Автор: Александр Петриков

Велимир Хлебников до сих пор остается самым непонятым русским поэтом. Общепризнана его гениальность, но стихи его оставляют смешанные чувства у читателей. Что это — постмодернистские эксперименты или поток заблудившегося сознания? Мантры юродивого или точно рассчитанные чертежи? Его называли поэтом для поэтов, подразумевая, что силу и глубину его творчества может оценить и понять лишь тот, кто сам неотступно и ежедневно работает со словом и звуком русского языка. 

Хлебников очень русский поэт и очень русский герой. Он действительно выглядит как юродивый: худой, светловолосый, с таким взглядом, словно он смотрит сквозь собеседника. Кажется, он видит то, что другим недоступно. Его, как сухой осенний лист, мотает по всей стране, и нигде он не может пустить корни, и чем старше он становится, тем меньше он способен противостоять своей внутренней тяге к перемене мест. Кажется, что он сам не знает, чего хочет. Кажется, он так и не перестал быть ребенком. Кажется, что если его не покормить, он сам этого не сделает, кажется, что ему всегда нужна помощь.

Но Хлебников со всей его детскостью был невероятно сильным человеком с твердым характером. В это сложно поверить, читая, к примеру, воспоминания Каменского о первом знакомстве с ним. Каменский, будучи студентом, в то время работал редактором в журнале «Весна»:

«Сначала мне послышались чьи-то неуверенные шаги по каменной лестнице.

Я вышел на площадку — шаги исчезли.

Снова взялся за работу.

И опять шаги.

Вышел — опять исчезли.

Я тихонько спустился этажом ниже и увидел: к стене прижался студент в университетском пальто и испуганно смотрел голубыми глазами на меня.

Зная по опыту, как робко приходят в редакцию начинающие писатели, я спросил нежно:

— Вы, коллега, в редакцию? Пожалуйста.

Студент что-то произнес невнятное.

Я повторил приглашение:

— Пожалуйста, не стесняйтесь. Я такой же студент, как вы, хотя и редактор. Но главного редактора нет, и я сижу один.

Моя простота победила — студент тихо, задумчиво поднялся за мной и вошел в прихожую. <…>

— Садитесь. И давайте поговорим.

Студент сел на краешек стула, снял фуражку, потер высокий лоб, взбудоражил светлые волосы, слегка по-детски открыл рот и уставился на меня небесными глазами.

Так мы молча смотрели друг на друга и улыбались.

Мне он столь понравился, что я готов был обнять это невиданное существо.

— Вы что-нибудь принесли?

Студент достал из кармана синюю тетрадку, нервно завинтил ее винтом и подал мне, как свечку:

— Вот тут что-то… вообще… И больше — ни слова».

Да, Хлебников производил впечатление крайне скромного и неуверенного в себе человека. В быту он был не то что неприхотлив — неприхотливы те, кто готов довольствоваться малым. Хлебникову, казалось, не было нужно вообще ничего. Но то, что он создавал, он создавал с невероятной самоуверенностью. Его стихи не вмещались ни в какие рамки. Его слово- и звукотворчество было таким объемным, что казалось, оно имеет несколько измерений. Даже его ранние произведения очаровывали. Это было что-то новое, что-то непонятное, но завораживающее. Действительно, нужна подлинная сила духа, чтобы создавать нечто, настолько непохожее на все, что было вокруг.

В свой первый приезд в Петербург Хлебников попал в известное богемное тусовочное место, в Башню к Вячеславу Иванову, «ловцу человеков», как его называла Ахматова. Пророк символистов и большой знаток поэзии, Иванов сразу разглядел в Хлебникове что-то необыкновенное, какой-то сумасшедший талант, но, как всегда бывает с умудренными интеллектуалами, Иванов подошел к творчеству Хлебникова со своей символистской линейкой, от всей души стараясь помочь молодому поэту огранить свой талант. Но Хлебников не хотел такой огранки — и в этом как раз и проявлялась внутренняя его сила. Возможно, он и сам не отдавал себе в этом отчет, но он просто не мог заставить себя послушно меняться. Он, безусловно, хотел признания. Например, он пишет своей маме в 1908 году: «В хоре кузнечиков моя нота звучит отдельно, но недостаточно сильно и, кажется, не будет дотянута до конца».

Но никогда Хлебников не менял себя и не менял свое творчество, чтобы больше понравиться публике или чтобы уважить признанного мэтра. Пожалуй, он был просто не в силах изменить себе, даже если бы захотел. В 1909 году его стихи готовят к изданию в моднейшем журнале «Аполлон», но он избегает договоренностей, и в итоге строки Велимира там не появляются. Со стороны его постоянные переезды могли выглядеть как побеги — он никогда не мог внятно объяснить, почему и зачем он снимается с места и бежит. В 1919 году Маяковский хлопочет об издании его стихов, и нарком просвещения Луначарский вполне одобряет эту идею, но Хлебников внезапно срывается с места и уезжает в Харьков. Конечно, для признания Хлебникова как поэта издание книги было бы полезно. Но какая-то внутренняя сила гонит его прочь, и Хлебников всю свою жизнь был верен этой силе. И если бы он изменил ей, он не смог бы стать Велимиром, тем сказочником и словотворцем, каким он стал.

Конечно, не многие могли оценить его характер. Композитор-авангардист Артур Лурье, который был способен сочетать проницательность с симпатией, так писал о Велимире: «Когда говорят о человеке в его присутствии так, как если бы его здесь не было, и человек этот не реагирует на разговор о нем, то это означает, что он достиг какой-то подлинной, высокой степени человечности; у таких людей нет эгоцентрической реакции, обращенной на самого себя. Это очень русская черта, являющаяся проявлением чистоты и духовной свободы. Хлебникова в глаза называли идиотом, и я видел, что он обидного, говорившегося о нем, не слышит и не воспринимает. Совсем как Мышкин в «Идиоте»! Хлебников при этом не был «размазней», напротив, он умел становиться очень решительным, властным, саркастичным, но проявлял эти черты всегда только в плане идеи, в аспекте творчества, а не в плане бытовом».

Да, Хлебников был крайне сильной натурой в творчестве, но нельзя сказать, чтобы его гений владел им. Хлебников сам контролировал, взращивал и развивал свою творческую силу, и делал это крайне осознанно. Есть поэты, такие как Андрей Белый, которые не владеют собой, которые будто по телефонному проводу принимают сигналы из космоса и записывают их на бумагу. Есть такие, как Валерий Брюсов, добившиеся признания постоянным и кропотливым трудом. Гений Хлебникова в том, что он сочетал оба этих таланта. Иначе невозможно было бы сочинить поэму «Разин», каждая из четырехсот строк которой является палиндромом:

Сетуй, утес!
Утро чорту!
Мы, низари, летели Разиным.
Течет и нежен, нежен и течет.
Волгу див несет, тесен вид углов.

Никаким естественным талантом невозможно написать такую поэму. И никаким каждодневным трудом нельзя взрастить в себе способность написать: 

Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
«Пинь, пинь, пинь!» — тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари! 

Хлебников всю свою жизнь неустанно трудился над словом и над звуком своих строк — и в то время, когда был студентом и пытался реализовать мечту своего отца и стать орнитологом, и в то время, когда он, симулируя сумасшествие (что ему было сравнительно просто), скрывался от призыва в деникинскую армию, и когда работал учителем детей персидского шейха. И труд его был осознанным.

Хлебников с юности чувствовал свою славянскую, русскую природу, изучал и развивал свои «славянские чувства». В конце нулевых годов он погружается в русские мифы и наполовину изучает их, а наполовину создает их сам. Тут, конечно, не обошлось без влияния Иванова, Сологуба и Ремизова, но Хлебникову тесно в пространстве официальной мифологии, и он расширяет и умножает это пространство: в сказке «Снежимочка» вместе с бесами и лешими появляются снегини и смехини, Березомир и Древолюб. И непонятно: снегини и смехини — это разные персонажи или проекции многомерной богини, которую создает Хлебников?

Творчество Велимира многообразно и многомерно. Он всю жизнь изучал взаимосвязь вещей, чисел, звуков и слов. Каждое слово в каждом его стихотворении занимает точно отведенное место, вынь его — и появится зияющая дыра. Хлебников не просто транслирует языческие мифы, для него мифы — это живое пространство, и если оно живо, оно может порождать новых сущностей. И сам русский язык для Хлебникова был таким же пространством — живым и самовозрождающимся. Лингвисты согласятся, что язык не мертв, что он постоянно меняется и эволюционирует, но лингвисты наблюдают эти изменения со стороны.

Хлебников же будто нырнул в это идеальное море русского языка, рассмотрел и перевернул все ракушки в нем и познал всех рыб. Из одного корня он создает десять новых глаголов и десять новых прилагательных, но это не бесплодные умствования интеллектуала. Каждое новое слово, которое создает Хлебников, — настоящее, живое слово русского языка, просто его почему-то не используют люди. Как понять, что это не бесплодные умствования и не постмодернистский эксперимент? Хотя бы по восхищению окружающих поэтов, а уж кто, как не они, имеют право на глубокое чувствование языка, и да, Хлебниковым восхищались даже те, кто не мог его понять.

Если в пантеоне языческих русских богов и есть место для бога — покровителя русского языка, то имя у этого бога, конечно, Велимир.

Хлебников погружается все глубже, для него теперь имеет значение не просто слово, а каждый звук в нем. Теперь не просто слово должно лечь в точно отведенное место, но и каждый звук слова должен лежать в однозначной и верной позиции. Именно оттуда все эти непонятные слова: облакини, поюны и времири. 

Их можно сравнить с мюмзиками в мове — но разница есть. Бармаглот — это очевидная интеллектуальная игра в то, как мог бы звучать язык. Стихи Хлебникова — не игра. Хлебников вообще относился ко всему, что делал, крайне серьезно. Он был фактически аскетом, посвящая всю свою энергию единственному действительно достойному делу — стихам. 

Каждый звук — а, э, о, у — для него тоже значение и смысл. Стихи наподобие

Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй — пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо. 

— это же буквально продукт работы научно-исследовательской алхимической лаборатории по изучению русского языка. На этом фоне маяковское

я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо,
и острые и нужные, как зубочистки!

— результат ученика, глядящего на работу мастера. Я пишу эти строки, и понимаю, что мне не хватает слов, чтобы описать действительную силу творчества Хлебникова. Я прямо чувствую бессилие и тоску от невозможности показать действительную глубину и истину в творчестве Велимира Хлебникова. Возможно, об этом творчестве можно было сказать только этим, абстрактным, свободным от академических рамок языком, о лебедиво, о озари, — но, очевидно, такое эссе не смогут понять читатели. Возможно, сквозь этот текст вы можете почувствовать мои собственные переживания и поэтому поверить ему. И именно так стоит читать самого Хлебникова: за всеми его строками чувствуется подлинная, таинственная и могучая сила.

Слава богу, на жизненном пути Хлебникова ему встретился Каменский, который свел его с Бурлюками и ввел в круг футуристов. Верный своим славянским идеалам, Хлебников нырнул в абстрактное море русского языка и выловил оттуда не перевод, но аналогичное название для этой группы поэтов: будетляне. Футуристы с их неукротимой революционной энергией твердо шагали в будущее. Суперзвезда Владимир Маяковский и идеолог Давид Бурлюк взяли на себя заботу о Хлебникове. Велимир стал гуру и святым в их воинствующем ордене. Почти половину программного сборника «Пощечина общественному вкусу» составляли стихи Хлебникова. Велимир с упоением погрузился с Крученых в создание «зауми», разбирая русские слова на мельчайшие детали и собирая их в новые. Поддержка и признание для Хлебникова, как для любого поэта, были необходимы — и в то время он творил с учетверенной энергией, но даже среди футуристов он выделялся. Пожалуй, ни один манифест, ни одна программа не могли вместить Велимира. Он всегда был больше, чем любая форма, — как ни одна форма в мире не может вместить море.

Подберите удобный вам вариант подписки

Вам будет доступна бесплатная доставка печатной версии в ваш почтовый ящик и PDF версия в личном кабинете на нашем сайте.

3 месяца 1000 ₽
6 месяцев 2000 ₽
12 месяцев 4000 ₽
Дорогие читатели! Просим вас обратить внимание, что заявки на подписку принимаются до 10 числа (включительно) месяца выпуска журнала. При оформлении подписки после 10 числа рассылка будет осуществляться со следующего месяца.

Приём заявок на соискание премии им. Катаева открыт до 10 июля 2025 года!

Журнал «Юность» на книжном фестивале!
С 4 по 7 июня в Москве пройдёт 11-й Книжный фестиваль Красная площадь”! 
Ждем вас в шатре художественной литературы. До встречи!