит безучастно, и его недавно бритая голова с седым мальчишеским бобриком устало клонится на бок, и глаза его, раньше всегда смеющиеся, сегодня закрыты. Так что и не поймешь даже, смеются они сейчас или нет. Хотя… Смеются они, конечно, смеются. Дедушкины глаза не могут не смеяться, это даже восьмимесячный ребенок знает!
Бабушка монотонно и без эмоций продолжает исповедоваться восьмимесячному ребенку. А та, благодарный слушатель, улыбается любым словам бабушки.
— Вдруг налетел колхозный сторож с камчой. Я так испугалась, что совершила подлость, за которую мне и сейчас стыдно. И мне стыдно, что этот случай я в воспоминаниях своих опустила. Но тебе, внученька, я все расскажу! Я сказала сторожу, что это мальчик, с которым мы собирали колоски, меня подбил на это. А на самом деле было наоборот. Ему, как и мне, было шесть лет, но он был очень болен, внученька, — у него была астма. И он был единственный ребенок у мамы. А у меня еще сестренка была…
Тут бабушка вдруг скривила лицо и запела. Ее внученька тоже любит петь в полный голос, но бабушкина песня ей сейчас не понравилась. И она тоже скривила лицо и заплакала. Тихо, плачем обиженной женщины.
Тут все спохватились — мама кинулась чайник греть, а бабушка вдруг заулыбалась лучезарной улыбкой. И даже дедушка приоткрыл измученные добрые глаза и погрозил бабушке пальцем.
Он сегодня первый день, как не вышел в свой любимый огород поработать. Еще вчера он выходил и внученьку с собой нес, чтобы похвастаться. И она очень его одобряла. Да и как тут не одобришь — дедушка ее был не только в Подмосковье выдающимся садоводом-огородником, но и в Узбекистане когда-то. Узбеки его так уважали, что приглашали его на большие тои плов приготовить. При этом он занимал высокую должность главного энергетика главного узбекского предприятия. И коттедж его государственный умопомрачительный находился в самом центре города, в минуте ходьбы от площади Ленина. И в центре города многие, кто заставал пятичасовое утро, наблюдали с открытыми ртами, как один из главных людей города выпасает корову, еще без галстука, в кирзовых сапогах. И все узбеки, от пастуха до министра, независимо от возраста, звали дедушку восьмимесячной улыбчивой девочки не по имени и не по отчеству даже, а Рустам-акя. В переводе на русский это означает дядя Рустам.
Только председатель Совета министров Узбекистана называл дедушку на ты. Потому что они студентами еще дружили, а годы спустя в соседних коттеджах жили. А еще мне помнится, как отец восьмимесячной внучки Рустама дочурку Гайрата на мотоцикле катал.
Рустам-акя снова прикрыл глаза, чтобы никто не видел, как тяжело ему умирается. И бабушка решила вспомнить что-нибудь повеселее из своего детства. Оказывается, колоски на колхозном поле они не долго собирали — мама заболела тифом. Что не удивительно, ведь воду они пили из арыка.
Забегая очень сильно вперед, должен сказать, что неграмотные они были тогда — я, например, в своем детстве воду из арыка пил не иначе, как профильтровавши через материю своих трусов.
Бабушка рассказывает, как мама их вела домой после работы. А четырехлетняя Фируза все плачет — зуб у нее болит. Ну и зашли по пути домой к врачу. Мама пошла с ребенком в кабинет, а сумку свою стеречь старшей оставила, шестилетней. Ну, шестилетними почти все из нас бывали — поет, пляшет, сумкой крутит будущая бабушка восьмимесячной улыбчивой внучки.
А в сумке возьми что-то да и разбейся. И потекло из нее. Оказывается, в сумку мама свой недоеденный обед положила — тушеную капусту. Она работала в детском саду, и там весь персонал кормили так же, как и детей коммунистического будущего.
Ну разбила и разбила. Подумаешь — тушеная капуста! Но моя бабушка пришла в совершенное бешенство. Она бегом доволокла своих дочек до дому, нашла где-то жгут алюминиевой проволоки и принялась нещадно этим жгутом охаживать будущую бабушку. Она кричала:
— Ты хочешь, чтобы меня посадили, да?! Ты хочешь, чтобы меня посадили?!
Еле-еле ее соседки оттащили.
И вот я думаю, что лучше бы мне о пришельцах и попаданцах писать. Дольше бы, наверное, прожил. Только непонятно, зачем.
А дедушкина уставшая голова совсем безжизненно упала на грудь, и дальше бабушкиного рассказа он не слышал. И только рука его, лежащая на столе, продолжала держать чашку вечернего чая.
Батуми, 31.07.2017
