— Э, слазь! — Ветку тряханула чья-то сильная рука.
Внизу стоял сурово-квадратный паренек. Глаз его я не увидела. Кустистый рыжий забор закрывал блестящие зрачки.
— Не, ну ты слезаешь? — спросил он. Угрожающе.
Мне, пацифисту по мировоззрению, драться не хотелось. Прыг. Ноги по колено скрылись в клевере. Руки сжали фотик.
— Чего тебе? — спрашиваю осторожно, ступаю по льду нового знакомства.
— Ты это, фоткать умеешь? — Парень покосился на мои руки.
— Ну да, немного.
— Тогда пошли, — он кивнул в сторону соседней дачи.
— Зачем это?
В деревне я второй день, никого не знаю. Первый знакомый — дятел. Его-то я и караулила на этой ветке. Фотик к груди прижимала, ждала подходящего момента. На тебе.
— Ксюху сфоткаешь.
Я промолчала.
Мы миновали ряд желтых деревянных дач. Сонных и тихих настолько, что птичье пенье оглушало. Свернули в заросли какой-то колючей дряни, попетляли по тропинке и вышли на поляну. Старая покосившаяся дача сверкнула на меня стеклянной мутью окон. Сухая дверь висела на одной петле. Ива уронила тяжелые ветки на шиферную крышу. Поляна была усыпана одуванчиками. А в одуванчиках прятались ржавые ведра. И резиновые шланги. И даже серый диван. На нем лежала длинная палка. При нашем приближении палка подняла голову и превратилась в высокую девушку. Тонкое тельце изогнулось, сверкнуло острие колен.
— Ксюх, вот привел… фоткаться. — Серебряные зрачки сузились.
— Как зовут?
— Даша.
Осинка в бледно-желтом платье поднялась, встала напротив. Выше меня на две головы. Почти вровень с Квадратным.
— Мне фотография нужна. На конкурс, — она кивнула в сторону фотика, — у тебя вроде хороший.
— Ну да.
— Сделаешь?
Она мне приказ отдала, не попросила. Даже не улыбнулась. Лишь глазами серебряными хлопнула.
— Ладно, — киваю, — пошли.
Завернули за угол. Здесь все заросло бурьяном. Два толстых дуба крепко вцепились в землю корнями. Поскрипывали ржавые качели.
Квадратный отошел к деревьям, Осинка села на крыльцо, я прислонилась к углу сарая. Зря. Из черноты на меня вылетело что-то лохматое, пыльно-грязное, громкое и злое. Я отскочила в сторону, выставила руки вперед.
— Ада-алис! Фу-у! — рыкнул на собачонку Квадратный.
Та была мне по колено. Слюна капала из черной пасти.
— А она не бешеная? — спросила я Осинку.
— Не-а, — протянул парень, оттаскивая лающий ком за поводок. — Ну-у-у, хорош брыкаться, Адя!
Собака не замолкала. Лай ее уже спугнул самых голосистых птиц, назойливо звенел в воздухе. Осинка поднялась, выступила вперед, отняла у Квадратного поводок. Псина перестала лаять, глухое ворчание вырывалось периодически из ее горла. Осинка присела на корточки, поднесла лицо к самым собачьим глазам, что-то ласково зашептала в растопыренные уши. Деревянная рука превратилась в мягкую, нежно гладила цветной собачий бок.
Адя затихла окончательно. Улеглась на траву. Спрятала нос в одуванчиках. Взглянула на меня, но промолчала. Осинка поднялась, двинулась к дубу. Поскребла черную кору.
Руки ее стали снова деревянными, острыми. Глаза серебрились где-то на дне лица.
— Фотографируешь? — прошептала она одними губами.
Я настроила фотоаппарат. Щелкнула.
Она была красивой, эта Осинка. Но какая-то нескладная. Лицо суровое, безжизненное. Руки — углы, ноги — углы. Вся она — сплошной прямоугольник, острая серебряная звездочка.
— Покажи, — скомандовала у меня над ухом.
Я показала ее фотографии.
— Хорошо, — кивнула, — можешь идти, если хочешь. Я за фотографиями потом зайду.
— Угу. — Я сделала шаг в сторону.
Адя подняла мохнатую голову. Заворчала, сморщилась. Осинка снова склонилась над собакой.
— Ну что ты, Адя? — Мягкая рука гладила грубую шерсть, выдергивала репей. Сухие губы коснулись собачьих ушей. Серебро в глазах исчезло, исказилось глупой улыбкой красивое лицо. Больше Осинка на меня не смотрела.
— Как хоть твой конкурс называется?
— «Естественность природы», — пробубнила, не поднимая головы.
«Естественность природы… какая уж тут естественность? — спрашивала я себя, пробираясь через колючие заросли. — Ведь нет никакой естественности, одно дерево…»
* * *
Я увидела эти две фигуры на поляне еще издалека: прицелилась фотоаппаратом. По-моему, это был Квадратный с Осинкой. Я спустилась с дерева и двинулась к ним навстречу. И правда, они.
Квадратный стоял спиной к Осинке, затягиваясь сигаретой. Запах ее я почувствовала издали. Осинка сидела на коленях, полубоком, положив тонкие ладони на темное бревно.
— Что ж вы не зашли за фотками? — начала я, снимая дорожную сумку с плеча, надевая очки. А то вижу все как в тумане.
Надела и осеклась. Темная шерсть в тонких бледных руках. Пальцы сжимают загривок. Безжизненная, лохматая Адалис лежала на земле, свернувшись мохнатым калачом. Все-таки бешеная.
Осинка не плакала. Она не была каменной. Не замерла в раздумьях. Дикая гримаса застыла на красивом лице. Жалкая, детская гримаса. Недо-улыбка, недо-плач. Голова покачивалась туда-сюда. Маятник. А из глаз текло серебро.
Щелкнул затвор. Я не поняла, почему сфотографировала. Само получилось.
Она не подняла головы. И лица не изменила. Так и осталась сидеть на земле. По голой ноге ползли муравьи, бело-желтое платье испачкалось в песке. А она все сидела. Какая некрасивая! Такая живая.
