Кароль Мартинез
«Сшитое сердце»
(PhantomPress)
В семье героини-рассказчицы по наследству от матери к дочери передается волшебная шкатулка, которую необходимо открыть ровно в срок, чтобы получить магический дар: у одной это будет волшебная игла, способная превратить тряпку в прекрасное платье и пришить тень к телу, у другой — волшебный голос, позволяющий почти «транслировать» сказанное в чужие головы. Но открой шкатулку раньше срока — жди беды, забудешь все заклинания, которым учила мать, а ее — ее мать, и далее… Главная героиня, рассказывающая историю темных и дивных чудес, историю своей семьи, нашла в шкатулке перо, бумагу, чернила — и сразу поняла, какова ее миссия. Теперь она будет вспоминать жизнь своей матери, бежавшей из родного селения с маленькими детьми; матери, всегда бывшей в чьей-то власти и однажды вкусившей свободы вопреки всем: и друзьям, и врагам.
«Сшитое сердце» — магический реализм в историческом сеттинге, или, вернее сказать, красивая притча, где количество невероятностей, вплетенных в бытовые события, зашкаливает. Речь не только о шкатулке и ее волшебном даре: тут есть повитухи, чья магия действительно работает, герои, потерявшие собственную тень, дети, рожденные похожими на птиц, мужчины, в помешательстве возомнившие себя петухами, и смерть, притворившаяся женщиной, ищущей красное платье. Работая с несколько усеченным вариантом семейной саги — большая часть романа посвящена матери рассказчицы, и лишь финал — ее дочерям, — Кароль Мартинез использует весьма простую структуру. Сперва читатель наблюдает за героями в закрытом, обособленном пространстве небольшой испанской деревни, где — во многом благодаря изолированности — возможно все волшебное и невероятное; после начинается сюжет-дорога, постепенно приводящий героиню из привычного, пусть и враждебного маленького мирка в мир большой и опасный. С одной стороны, такой подход помогает не потеряться в ажурном слоге, похожем кружева, созданные волшебной иголкой и волшебными же нитками; с другой — иногда сюжет слишком замедляется, и, отвлеченный красивостями, начинаешь скучать.
Автор, однако, работает с текстом не только на сюжетном и стилистическом уровне, но и на символическом: в книге много отсылок как к литературном канону — допустим, к рассказу По о смерти в красной маске, — так и к алхимически-мифологическим категориям: так, например, многие сцены с «заклятиями» могут напомнить о магическом сборнике «Малый ключ Соломона», а весь текст пронизан символами двойственности. Здесь есть две повитухи — набожная и суеверная, два петуха — черный и красный, два глобальных этапа в жизни героини, два повторяющихся типа женщин — смиренные (покорные) и вольнодумные (распутные). Даже в самом начале романа особенно подчеркивается эта двойственность. Героиня-рассказчица пишет: ее мама и бабка были так близки, что научились шагать нога в ногу, синхронно. Но все стилистические красоты «Сшитого сердца» и символы, которые приятно расшифровывать и трактовать, — это лишь особый, ненавязчивый язык, на котором Кароль Мартинез призывает читателя к диалогу. А поговорить она хочет о женской судьбе в разные исторические эпохи, о социальной несправедливости, о человеческой глупости, трусости и самонадеянности, от которой не спасут никакие чудеса. В конце концов, любые незаписанные истории, заклятья и хранимые в голове секреты, пишет рассказчица, — женская доля. Но что будет, если решиться поведать о них миру? Читатель держит в руках плод такого решения.
«Злая волшебница перерезала нить, соединявшую его волю с его желанием, обрекая добиваться того, чего он не желал, и отворачиваться от того, что любил. Мальчик терзался. Стоило ему чего-то захотеть — и его начинало лихорадить, он не мог встать с постели, но когда ветер желания переставал раздувать паруса его души, разворачивалась его воля. И тогда он мог драться с братьями за обладание тем, что в его глазах не имело ни малейшей ценности, или без всякой радости, играя в бабки с деревенскими мальчишками, добывать гору костяшек. В играх, не забавлявших его, он был непобедим и, набрав от скуки кучу ненужных трофеев, рассыпал их вдоль дороги. Все местные дети ходили, глядя себе под ноги в надежде отыскать блестящие костяшки, разбросанные этим странным Мальчиком-с-пальчик.
Этот ребенок часто испытывал сильнейшую потребность укрыться в округлых и мягких объятиях старшей из двух служанок. Ему хотелось бы спрятать свое детское тело между ее тяжелых грудей, раствориться в их тепле. Он мысленно впитывал нежную влажность бархатистой плоти. Эта женщина вся была — колыбельная и сладость. Желание мучило его, раздирало утробу, у него кружилась голова, но он не осмеливался приблизиться к дивному телу».
Ольга Птицева
«Рэм»
(Popcorn Books)
Новый роман Ольги Птицевой — приквел «Там, где цветет полынь». История Рэма, второстепенного героя, который, оказавшись в экстремальной ситуации — отец-тиран погибает, мать в реанимации, сознание бабушки замутнено, — соглашается на игру с таинственным стариком Гусом. Рэм должен принести ему три «подарочка» — вещицы, взятые у людей, которые умерли определенным образом. Рома-Рэм помечен полынью и чувствует чужую смерть; вместе с Дашей, еще одной «полынной», они отправляются на этот жуткий и эмоционально непростой квест ради исполнения желания, обещанного Гусом, — но как это изменит их жизни: к добру или к худу?
«Рэм» закономерно продолжает «Там, где цветет полынь» и тематически, и сюжетно: перед читателем вновь темный сказочный сюжет в духе «найди то, не знаю, что, и получи приз» (и три подарочка, и сам образ Гуса глубоко символичны в контексте фольклора), переиначенный в антураже мистических российских реалий. Ольгу Птицеву уже смело можно называть певцом российской хтони во всей ей красоте: автор погружает читателя в гипнотический (за счет ритмизации и детализированной мерзости) мир грязных подъездов, железнодорожных путей, грубых воротил, полупомешанных и обреченных; герои, оказавшись в этой по-настоящему маргинальной, токсичной для всякого здорового рассудка атмосфере, не видят иного выбора, как обратиться к потустороннему, и старик Гус, этот универсальный образ то ли дьявола, то ли русского авося, укорененного в культе смерти, является тут как тут. С момента принятого решения потусторонне преследует героев в каждой бытовой мелочи.
Рома-Рэм сломлен прежде всего внутренне, корень его бед внутри семьи, и в этом смысле новый роман отклоняется в иную сторону, нежели более социальная «Там, где цветет Полынь», осмысляющая проблему бездомных в широком смысле слова. Такая мистическая метафора переживания социальных и психологических потрясений отчасти наследует гоголевской традиции, построенной на стыке бытового и потустороннего: нет лучшего инструмента, чтобы расковырять засохшую корку на ранке российской реальности, реализм здесь оказывается бессилен. «Рэм» — книга жесткая и, пожалуй, более взрослая, чем «Там, где цветет Полынь» (сравнение вновь неизбежно): и за счет мужской оптики, и за счет более зрелого опыта героя, и за счет более отягощающих жизненных обстоятельств. Наблюдая за становлением Рэма, читатель видит, как меняются его жизненные ориентиры. Но это как раз происходит далеко не благодаря потустороннему, а благодаря, во-первых, внутреннему самоанализу, к которому это потустороннее подталкивает, а во-вторых — сближению с другими «полынными» (и психологическому, и, чего греха таить, физиологическому). Итого получается бодрый, жесткий и местами пугающий психологический триллер, пронизанный неуловимым духом мрачного экспериментального кино нулевых, который можно читать совершенно в отрыве от «Там, где цветет полынь» — и получить массу темного удовольствия.
«Она должна была отшатнуться, швырнуть в него ответное оскорбление и гордо уйти в закат. Но Варя осталась стоять, задрав дрожащий подбородок. На шею она повязала легонький шарфик, весь в мелкую ромашку. Под ним наливались багровой синевой отпечатки злых пальцев. Такие же и на запястьях, но их Варя спрятала под тонкой курточкой. Истерзанные беззубым ртом Цынги губы она припудрила, на место выдранного клока волос зачесала локон из косого пробора. И стояла теперь перед Рэмом чистенькая, свеженькая, отчаянно гордая, но он-то все видел. Он сам умел отлично скрывать ненависть к телу: прятать синяки под одеждой, кривить усмешку, будто не губа перебитая не слушается, а сам он весь из себя ироничный герой. Но унижение воняет так же сильно, как смерть. Горечь пережитого копится в теле, тело дрожит и кренится, через пробитую броню в нутро заливается раскаленный металл ненависти к себе. Развязок такого сюжета не сосчитать, но каждая заканчивается рыхлым суглинком, бьющимся о деревянную крышку гроба.
Как было уйти от нее — дрожащей, униженной, избитой? Рэм хотел бы, да не смог. Так и остались стоять. Не приближаясь, но и не расходясь».
Татьяна Лакизюк
«Под покровом тишины»
(«Полынь»)
Помните красивые советские киносказки в антуражных декорациях, с характерными королями, их советниками, принцами и простым людом? Новый роман Татьяны Лакизюк — омраченный вариант такой сказки; не теряя всей фактурности и атмосферности, он насыщается человеческим злом, негативом, а потому короли кажутся не карикатурно-забавными, а карикатурно-мерзкими. Крис — девушка, которой приходится притворяться парнем и никому себя не раскрывать; даже влюбленность — не повод открыть правду. Все потому, что в королевстве — в нем давно что-то прогнило — зачем-то отлавливали девочек ее возраста. Что с ними делали — непонятно. Зачем ловили — тоже. Но так случается, что, ввязываясь в череду стремительных событий, Крис оказывается в плену у королевы и короля… и узнает много нового: о власти, мире, себе. Что делать теперь? Как не перестать верить в себя? И может ли оказаться, что старые сказки — не просто пережитки прошлого?
Перед читателем яркий пример классической и во многом сказочной истории о становлении: тут есть и некая «избранная» героиня, попавшая как раз в касту «девочек запрещенного возраста», и легенды о таинственном волшебном народе, которые, естественно, свяжутся с основным сюжетом, и черта очень характерных антагонистов, а в противовес им — набор ярких второстепенных персонажей: одни помогают спрятаться в монастыре, другие — сбежать. Вместе с Крис, главной героиней, читатель попадает в неприятности (даже в плен к жуткому королю!) и пытается разгадать тайны этого мира, от которых остались лишь осколки услышанных в детстве сказок. Однако есть в первой части дилогии «Под покровом тишины» то, чего и сказки, и подростковые фэнтези-романы обычно лишены: глубокая проработка социально-политического мира выдуманного государства, который напрямую влияет на происходящие. У Татьяны Лакизюк получилась фэнтези-антиутопия: тут, правда, в отличие от классики жанра, ловят не тех, кто не согласен с системой правления нового короля; этот «отбор» происходит по более таинственному, присущему фэнтези признаку, который читателю и предстоит разгадать. К тому же еще один важный вектор текста — это хитросплетение политических интриг, где всё, что транслировали «в народ», окажется неправдой; или, скажем так, несколько искаженной правдой. Итого получается интересный и бодрый микс из романа взросления, приключения и антиутопии с элементами гримдарка, обещающий много загадок.
«И вот Крис снова ощутила себя той девчонкой — жалкой, одинокой, всеми покинутой. Никого у нее нет. Няня умерла, Стэйн погиб, Агнетта предала, Лейф неизвестно где. Вот так всегда. Стоит ей к кому–то привязаться, начать верить, как судьба обязательно отвесит щедрую оплеуху.
— Няня права. Никому нельзя верить. И я должна быть сильной. Ведь у меня есть я. И ради себя я должна жить.
Подняв факел, она храбро шагнула прямо в смердящую жижу.
— Ведь эти громилы же как–то прошли, — прогнусавила Крис, зажимая нос рукой, — значит, и я пройду.
Чувствуя, как вонь разъедает глаза, Крис шла наугад, надеясь, что везение или интуиция ведут в правильном направлении. Каждый звук сопровождался чавканьем и каким–то кровожадным причмокиванием. Словно пол пробовал ее на вкус, оценивая, насколько съедобен этот неизвестный объект.
— Чавкай-чавкай. Подавишься, — прошипела Крис, пытаясь напускной храбростью немного успокоить бешено колотящееся сердце».
Екатерина Соболь
«Артефакторы. Осторожно, двери открываются»
(«Черным-бело»)
Таня живет в небольшом городе, помогает сестре, работает работу и учится на архитектора — а это не так поэтично, как может показаться. Однажды она сбегает, как ей кажется, от маньяка, и натыкается на дверь, странно сияющую голубоватым оттенком. Думает, спрячется в чужом гараже, но попадает… в необычное место. Это вроде бы Санкт-Петербург, а вроде и нет: город изолирован, тут нет электронной почты и мессенджеров, зато есть таинственная Стража и артефакты, которые падают из спонтанно открывающихся дверей. Через одну такую Таня и провалилась. Проблема в том, что никто никогда не приходил из-за дверей. Все только пропадали за ними. И пока за Аней приглядывает Антон, потерявший маму и видящий в героини шпионку, она понимает, что почти буквально стала Элли из «Волшебника изумрудного города» (просто Тотошка у нее невидимый). Где искать ответы, как вернуться домой? Правильно — нужно найти Гудвина. Проблема в том, что тут он — бизнесмен и руководитель банды плохих парней, которые, в отличие от Стражи, продают артефакты за огромные деньги. Но желания он готов выслушать… и, может даже, выполнить. Не бесплатно, конечно.
Новый роман Екатерины Соболь — первая часть трилогии — это крепкий сплав из городского фэнтези и приключения с элементами боевика, где обыгрывается сразу несколько тропов и реалий. В центре всего, как понятно, «Волшебник изумрудного города», на котором этот текст завязан весьма крепко, но автор просто пускает изумрудную пыль в глаза читателю, подает все с шиком-блеском, использует знакомые архетипы героев, чтобы у романа появилась двойное дно. Да, «Осторожно, двери открываются» — весьма классическая история о «возвращении домой», но она обогащена не только необычным сеттингом, не паразитирующим на мифе Петербурга, а выстраивающим свой собственный поверх его, но и харизматичными персонажами: от таинственного дельца-Гудвина до руководителя местной почтовой системы.
Первый роман трилогии — бодрое приключение, где читатель вместе с героиней получает ответы на главные вопросы: как работают артефакты, какой эффект у «шалунов», зачем Стража раздает артефакты бесплатно, да еще и «по заявкам», почему Таня может закрывать таинственные двери голыми руками, хотя другие не могут делать этого вообще? Екатерина Соболь развешивает много ружей, некоторые из которых пальнут в конце книги, некоторые — в следующих частях, где градус эпичности событий и ответственности героев обещает расти и расти. Автор, впрочем, приоткрывает не только волшебные, но и психологические двери: дает одним глазком заглянуть в трагедии героев, подглядеть за их внутренними состояниями, чтобы догадаться, что движет их действиями: почему Таня так желает заработать побольше денег и готова на авантюры, а Антон — заботливый, но слишком уж ершистый? Одним словом, Екатерина Соболь наколдовала зачарованный клубок из множества разноцветных ниточек — сюжетных, отсылочных, реальных и выдуманных — и кинула его на дорожку из желтого кирпича. Куда он прикатится? И герои, и читатели узнают это, лишь последовав за ним, преодолев все испытания. Только слишком велик шанс уснуть на маковом поле соблазнов, посаженных лично садовником-Гудвином — теневым хозяином странного, потустороннего, как о нем говорят местные, Санкт-Петербурга.
«В нашем городе три музея, и этот был самым маленьким и веселым: какой-то мужик просто отвел пару комнат в доме под свою винтажную коллекцию. Он рассказывал нам забавные истории про экспонаты, потом разрешил немного с ними поиграть, а сам ушел на кухню пить чай с нашей учительницей. Из всех экскурсий моей унылой школьной жизни эта была лучшей. Мальчишки тут же облепили стол для настольного футбола, а мне понравилось маленькое устройство, на экране которого волк из старого мультика пытался собирать в корзину падающие на него яйца, чтобы они не разбились. Остальные играли вместе, но я уже тогда считала, что дружба — опасная штука, которая заканчивается разбитым сердцем, поэтому уединилась в старом кресле и ловила яйца в корзину, пока не пришло время уходить.
И вот сейчас, глянув на экран устройства, которое вручил мне странный парень в странном дворе, я ожидала увидеть волка с корзиной, но на экране горела надпись угловатым ретрошрифтом: “улица Чайковского, 22”. Я поводила пальцем по экрану. Ничего не изменилось. В таком винтаже интернет искать бесполезно, так что я сунула коробочку обратно парню в руки. У меня появилась новая теория: они тут снимают фильм, а эта штука — реквизит».
Марина Чуфистова
«Йалка»
(«Азбука»)
Сюжет этого романа даже слишком хорошо упакован в аннотации. Йалка — вроде обычный парень, а вроде нет. Он из народа нуоли, все представители которого покрыты шерстью, а еще они носят маски (которые при утрате можно вновь получать в отделении «Госуслуг»), скрывающие пустоту на месте лица. Чувствуете, как метафора уже начинает овеществляться? Йалка мечтает быть стендап-комиком, но дела как-то не клеятся: он подтягивает навык в театральной студии, делает наброски смешных (и не очень) шуток, живет у друзей, любит принимать холодную ванну, как учили родители и дед, тоже нуоли. И в вихре повседневной жизни, где все привыкли к лохматому нуоли, живущему бок о бок с людьми, Йалке предстоит сделать самое главное — найти себя. Для молодости задача — сложнее некуда.
Роман Марины Чуфистовой, попавший в длинный список премии «Лицей» 2024 года, — это, безусловно, история о поиске себя, и в этом смысле здесь есть все маячки «литературы взросления»: сепарация от семейных традиций, попытки понять свое место в мире и даже первые любовные коллизии — с любовью у нуоли, правда, отдельная история. С другой же стороны, все это — просто прикрытие, потому что «Йалка» — психологическая, неспешная проза, сосредоточенная прежде всего на внутреннем мире персонажа, который, как уже было замечено, являет собой овеществленную метафору. Перед читателем роман об инаковости любого рода. Делая «чудесное» и отчасти «уродливое» абсолютно привычным для социума, Марина Чуфистова предлагает поразмышлять не о том, как некто инаковый встраивается внутрь враждебного к нему окружения, а о том, как он пытается примириться с самим собой: вдруг спокойное и дружелюбное отношение окружающих — ловушка, морок?
Книга написана нерасторопно, отчасти даже убаюкивающе. Здесь нет как такового внешнего сюжетного движения; все движение — внутреннее, оно реализуется в размышлениях и переживаниях героев. Это, очевидно, автору и требовалось, ведь «Йалка» — прежде всего полуволшебное, хоть и ни на шаг не отступающее от реальности, блуждание по психологическим лабиринтам. Текст достаточно ритмизирован, но при этом очень сдержан стилистически, и это, пожалуй, главный его недостаток: книга, несмотря на фантастическое допущение, получается слишком блеклой, отчасти даже амфорной; форма его водяниста, непостоянна. Но, может, в этом-то и вся соль: показать, как фантастическое легко может встроиться в обыденное — настолько, что покажется скучным и самому себе, и окружающим; от такой скуки по отношению к себе и страдает главный герой. Будущему комику такое тем более непозволительно — и трагедия удваивается. Разрешить ее может только хорошая шутка — вот только получится ли у Йалки ее написать?
«Мне не хотелось уткнуться лицом в живот Элины. И даже если б хотелось, я бы не стал. Кто станет утыкаться в живот малознакомому существу? Психопат? Или просто одинокий до боли в затылке? Элина жила с мамой в доме барачного типа. Это низкие дома на несколько хозяев. Неудивительно, что она хочет переехать в Москву. Мы подошли к самой обшарпанной двери. А может, мне так только казалось. Элина просто помахала мне рукой и вошла. Даже не возилась с ключами и замком. Дверь не была заперта. Рискну предположить, что она такая старая, что все замки там давно не работают. В таком же доме жил Серега с мамой. Может, все еще живет.
Пожелав Элине спокойной ночи, я решил пойти посмотреть. Обогнув дом, я оказался в темном проулке. Горело только одно окно. Что там, за занавесками? Может, это окно Элины? Наверняка. Я ускорил шаг».
Коллектив авторов
«Зима на Полынной улице»
(«Полынь»)
Как и хэллоуиновский сборник от авторов «Полыни», «Зима по Полынной улице» объединена единственной темой — новогодним и рождественским волшебством, и каждому автору удалось трактовать это по-своему: и сюжетно, и стилистически. Рассказы здесь — некоторые, как всегда, встраиваются во вселенные романов писателей, дополняя выдуманные (и не очень) миры, — так или иначе осмысляют тему чудесного: будь то чисто человеческое проявление доброты или нечто волшебное, мистическое, а то и вовсе философско-религиозное.
А. Райнер обрисовывает бурлящую волшебную закусочную с кентаврами и пикси; Юлия Шляпникова рассказывает добрую историю с нотками мистики из детства главной героини своего романа «Наличники»; Катерина Ромм предлагает отпраздновать аналог Рождества в мире «Флориендейла»; Снежана Каримова работает с норвежской мифологией и показывает мир заботливых духов одного лодочного сарая; Татьяна Лакизюк дарит читателям рассказ, возвращающий в детство и к тому же встроенный в тетралогию «Хроник Драгомира»; Вика Маликова балуется с белорусской мифологией, тизеря свой грядущий роман; а ваш покорный слуга, тоже ставший одним из авторов сборника, работает с рождественской и отчасти метамодернистской притчей — кто-то должен быть добавить текстам чуть-чуть здорового душнильства! Но если отставить шутки в сторону, то, как итог, получается поднимающий настроение и дарящий надежду на лучшее сборник, рассказы которого предпочтительно растягивать на несколько заходов. Принимать как лекарства от хандры — по одному-два в день.
Владимир Березин
«СНТ»
(«Азбука»)
Помните, как в «Иронии судьбы»: типовые дома типовой застройки? Такие же типовые в России и дачи, но не в плане архитектуры, а в плане внутреннего наполнения и поведенческих паттернов их обитателей, то есть нас с вами; дача, вообще, — неотъемлемая часть национального мифа, и Владимир Березин это прекрасно понимает. Потому и «СНТ» — большая мозаика из разных кусочков культурного кода и узнаваемых архетипов, неизменного связанных с дачей как с неким типизированным — если не полумистическим — пространством. Здесь собраны разные типажи, образы и, что важно, истории, но все они одинаково фактурны: то времена Сталина вспоминают, то какой-то седой профессор проклинает всех соседей, то о ежах в лесу говорят, то о таинственных «повестках», из-за которых исчезают дети. Мистическая составляющая в «СНТ» порой ощутима, но по большей части — весьма иллюзорна. Это мистика образов, пустых разговоров, слухов, суеверий; не гоголевская, не булгаковская, а… бытовая, «дачная».
«СНТ» — развернутое размышление, подхватывающее за знаменитой чеховской фразой: «Дача и дачники — это так пошло, простите…»; времена характерных помещиков с их подневольными душами (порой мертвыми) позади, но на смену им приходят дачники, становящиеся столь же яркими метафорами русского национального характера. Впрочем, «СНТ» — как раз попытка нащупать эту самую «русскость». Объяснить, в конце концов, как, подобно описанным Владимиром Березиным героям, русский человек, если следовать Достоевскому, «со всеми уживается и во все вживается». Сюжетное движение здесь вторично, а вот детальность и пристально внимание к микроисториям — первично.
«Сыну пришла повестка. Это слово выплыло из прежних времен, забытое, но не исчезнувшее.
Теперь оно стало символом родительского ужаса, но ужас прошел все требующиеся стадии — неверие, гнев, апатию и принятие. По всей земле так было уже пару лет, пора бы и привыкнуть. Никакой истерики не хватит на два года.
Стояла пасмурная погода, день будто и не начинался, поэтому старик думал, что до вечера станет длиться это безвременье, а утренние сумерки перейдут в ночные. Из окна тянуло не холодом, а сыростью, мокрым снегом, дымом с далекого комбината и каким-то сладким химическим запахом с лакокрасочной фабрики. И тут зазвенел звонок — требовательно, как контролер».
Коллектив авторов
«Не(чистый) Минск»
(«Шуфлядка писателя»)
Первый сборник белорусского литературного сообщества молодых авторов «Шуфлядка писателя» — это амбициозная и более чем удачная попытка мифологизации Минска: города, которому, в отличие от многих других столиц, не хватает собственного локального литературного мифа. Какой самый простой способ обрести его? Правильно, пустить на улицы чудеса разного рода — от старых кондитерш, таинственных ночных такси и русалок до украденного времени, ловцов звезд и бабушек с волшебными сумочками.
Каждый автор сборника — для многих публикация в нем стала дебютной — по-своему осмысляет тему «волшебного Минска»: зачастую это волшебство в духе магического реализма, где почти иллюзорные, неотличимые от реальности чудеса то ли случаются, то ли нет (и уже упомянутых ловцов звезд ищут по объявлениям, но ищут ли, и ловцов ли?); в другом случае это либо игра с волшебным антиквариатом, либо тексты, построенные на локальной мифологии, сближающиеся с городским фэнтези в духе «Никогде» Нила Геймана. Несмотря на неоднородность — некоторые истории более игровые, некоторые же, наоборот, с большим упором на психологизм, — все рассказы пронизаны верой в лучшее и каким-то неуловимым светом, а оттого напоминают то ностальгические истории Кира Булычева, то магический реализм Макса Фрая из сборника о городе Вильнюсе. Так или иначе, Минск, разукрашенный полетом авторской фантазии, поворачивается к читателю передом — и играет совершенно новыми красками.
Светлана Фролова
«Без памяти»
(«Полынь»)
Главный герой дебютного романа Светланы Фроловой однажды случайно попадает в волшебный мир, где не помнит почти никаких деталей земной жизни, а звать себя просит… Великом. Велика находит Тим — эльф, который сразу говорит: чужаков из иных миров тут особо не любят, все из-за инцидента давностью в две тысячи лет, когда один такой наворотил дел и чуть не устроил войну. Но Велик очень хочет домой, и Тим решает помочь. Для этого нужно купить дорогой кристалл, так что Велику ничего не остается, как стать сотрудником таверны одного гнома — надо то напитки приготовить, то к пекарю сходить, то блевотину троллей вытереть. При этом необходимо сохранять в тайне свое происхождение… А в темном подземелье тем временем проводят таинственные кровавые ритуалы; алхимики мучают фей. Хочется ли Велику выпутываться во все это? Нет. Придется ли? Да.
«Без памяти» — подростковое авантюрное фэнтези, написанное живо и с огромным зарядом иронии. Мир Светланы Фроловой разнообразен на представителей множества рас — от эльфов до вампиров, — и в этом его прелесть для читателя и беда для местных жителей, которые уже были на пороге войны на почве «расовой нетерпимости». И никто не хочет, чтобы такое повторилось. Но все политические интриги и закулисные игры здесь идут фоном: автор сконцентрирована на Тиме и Велике, злоключения которых порой напоминают удалые сюжеты о Томе Сойере и Гекльберри Финне. Благодаря живости слога, правдоподобности диалогов и понятным конфликтам, присущим подростковой прозе, «Без памяти» читается влет и вызывает милую улыбку — здесь хватает и «стекла», и комедийных ситуаций. Вот, например, может ли Велик завести девушку в волшебном мире, раз уже давно пропал из реального? Та еще дилемма! Перед читателем, по сути, умело и с любовью обработанный сюжет о пути героя и поиске себя; в непривычных обстоятельствах — новом мире — все проблемы только обостряются, общаться с самим собой приходится активнее и настойчивее, иначе происходящее сложно отрефлексировать. Кто знает: вдруг, как и кэролловской Алисе, выдуманный мир станет Велику роднее собственного? Деконструируя троп попаданчества и канон «цветастого» эпического фэнтези (даже сам мир, порой напоминающий вселенные видеоигр, будто пронизан доброй авторской иронией к жанру), Светлана Фролова превращает роман в наполненное психологизмом приключение, от которого целевой, юный читатель получит огромную массу эмоций, а взрослый улыбнется и вспомнит собственные подростковые проблемы, которые теперь, по прошествии лет, кажутся столь незначительными.
«Навыки, привитые при подготовке на факультет Боевой магии: осмотрительность, недоверие, проницательность, — боролись сейчас с любопытством, желанием помочь попавшему в беду. К тому же Тим, сам не понимая почему, доверял незнакомцу. Он прикрыл глаза, представил Лиру — его личную совесть, — подумал, что бы она сделала на его месте? Она помогла бы чужаку, она всем и всегда помогала. А он, Тим, подшучивал над ней. И вот теперь Лира уехала. Есть крошечная надежда, что он понял все правильно и вскоре найдет ее.
А что… Что, если это испытание Богини? Если я помогу чужаку, Лунная Богиня смилостивится, поможет мне найти Лиру и получить одобрение отца?!
Тим вздохнул и принял решение: ради Лиры! Он подошел к парню, протянул руку и представился:
— Привет, я — Тим!
Парень скривился от боли, взял протянутую ладонь и встал. Его все еще покачивало, и он схватился за плечо Тима».
Ирина Дружаева
«Пушистая история, или Рождественское чудо»
(«ИД Мещерякова»)
Когда-то крыса Шурша жила дома у пожилого хозяина в тепле и уюте: он даже разрешал ей помогать с новогодней елкой! Но потом хозяин исчез, а Шуршу выкинули на улицу. Она коротала дни в канализации, но недавно ее затопило. Теперь Шурше предстоит переиграть дворовых кошек, найти новый дом и спасти маленького котенка. Однако Шурша загадала самое-самое заветное желание рождественской звезде. Сбудется ли оно? В канун Рождества возможно всякое!
«Пушистая история» — добрая зимняя сказка с яркими иллюстрациями Анны Борисовой, написанная, с одной стороны, очень бодро, с погонями и даже драками, а с другой — очень трогательно, с вниманием к внутреннему миру героев-животных. На деле же за волшебной приключенческой историей спрятаны рассуждения о жизни бездомных, или, если смотреть более глобально, о социальном отчуждении: только оказавшись вне дома, вне привычного социума, Шурша стала несчастной. Впрочем, это, безусловно, будет прочитано взрослым читателем. Ребенок поймет историю на более простом уровне — книга Ирины Дружаевой прежде всего учит взаимопомощи, добру и вере в чудеса, которая особенно необходима в непростое время бешеной современности.
Марина Клейн
«Эвендины. Магия воздушных струн»
(«Эксмо»)
Сюжет фэнтези Марины Клейн, как и положено литературному сериалу, стремительно развивается в двух плоскостях: личностной и социально-политической. Главная героиня, служанка, оказывается вырвана из привычной, уютной, устоявшейся атмосферы и вместе с новым мужем перебирается за границу — пространство для нее новое и неспокойное, населенное страшными (или так их привыкли воспринимать?) существами, которых здесь мало кто может контролировать. Но новая некомфортная «среда обитания» становится для героини спасительной, потому что открывает глаза и на собственную природу, и на происходящее вокруг в глобальном смысле.
«Эвендины» написаны в традиции приключенческого фэнтези, смысловое ядро которого — поиск себя и попытка примириться с собственной природой. Вопреки приметами литературного времени, Марина Клейн не слишком мучает читателя хождением по «стеклищу», однако оставляет место и для драмы, и для юмора. Да и в целом главная особенность книги, наверное, в ее сбалансированности между динамикой, психологизмом, геополитикой и фактурностью — ничто не перевешивает, а потому читатель органично переключает фокус внимания с одного на другое: то смотрит на красивое убранство замка, то подслушивает чьи-то разговоры, то наблюдает за политическим экшеном. Более того, роман вышел очень атмосферным — за счет, опять же, сбалансированного обилия деталей и характерных для фэнтези-сеттингов реалий (платьица, уроки с наставниками, замки, будуары). Да и в целом текст навевает воспоминания о фэнтези-романах нулевых с их особой атмосферой. К тому же здесь установлено множество ловушек для читателя: ждут разнообразные сюжетные твисты, к которым можно подготовиться, если начать анализировать происходящее. Но так вовлекаешься в сюжет и умело встроенные в него описания, что тонешь в атмосфере, а потому во время каждого поворота немножко вздрагиваешь и коришь себя: «Черт, все же к этому шло! Как я не заметил?»
«Жизнь в Предгорье и правда оказалась очень спокойной — во всяком случае, для Эни. Труднее всего было привыкнуть к тому, что теперь ей не надо работать с утра до ночи. Дни неожиданно оказались очень длинными. Дел хватало, но Эни привыкла работать руками, а не головой, и перестроиться было непросто.
Она занималась с Кристиной чтением и письмом, что продолжало даваться ей легко — уже через неделю удалось взяться за книгу. Читая легенды, знакомые по рассказам Лирди, Эни чувствовала себя странно: с одной стороны, все повторялось почти слово в слово, с другой — в письменной форме знакомые сюжеты казались совершенно иными. Они звучали в голове ее собственным голосом, будто теперь она сама рассказывала их, и вызывали новые мысли и образы.
Но куда больше, чем само чтение, ей нравился процесс учебы. Поэтому она захотела выучить еще и чужой язык — те сложные символы, которые попались ей на глаза в первый день в библиотеке. Оказалось, их написал Юст».
Михаил Теверовский
«Загоняя овец»
(«Обложка»)
«Сразу чувствовалось, что в этом деле замешано нечто более извращенное, более зловещее» — эта цитата из текста весьма емко и метко описывает роман Михаила Теверовского. Студент журфака смотрел кино дома у девушки, а потом стал свидетелем ее же зверского убийства — прямо в квартире; преступник, очевидно с психическими отклонениями, затеял таинственную игру. Ну и, понятно, он не ограничивается одним убийством.
Доктора, журналисты, детективы, соседи, дающие показания, допросы свидетелей (с диктофонной записью!), таинственные письма в полицейский отдел и психология преступника: в этом романе собраны все образы, необходимые для полного погружения в атмосферу классического детектива. Роман «Загоняя овец» обещает читателю то, что он уже видел, с поправкой на необычную авторскую манеру повествования, некоторые неожиданные решения и новые интриги. Собственно, показать нечто узнаваемое, как минимум на уровне базовой сюжетной формулы, — и есть главная функция любого детектива. Перед читателем в первую очередь увлекательный, почти киношный сюжет, где, как в лучших примерах классики жанра, приходится постоянно думать: как связаны убийства, в чем мотивы странного преступника, что же будет дальше, кто — следующая жертва? Это упражнение для мозгов, однако, не убивает сюжетного куража. Скорее наоборот. Получается этакий ТВ-сериал, перенесенный на страницы романа. Не стоит ждать от книги особого упора на психологизме — она не об этом. Это чистый жанр (в лучшем из смыслов), хорошая беллетристика, которая, несмотря на стилистические шероховатости, найдет своего читателя из любителей пощелкать загадки. Возможно, тексту не хватает нетипичных, ярких, «хулиганистых» героев — но, с другой стороны, возможно, автор и планировал одеть свою историю в более «строгий костюм». Поэтому фантам классических детективов попробовать стоит обязательно, а вот читателям, любящим игры с жанром и его реконструкцию, стоит быть аккуратнее.
«Детективы спустились в приемную, где ожидали конца операции по смене швов, анализируя рассказанную им Стивеном версию. Они решили зацепиться за возможную версию о том, что Оливер Худ был нападавшим. Том Зоредж считал, что нужно напрямую допросить его, чтобы его не успели предупредить, но Чойс и Роунс хотели сначала поговорить с Алсу Наварр, для того чтобы подкрепить рассказанный Стивеном конфликт свидетельством со стороны девушки. Посоветовавшись и взвесив все “за” и “против”, они все же решили пообщаться сначала с Наварр. Примерно через полчаса, к ним подошла медсестра, которая провожала их до больничной палаты Стивена чуть ранее, и сообщила, что новая операция прошла успешно и что с ним теперь работает Элис, чтобы успокоить его и привести в чувство. Детективы поблагодарили ее и уже собирались уходить, как Зоредж попросил буквально секундочку подождать его и догнал уже отошедшую от них медсестру».
Анна Алиева
«Каллгира. Дорога праха»
(«Эксмо»)
Первая книга трилогии «Каллгира» — это роман-дорога в антураже, можно сказать, образцового темного фэнтези: здесь в достатке и неприятных телесных описаний, и физических страданий, и мрачных тюремных подвалов с не менее мрачными и отвратительными обитателями, и ложек, воткнутых кому-то в горло; одним словом, с канонами жанра — в том числе с неоднозначными, вроде неприятными, а вроде глубоко травмированными героями, — автор работает как следует. И в то же время перед читателями большой квест, действие которого разворачивается в постапокалиптическом мире. Да, «Дорога праха» — фэнтези, но здешний мир существует на обломках былого, где люди воевали «не топорами и мечами», а ракетами, которые можно было запустить одной кнопкой. Отсюда и некий технологический синкретизм: вроде бы классический антураж средневековья с, допустим, постоялыми дворами (гостиницами) у большой дороги здесь встречается с мотоциклами. И если в сюжетном плане Анна Алиева разыгрывает весьма ожидаемые карты — постепенно стягивающийся клубок политических интриг и столь же постепенное осознание главного героиней, наемной убийцей, что она ввязалась в нечто большее, чем планировала, то сеттинг очень выделяется на фоне других текстов в этом жанре — как минимум в российском сегменте.
Местами напоминающая Аберкромби, местами — Никола Имса, «Дорога праха» — не только кинематографичное, наполненное действиями и диалогами повествование. Это история о борьбе с внутренними демонами (что тоже весьма привычно для темного фэнтези), голод которых растет: виной тому достаточно мрачные внешние обстоятельства. Все герои здесь успевают не просто, как говорят, «поесть стекла», а пройтись по нему босиком; но только такая шоковая терапия поможет им лучше понять себя и окружающих. К финалу трилогии — уж тем более. Единственное, где читатель может по-настоящему увязнуть, — это авторское мироустройство, которое раскручивается постепенно и, с одной стороны, только нагоняет интриги, а с другой — отвлекает от персонажей и событий.
«Сколько прошло с момента, как стрелы перестали долетать до корабля? Казимира не знала. Кажется, она пару раз потеряла сознание. Тело поняло, что все позади, можно расслабиться, и боль рванула, как из прорванной плотины — плечо, ноги, руки, ребра, сломанный нос, гудящая голова, мелкие порезы и раны серьезнее.
Сейчас она сидела… наверное, в чьей-то каюте и смотрела на свою трясущуюся правую руку. В плече еще дергало от боли, но остальные раны притупляли это чувство. Слишком много очагов, мозг не фокусировался на одном.
Чужая кровь уже запеклась на ладони Казимиры. Чьи-то пальцы поймали ее, остановили, чуть сжали, но аккуратно и заботливо, проверяя, нет ли травм. Ясмина.
Точно, в свите Валлета теперь есть медик. Самое лучшее решение Казимиры… с тех пор как она сбежала из тюрьмы».
Юй Сы
«Золотая клетка»
(«Эксмо»)
В дебютном романе Юй Сы основу сюжета составляет классический конфликт долга (к тому же свалившегося внезапно) и личного желания: юная императрица Мин Сянь, всегда любившая рисование больше политики, вдруг буквально в один день становится императрицей, и весь двор кружится вокруг нее, пытаясь использовать в своих целях. Вот только любовь к рисованию никуда не пропадает — да и всю ответственность тоже нельзя переложить на других. Динамика этого внутреннего конфликта и движет всем повествованием, пока на фоне плетутся дворцовые интриги. «Золотая клетка» — с одной стороны, очень заземленный в плане динамики политический триллер, а с другой — психологический роман в азиатском сеттинге, где юная героиня, как и водится, проходит путь взросления; бурлящая вокруг жизнь двора, порой раздражающая Мин Сянь, все равно «кует» ее характер. Все это, естественно, сдобрено огромным количеством нюансов, за которыми читателю необходимо внимательно следить, как за руками фокусника: ведь любое, даже самое благородное действие при дворе может нести двойной подтекст; это — знаки светского общества, прикрывающие порой дурные намерения.
Автор — востоковед и переводчик по образованию, и это в романе чувствуется весьма двояко. Текст очень фактурен и плотен, прописан с любовью к деталям культуры, на которых ставится особый акцент, чуть замедляющий повествование, но делающий его «слаще» и интереснее. Есть, однако, у этого и обратная сторона: порой складывается ощущение, что востоковед в Юй Сы побеждает писателя, и текст — мимолетно, но все же, — становится похож на научно-популярную статью о жизни восточного императорского двора. Это нисколько не затрудняет чтение, но все же делает роман идеальным выбором скорее для тех, кто к теме тепло дышит: либо уже разбирается, либо наконец хочет разобраться.
«Семь дней после Нового года были лучшим временем для Мин Сянь. Двор был распущен на праздники, и императрица могла просыпаться чуть позже, спокойно завтракать, а после разбора докладов заниматься тем, что ей действительно нравилось — рисованием.
Большую часть этих “выходных” Мин Сянь провела, копируя раз за разом каллиграфию Ван Сичжи. Ее кисть легко скользила по бумаге, и настроение у нее было приподнятое. Она запретила всем чиновникам беспокоить ее в эти дни, и только вдовствующая императрица постоянно требовала Мин Сянь к себе, чтобы на что-то пожаловаться, что-то у нее попросить или просто составить ей компанию».
