***

Бесшумный вал сиреневой волны

накатывает мягко, словно валик,

вдали чернеют камни, валуны,

собратья мелких камешков и галек.

Все, бывшие на пляже, разбрелись

напиться перед сном зеленым чаем,

пар вьется, поднимаясь в синевысь,

к туманному крылу прибрежных чаек.

Оставшись одному, на терпкий вкус

воды соленой и вина и хлеба,

понять, что знал не только Иисус —

любой ребенок знал, взглянув на небо,

услышав зов созвездий в облаках:

на внешней стороне любого века

мы — альфа, жизнь в бесчисленных веках,

на внутренней — лишь сон, ее омега.

Густеет ночь, смыкается прилив,

податливый издревле Моисею;

Икар здесь падал, крылья опалив,

и памяти морской — нет, не посмею

я пожелать ни другу, ни врагу,

и остается лишь, прикрыв глаза, мне

морской звездой лежать на берегу,

пока вода обтачивает камни

да острый прищур битого стекла

для тех, кого обычно ранят стекла

и дети их — бутылки, зеркала;

в одних моя душа насквозь промокла,

а во вторых видна почти насквозь,

почти — поскольку зеркало немного

лжет, ибо делит душу вкривь и вкось

с предметом; впрочем, скатертью дорога

любым попыткам вечность разделить;

пока созвездий участь разделять я

могу — земля и море мне кровать,

по крови и воде мои собратья.