К 75-летию со дня рождения журналиста, писателя, автора «Юности» Юрия Щекочихина публикуем эссе Бориса Минаева с предисловием вдовы Юрия Петровича — Надежды Ажгихиной.
«Витя Полянов стоит перед газами…» Так начинался очерк Юрия Щекочихина «Лавина», опубликованный в «Юности» в середине 1980-х. Первая публикация в советской прессе о фарцовщике, о фарцовке, о параллельной жизни советской молодежи, о социальном неравенстве, о подлости, отчаянии и любви… «Лавину» счастливые подписчики журнала передавали из рук в руки, сотрудники секретных конструкторских бюро тайно ксерокопировали… Так было, впрочем, со многими щекочихинскими материалами, опубликованными в «Комсомолке», а потом в «Литературной газете». Он умел видеть самое больное и сказать о том, о чем не принято и даже опасно было говорить и писать. Еще в 1970-е открыл в легендарном «Алом парусе» «Комсомолки» первую в СССР горячую линию для «трудных» подростков. Потом, уже в перестройку, в «ЛГ» открыл еще одну… Первым написал о существовании мафии и организованной преступности в СССР, о Новочеркасском расстреле, о сфабрикованных делах, об антисемитизме, снова о коррупции, в новых видах и формах… Он стал легендой задолго до того, как Союз журналистов присудил ему, уже посмертно, это звание, совсем молодым…
Со времен «Алого паруса» он верил в юных, в то, что они сделают мир лучше и справедливее, сумеют то, что старшие не успели или не смогли. Им надо только немного помочь, а лучше не мешать. Уважать. Прислушаться к ним. Об этом его пьесы, которые Алексей Владимирович Бородин поставил в Центральном детском театре (теперь РАМТ), «Ловушка номер 46, рост второй» и «Между небом и землей жаворонок вьется», потом они шли в разных театрах страны. Об этом фильмы по его сценариям — «Арлекино», «Комментарий к прошению о помиловании», «Щенок», документальная лента «Лимита, или Четвертый сон»… Одна из последних его идей — собрать на одном корабле детей воюющих отцов, чтобы они вместе, в море, нашли нужные слова и никогда больше не начинали бы войн и конфликтов… Его вера в то, что лучшее в человеке, даже самом последнем негодяе, непременно проснется, точно так же как и в жизни добро в конце концов должно победит зло, — была беззаветна и непоколебима, она удивляла всех, кто его знал… И многие, кто оказывался с ним рядом, действительно на какое-то время становились лучше…
В 2024 году Фонд имени Юрия Щекочихина, основанный его сыновьями, совместно с фондом «Счастливые истории» провел первый конкурс его имени, «Молодые о молодых». Жюри, в которое входили коллеги и ученики легенды, из двух с лишним сотен материалов выбрало авторов лучшего очерка, статьи и репортажа. Эти тексты говорят о болевых точках времени и поиске справедливости, о сверстниках, которые стремятся помочь другим, — по сути продолжая тот разговор, который был когда-то начат в «старой» «Комсомолке». В 2025 году конкурс объявлен снова, три премии получат авторы лучших очерков, опубликованных и не опубликованных.
«Юность» — партнер конкурса. Юрий Щекочихин по-прежнему напоминает нам всем о важном и не подвластном времени, о том, что и делает нас людьми…
Надежда Ажгихина
В основной экспозиции музея изобразительных искусств имени Пушкина есть небольшая картина: Франсиско де Сурбаран, «Благословляющий младенец Христос».
Каждый раз, проходя мимо нее, я останавливаюсь и долго смотрю — однажды кто-то из знакомых показал мне фотографию маленького Юры Щекочихина, ему там, наверное, лет пять-шесть, ну или чуть больше — как будто именно с этой фотографии писал свою картину художник семнадцатого века, не сочтите за святотатство.
Юра вовсе не был «христосиком», хотя иногда кто-то злой и мог про него так сказать или даже просто подумать. Но ощущение, что он именно благословляет этот мир, живущих в нем людей, имея на это право, всегда пытается их понять, всегда пытается проникнуть в их загадку, — было у меня всегда. А увидел я Юру впервые, когда мне было 15 лет, а ему, соответственно, 24. Это произошло в узком кабинете под номером 642 в длинном коридоре шестого этажа на улице Правды, 24. Там тогда находилась редакция газеты «Комсомольская правда», а в кабинете — молодые журналисты, которые выпускали страницу для подростков, ну или, как тогда говорили — «для старшеклассников».
Юра стал позднее известен как один из первых в Советском Союзе журналистов-расследователей, он писал об организованной преступности, борьбе с мафией, он не боялся ничего, был бесстрашным в этой борьбе, хотя ему угрожали, избивали, нападали на его квартиру. Это была эпоха «Литгазеты».
Потом была первая чеченская, и уже как корреспондент «Новой» он ездил туда, в Чечню, писал страшные очерки о том, что там, на войне, происходит. Боролся за освобождение пленных.
Но я знал его в другую эпоху, в «Комсомолке». Это не значит, что его материалы тогда не были громкими. Как раз были — и именно тогда образовалось вот это ощущение, что после каждого его очерка в воздухе (в общем воздухе страны, в «общественном сознании», хотя тогда само понятие это значило другое и по-другому звучало) возникает звенящая пустота. Что всем нормальным людям после его очерков становится одновременно и стыдно, и страшно, и вообще как-то по-другому. Что каждая Юрина «максима», то есть его главная мысль, которая проступала сквозь все цензурные рогатки и ограничения, сквозь тогдашние словесные конструкции, принятые в прессе, — она заставляет нас и остановиться, и оглянуться.
Тогда материалом, в котором Юра работал, который изучал, — были мы, подростки.
Я считаю, что, несмотря на внешнюю советскую шелуху («отдел учащейся молодежи и пионеров», «школьная тематика» и так далее), вектор был им выбран очень точно.
Соприкасаясь с этим возрастом, с этой совершенно особой демографией, особой культурой, особыми отношениями, советская жизнь проявляла себя особенно нелепо, грубо и даже жестоко.
Наружу выплывала совершенно другая тема — не как «воспитывать нашу молодежь», а как давит на человеческую личность, как порой топчет ее и насилует — тогдашняя мораль, тогдашняя социальная фальшь.
Юра почувствовал мощный потенциал сопротивления в нашем поколении. Почувствовал эту мрачноватую романтику бунта.
Материалы его о подростках всегда имели трагический сюжет и порой заканчивались смертью героя.
Как его очерки попадали на газетную полосу, мне трудно понять. Но вот удивительно, но тогдашние его начальники умели использовать зазор между одной идеологической стальной колеей и другой, чтобы пропустить эти тексты, дать читателю долгожданное чтиво, чтобы было о чем подумать огромной газетной аудитории. Одновременно с Щекочихиным работали в газете тогда и другие великие люди — Юрий Рост, Олег Жадан, Инна Руденко, Ольга Кучкина, Ярослав Голованов. И множество других. Многих из этих людей сейчас уже забывают, а жаль. Они делали газету прогрессивной, насколько это было возможно. И доказывали на своем примере, что и в СССР эту цель можно и нужно ставить и реализовывать.
Юрины подростки, все герои его расследований и очерков, позднее образовали драматургию его пьесы «Ловушка номер 46, рост второй» на сцене РАМТа (в нем играли тогда еще молодые Сергей Серов, Алексей Веселкин, Игорь Нефедов). Спектакль стал знаменитым. Потом появился фильм, но это уже другая эпоха — перестроечное кино. А когда возник спектакль Бородина, в самом конце 1985 года, все еще было совсем не так. Еще никакой гласности не было и в помине. Было ощущение абсолютного прорыва — оказывается, об этом можно говорить на сцене советского театра! У нашего поколения, нашего времени появился голос.
Юра вообще-то связывал свое будущее в советском социуме с этой ролью — писателя и драматурга. Ходил на семинар к Алексею Арбузову. Писал повести, пьесы, сценарии. Дружил со многими писателями, они к нему относились как к младшему брату. И тоже его любили.
Просто потом наступила иная эра и другие дела — он ушел из немного искусственного мира советской литературы в мир только что открытой гласности, журналистики, которая еще только определяла свои границы. Политики.
Это ему было интересней.
Справедливости ради надо отметить, что он был не один такой, кто сделал подростковую тему острой, революционной, я бы сказал подспудно-бунтарской в тогдашней культуре. Был Валерий Аграновский с «Остановите Малахова!», был Юрий Хмелик, были Динара Асанова и Сергей Соловьев.
Когда мне попадаются случайно их фильмы, очерки, пьесы, я долго и трудно думаю о том, что же это был за месседж. Что дошло до людей из этого послания — «Сто дней после детства», «Не болит голова у дятла», «Ловушка номер 46…». Неужели ничего?
Неужели нам было суждено пройти через все эти испытания, только чтобы уйти с опущенной головой, глядя, как разрушается на наших глазах тот храм, то здание смысла и мечты, гуманизма и понимания, который начал строить еще Юра со своими товарищами?
Чтобы умереть, не зная, сохранится ли, останется ли что-то еще от него?
…Сидя в комнате 642, Юра не просто успевал тогда писать, редактировать, выпускать наш «Алый парус», связываться со своими таинственными источниками (его, «честного журналиста», уже тогда любили честные же следователи МУРа или даже МВД), принимать гостей отовсюду, но еще он успевал общаться с нами — теми, кто приходил в эту комнату, московскими и не только московскими пацанами.
Мои тогдашние и нынешние друзья (а мы не потерялись, мы часто встречаемся): Миша Дубровский, Андрей Максимов, Валя Юмашев, Саша Фурман, Надя Ажгихина и другие — прекрасно помнят его таким: не боящимся тратить свое время на наши заметки, на общение, на шутки и разговор, а каждый такой «разговор» был, конечно, важнее любых журфаков. Он, кстати, не очень хорошо умел объяснять, что в заметке надо переделать, но мучился, искал слова и находил. Какие-то очень образные. Призывал писать легко. На одном дыхании. У меня долго так не получалось.
Ну и самое главное, конечно, — мы видели перед собой человека в кожаной курточке, с вечной сигаретой во рту (тогда можно было курить в кабинете), очень умного, готового рисковать, который как-то легко и просто был символом профессии.
По крайней мере, для нас.
Я долго хотел «быть как Щекочихин», и, хотя получилось не очень, даже совсем не получилось, — за это подспудное желание во всем походить на него, даже внешне, я ему благодарен.
Это был мой университет — Юра Щекочихин.
