Статьи

Откровение во мгле и вьюге

Новая книга Евгения Чижова

Евгений Чижов, прозаик из первого ряда современных авторов, пишет мало и хорошо. Не в смысле — хорошо, что мало; ровно наоборот. За четверть века творческой работы он опубликовал четыре романа и две повести. Всего лишь. Для нынешних мастеров пера, нарабатывающих библиографию в три-четыре года, такой сдержанный темп непосилен. Потому что он требует затрат смысла на каждое слово — а где ж столько взять… Чижов знает. Он не ищет своего в общем мнении — свое конденсируется в нем из неясного и ничейного, сущего между скрытым и явленным. Он не делит с модными авторами лакомые куски актуальной тематики; он всматривается в другое — мимо чего проходят другие. Чижов умеет рассеянное в общественном сознании смутное беспокойство сгустить в неясную тревожность, а тревогу осознать как заботу. Заботу в хайдеггеровском плане выражения: надумать на ее счет ничего не удается, а не думать о ней уже не получается.
Пожалуй, точнее всего определил особенность его авторского почерка критик Лев Данилкин: Чижов — мастер выдумывать замечательные сюжеты, но держатся его романы на стиле: это почти тактильно ощущаемая, плотная, состоящая из меланхолии, иронии и тайны проза. Кто-нибудь из критиков, имеющих власть судить и рядить литературный процесс, непременно выскажется в том плане, что стиль в искусстве — понятие режимное, а кредо художника — свободное самовыражение. С этой модной лабудой к Чижову обращаться не стоит; как полагает персонаж его нового романа, стиль — это и есть свобода: самодостаточность и неслучайность. То есть все, что нужно. В старом присловье «стиль — это человек», истершемся от цитирования, кроме высокопарной банальности есть некий неучтенный смысл: стиль — это колея, в которую стекает бесцельность жизни, обретая направление.
Авторский стиль писателя Евгения Чижова заявлен в повестях «Бесконечный праздник» и «Без имени», написанных в самом конце минувшего века, — так определилось направление его прозы. Потом вышли в свет романы «Темное прошлое человека будущего» и «Персонаж без роли»; они остались не то чтобы незамеченными, но как-то не очень привеченными критикой. Третий роман, «Перевод с подстрочника», открыл масштаб творчества: роман стал интеллектуальным бестселлером и перезагрузил читательский интерес к предыдущим книгам. Стало ясно, что в стороне от литературной тусовки и вне словесной суеты сложился писатель, которого недоставало.
Четвертый роман Евгения Чижова, «Собиратель рая», оправдал ожидания читателей, которые по достоинству оценили предыдущие книги. Это книга из тех немногих, о которых не только говорят, но над которыми думают. Грустная история странного антиквара действует на нервную скуку современников как старинный романс, исполненный напрасных сожалений, — не пробуждай воспоминаний… Сказать грубее — не будите спящих собак, а то, не дай бог, голодные псы ностальгической выучки начнут глодать непогребенные кости былого…

По всем формальным признакам изданный Редакцией Елены Шубиной (издательство АСТ) текст отвечает понятиям мейнстрима: он содержателен и современен. Это традиционный роман — если традицией русской литературы считать мастерство повествования при важности содержания. Однако это отнюдь не классический роман; если педантично проверить содержащуюся в нем драму на каноны классицизма, придется признать новаторство автора.
Классическое триединство места, времени и действия нарушено по всем параметрам. Место вроде бы определено конкретно — от и до; как уточнил сам автор в интервью журналу «Москвич», с одной стороны, это глухая окраина, где главный герой Кирилл по прозвищу Король ищет зимней ночью свою потерявшуюся мать, забывшую дорогу домой, с другой — это центр, где мать ищет улицу и дом, где она выросла. Однако внутреннее пространство романа не тождественно тому городу, план которого висит в кабинете столичного мэра. Москва в изображении Чижова похожа на заколдованное место, в котором все линии жизни заводят в тупики; пространство — лабиринт, минотавр — время.
Множественные персонажи романа, по ходу сюжета исчезая бесследно и вновь возникая из ничего, ищут в главном герое спасения от самих себя. То вместе, то поврозь они торопятся туда, не знаю куда, чтобы найти то, не знаю что. Окруженные действительностью, они стремятся вырваться из замкнутого круга. И тем не менее свой город они покидают лишь для того, чтобы выпасть из сюжета или умереть. Мир по Чижову — сфера Паскаля, вывернутая наизнанку: поверхность везде, а центр нигде. Это что касается места действия. С самим действием сложнее; ход событий лишен целенаправленности; содержание романа обусловлено не коллизиями, а иллюзиями.
Хотя основные события отнесены к последним годам минувшего века, время действия не ограничено этим периодом. Потому что течение времени как истечение жизни и есть та самая фабула, что определяет месседж чижовского текста. Так сказать, откровения во мгле и вьюге. Ключевой эпизод романа — скитания главных героев по лабиринту мегаполиса, завешенного ночным снегопадом до потери реальности; сын ищет пропавшую мать, а мать ищет утраченное время. Забота сына мотивирована сознанием вины, а в сознании матери происходит цепная реакция распада личности. Фрейд и Пруст оспаривают друг у друга права на скрытые тайны и сокровенные смыслы прошлого, но побеждает Альцгеймер. Ибо забвение сильнее любой заботы.
И вот что еще надо сказать о времени — как оно довлеет в пространстве романа. Модальность чижовского глагола — плюсквамперфект; согласно словарю, это глагольная форма, основным значением которой полагается предшествование по отношению к некоторой ситуации в прошедшем. Проще говоря — прошлое прошедшего. В ретроспективе восприятия внутреннему взору предстоит умозрительная иллюзия: все, что ни возьми, было раньше, чем обнаружилось его отсутствие. Таким образом, в анализе настоящего выявляется некий вялотекущий апокалипсис: перманентная потеря реальности, прогрессирующий склероз разума, осознается жертвой времени как пытка под наркозом — вроде нигде не больно, но страшно до потери сознания.
Болезнь Альцгеймера — диагноз эпохи, исчерпавший лимит здравого смысла. Чижов хочет понять — это про нас или все-таки нет? И возможно ли остановить распад памяти, склеив осколки воспоминаний любовью к прошлому?
Вектор нашего времени, ориентированный по злобе дня, присутствует в романе лишь опосредованно — как некий аргумент от обратного, который ничего не доказывает, но все опровергает. Свобода, которую Король находит в стиле, теряется в дискурсе. Особенно в политически ангажированном. Да о какой свободе вообще может быть речь, если каждый здесь стоит перед идиотским выбором: между левыми и правыми, черными и белыми, нашими и вашими, а если он хочет быть кем-то третьим, то будет врагом и тем и другим. Как говорили суровые римляне — tertium non datur (третьего не дано). Протагонисту романа противна данность, ограниченная по горизонту событий формальной логикой; Король обвиняет современников в духовной нищете. Вы думаете, ваши вкусы и интересы, ваши мнения и ценности в действительности ваши? Ха! Как бы не так!.. Вашего в них нет ни на грош! Все это принадлежит времени, которое вам досталось; живи вы в другую эпоху, все было бы совершенно иным! Он говорит это так убежденно, что всем, кто его слушает, нестерпимо хочется иного…

Главный герой чижовского романа — московский интеллигент, профессионально занимающийся антикварным промыслом. Ему удается на постоянной основе среди настоящего хлама (чутьем, наитием, божьим даром) находить стоящие (в прямом и переносном смысле) вещи. Тем он и живет, заполняя пустоту в доме коллекционными вещами. Так он и живет, заполняя пустоту в душе поисками смысла.
Кто же он такой — Кирилл Король, харизматический московский фрик, персонаж без ясно очерченной роли? Бог весть… Автор назвал героя аллегорически: собиратель рая; поскольку герой любит примерять к себе разные образы, можно присвоить ему другие подходящие по размеру титулования: стяжатель прошлого; хранитель древностей; ревнитель старины; спасатель мира — все будет ему к лицу… но ничто не впору. Девушка, которая любит короля окраины с усталой верностью нерадостной страсти, любит его за то, что он самый свободный человек, которого она видела в своей жизни, — в отличие от всех прочих не стесненный обстоятельствами места и времени. Хронический псих из свиты Короля, прикладной мистик, помешанный на конспирологии, подозревает своего сюзерена в том, что тот не человек вовсе, а нечто безличное, просачивающееся сквозь времена с целью неясной и недоброй. А если проникнуться космологическим бредом одного из полоумных обитателей барахолки, можно предположить, что этот харизматический маргинал — ангел внутреннего неба, сорвавшийся с края вечности на окраину времени.
Смыслопорождающее пространство романа заполняет атмосфера блошиного рынка (барахолки, толкучки). Маргинальная среда представлена в авторском обобщении как охватывающая метафора постмодерна: никчемные люди и ненужные вещи соединяются в случайном порядке, пытаясь из неустойчивой совокупности вывести свое непреходящее значение. Навязчивая идея опустошенного сознания — реконструкция утраченного времени из остановленных мгновений — базируется на представлении о внутренних связях пространственно-временного континуума: если допустить, что конфигурация вещей и констелляция событий взаимообусловлены, то воссоздание забытого контекста должно повлечь за собой возвращение утраченного смысла. Своего рода симпатическая магия.

У книги Чижова тонкий вкус и долгое послевкусие. Хочется вернуться в текст и еще раз, вдумчиво и вглядчиво, пройти по тропе сюжета, уже зная, к чему ведет логика событий. Лейтмотив фабулы — забытая мелодия для флейты. Под эту невесомую музыку думается о том, что безотчетное счастье молодости распознается только в воспоминаниях, а молодым оно неведомо — их внутренний взор застят обиды, ревность, любовь и прочая чепуха. Образы былого — вещи памяти; склероз, постепенно опустошающий сферу разума, погружает сознание в неведение — почти что небытие. Как сказал матери Кирилла, потерявшей дорогу к дому, безумный физик, выдвинувший гипотезу о дырявости времени: все куда-то девается… не успеешь оглянуться — хлоп, и нету ничего! Придет же в голову такое! Но если ученый хмырь прав — логично предположить, что то, что куда-то девается, где-то находится? Скорее всего, в собственном прошлом. Если так, тогда дорога жизни, прошедшая через темпоральную каверну, превращается в кольцо Мебиуса — одностороннюю поверхность, где будущим странника становится его прошлое…

У ностальгического гения Рэя Брэдбери есть рассказ «Запах сарсапарели»; старик, не изживший в себе радости детства, собирает на чердаке своего дома атрибуты прекрасной эпохи, из которой вышла его жизнь. Аура старых вещей создает в его воображении умозрительный мираж былого. Его жену, смирившуюся со своей старостью, раздражает чудачество старика. Однако между чудачеством и чудотворством нет точно очерченной границы; однажды старик, одевшийся в праздничный костюм своей юности, выходит из чердачного окна на дорогу, вымощенную воспоминаниями — обратную жизненному пути… Глазами жены, оставшейся в настоящем, захваченном мглой и вьюгой, мы смотрим в открытую ретроспективу, где на стогнах памяти пребывает наше счастливое лето, и, не в силах поверить в обратимость времени, сглатываем комок в горле.
Чижов не Брэдбери; он другой. Чижов не собиратель рая, а смотритель мира. Трезво смотрящий на сущие вещи, он не навевает золотых снов в нашу хроническую бессонницу. Среди античных богов только Хронос не подвластен Гипносу. Древняя мудрость сформулировала аксиому о необратимости времени: сами боги не могут бывшее сделать не бывшим. Воистину так. Однако в логической последовательности данной сентенции есть семантическое отклонение, из которого следует, что бывшее неким чудесным образом существует в настоящем. Этот парадокс, может быть, отмычка к запертым райским вратам. Виртуальная реальность утраченного времени оставляет возможность возвращения скорбного сознания в райское состояние.
Среди сюжетного множества психологических коллизий в романе есть тема, о которой надо сказать отдельно: повторяющиеся сны героев, в которых они видят себя голыми среди одетых. Эти стыдные наваждения, как они полагают, индуцированы сомнением в своей аутентичности. Королю с пугающей частотностью снится его нагота. Видимо, в визуальной идиоме «голый король» содержится месседж, исходящий из подсознания: имидж — мираж; каждый из нас не тот, за кого себя выдает. И вся наша грешная жизнь — гибельная иллюзия. Нагая истина, заблудившаяся во мгле и вьюге, ищет дорогу в утраченный рай, где всегда весна и древо познания в полном цвету… Найдет ли?

Людям эпохи постмодерна, изъеденным сомнениями в смысле своего существования, трудно надеяться на чудо. Но и отказаться от надежды невозможно. Так вот и живем, изводя свои дни печалью о том, что могли бы жить иначе, и собирая вокруг себя вещи, в которых находим нечто, умеряющее нашу печаль.
Проясняя свою философскую систему, Король барахолки сравнивает становление личности с собранием вещей. Каждый человек сам по себе коллекция… [Он] состоит из того, что им в случайном порядке скоплено за жизнь: встреч, событий, идей, принципов. Из прочитанных книг, увиденных фильмов и так далее… Согласно убеждениям героя романа, ценность коллекции в ее осмысленности; овеществление и одушевление суть две стороны одного жизненного процесса. Соглашаясь с этим тезисом, я включаю в свой духовный обиход книгу Евгения Чижова «Собиратель рая» как одно из новых ценных приобретений — чтобы время от времени размышлять над заключенной в ней печалью о преходящем, незаметно для меня слившейся с моей ностальгией.

Подберите удобный вам вариант подписки

Вам будет доступна бесплатная доставка печатной версии в ваш почтовый ящик и PDF версия в личном кабинете на нашем сайте.

3 месяца 1000 ₽
6 месяцев 2000 ₽
12 месяцев 4000 ₽
Дорогие читатели! Просим вас обратить внимание, что заявки на подписку принимаются до 10 числа (включительно) месяца выпуска журнала. При оформлении подписки после 10 числа рассылка будет осуществляться со следующего месяца.

Приём заявок на соискание премии им. Катаева открыт до 10 июля 2025 года!

Журнал «Юность» на книжном фестивале!
С 4 по 7 июня в Москве пройдёт 11-й Книжный фестиваль Красная площадь”! 
Ждем вас в шатре художественной литературы. До встречи!