Как и у товарища Дынина, когда я была маленькой, у меня тоже была бабушка. И дедушка. Который очень любил бабушку. Они приехали с материка и многие годы привыкали к тому, что в Севастополе и Крыму на Новый год ставят дома сосенки, а не елочки. Так было принято, и, оказалось, не зря.
Крымская сосна — оптимистка. Пушистая, дородная, лапы вверх, иглы длинные. Как правило, немного неравномерная: потому что росла боком к солнечной стороне, и правые ветки длиннее левых. Она реально до мая стоит в специальном металлическом стакане, и ничего ей не делается. Очень крымский стиль.
Но пахла сосна все равно не таким Новым годом, как на материке, и вообще. Дедушка, напомню, бабушку очень любил. И ради этого «и вообще» однажды раздобыл где-то елочку. Сейчас понимаю, что она напоминала меня: тощая, длинная, лапки понуро вниз, короткие иголочки торчат в вечном удивлении. Зато она пахла, как на материке, и вообще.
К «и вообще» прилагалась масса забот. Например, узенький ствол: даже закрепленный гвоздями и наращенный какими-то щепками, он застенчиво болтался в многоразовом стакане. Елочка кренилась то в одну, то в другую сторону и печально сбрасывала иголочки, которых тут же спешно наелся ошеломленный кот. Заподозрив неладное, взрослые зачем-то решили поставить дерево в ведро с мокрым песком (добычу песка помню смутно, но точно знаю, это было непросто). Кота рвало зеленым, все суетились, мы с сестрой смотрели на происходящее с благоговейным восторгом.
В процессе украшения выяснилось, что елка не только печальная пессимистка, но и недотрога. Она держалась принципа «или уберите руки, пожалуйста», потому что кот ей определенно не нравился, а вступать в отношения после ведра с песком уж кто захочет. Мама реактивно набросала на чудо-дерево бус, мишуры, антикварных игрушек и дождиков и, отбежав на безопасное расстояние, обозначила точки, с которых на елку-умницу можно любоваться, но ни в коем случае не приближаться.
Это было странное, но все же СОБЫТИЕ. В комплекте к подарочной елке прилагалась веточка, к которой крепились пять или шесть мандаринов с листочками. Представьте себе изумление и восторг южного советского ребенка: елка-которая-елка, как в книгах, и такие же нереальные мандарины с дерева. Новый год, считайте, вот уже — наступил. Какие еще чудеса нужны. Разве что снег еще. Но он в наших краях ближе к марту шел обычно, и то не всякий год.
К ночи все угомонились. И только легли спать, как услышали зловещее «ш-ш-ш-ш-ш-ш… бздынь». И еще раз. И еще. И опять. Мама включила свет и произнесла «Ну, тварь, щас ты получишь» тоном, от которого лично я могла бы оказаться у канадской границы быстрее, чем за пять минут. Но обращалась она к коту, который недоуменно сидел на шкафу и вместе с нами с ужасом смотрел, как под ритмичное «ш-ш-ш-ш-ш-ш… бздынь» с оголяющихся веточек легко, стягивая иголочки, сползали раритетные синьоры помидоры и экзотические птицы, трофейные арапчата и деды-морозы на прищепках, сосульки и звезды. Деревянный пол был устлан хвойным ковром и осколками игрушек, которые бабушка в начале 1950-х привезла из Латвии. Кота на шкафу рвало зеленым. Дедушка деликатно и жалостливо поддерживал бабушку под локоть. Бабушка бормотала что-то типа «елки-палки».
Много лет не вспоминала об этом. Просто сейчас со звуком «ш-ш-ш-ш-ш-ш… бздынь» на полке неожиданно поехали книги и вытолкнули почему-то лежавший там маленький елочный шарик. Неожиданно стеклянный, хотя мы давно покупаем только небьющиеся игрушки.
Я поняла, на что был похож этот год. «Ш-ш-ш-ш-ш-ш… бздынь».
