Однокомнатная квартира, перегородка между залом и кухней. Стены обшарпаны, в зале стоит старая кушетка, заправленная цветочной простыней, и комод с квадратным «ушастым» телевизором. На кухне маленький стол, под одной ножкой — книга, сборник чеховских рассказов. На подоконнике два горшка с цветами, у листьев пожелтевшие кончики. Между ними стоит серый от пыли номеронабиратель.
Бабушка сидит за столом, держит в руках кружку и смотрит в окно. Одета она в блекло-розовый халат и стоптанные по бокам тапочки. Седые волосы перевязаны цветочной косынкой, которая напоминает простыню.
За окном проходит молодая пара. Девушка улыбается, а парень в коричневом пальто жестикулирует и о чем-то оживленно говорит. Они хохочут. В зале стрелка настенных часов медленно движется от числа к числу. Слышится тиканье. Оно приглушенно, но постепенно становится все громче. Бабушка неразборчиво ворчит под нос.
Пара проходит, под окном появляются дети — два мальчика лет десяти. Один, светленький, в порванных джинсах и с завязанной на поясе кофтой, а другой, темненький, в толстовке и расстегнутой куртке. Они спорят:
— Это она мне записку кинула!
— Мечтай, мечтай! Тебе и чучело записки не напишет!
Один валит другого на усыпанную листьями землю, они катаются в грязи и размахивают кулаками. Темненький заводит руки товарища за спину, тот вырывается, бьет по земле ногами, но вскоре замирает и выдавливает:
— Сдаюсь.
Они поднимаются. Темненький достает из рюкзака яблоко, протягивает другу.
— На, мир.
Они сворачивают за угол.
— Миша-а, куда пошел? Домо-ой! — раздается крик.
Светленький возвращается и понуро тащится к подъезду.
На кухне вскипает чайник, из носика валит пар. Старушка с кряхтеньем поднимается, трясущейся рукой наполняет кружку водой. Кисть дергается в сторону, вода проливается на пол, она цокает языком, ставит чайник на место и задевает кружку. Та падает и разлетается на осколки. Раздается звонок в дверь.
Бабушка охает, сопит и, еле передвигая ногами и хлюпая мокрыми тапочками, отпирает. На пороге стоит светленький мальчик.
— Здрасте! А у вас есть горячая вода?
Бабушка пожимает плечами.
— Ох, не знаю, пойду проверю. Ты пока проходи, присаживайся. Там, на диванчик.
Он мешкается, переминается с ноги на ногу, но разувается, оставляет ботинки, покрытые комками грязи, посреди коврика, проходит в зал и садится на край кушетки, обводит комнату взглядом. На комоде стоит алтарь из фотографий — лысый мужчина, обнимающий женщину, маленький серьезный мальчик и девочка с высунутым языком. Их черты скрыты под слоем пыли. Пыль тут везде — на полу, на подоконнике, на изголовье кушетки. В углу комок спутанных волос.
Мальчик порывается встать, но бабушка возвращается с подносом, на нем стоит тарелка темно-зеленого супа со странно плавающими бугорками.
— Держи, сынок, угощайся, — улыбается старушка.
— Мм, спасибо. — Миша натянуто улыбается в ответ. — Но я это… пообедал.
Бабушка поджимает губы, медленно ставит поднос на прикроватный столик и присаживается к Мише. Трясущейся рукой она достает из кармана две конфеты и заговорщицки-тихо говорит:
— На. Много сладкого вредно, но мы же чуть-чуть.
Одну конфету она вкладывает ему в ладонь, другую медленно разворачивает. Миша берет конфету, запихивает ее в карман, мычит в знак благодарности и спрашивает:
— Так что там с водой?
— Ох, забыла проверить, голова дырявая. — Старушка хлопает себя по колену и откладывает полуразвернутую конфету в сторону, к тарелке с супом.
Мальчик притопывает ногой и щелкает пальцами, оглядывается на дверь.
— Зря ты супа не захотел. Меня Борька учил готовить. — Она указывает рукой на фотографию лысого мужчины. — Мы когда в Свердловске познакомились, он поваром работал. Чем меня только не подкупал! И «Наполеон» пек, объедались. — Она тычет отросшим ногтем в фотографию детей. — Наська, ой разбойницей была! Дралась, с мальчишками там-сям шаталась, а Федька, наоборот, учился, читал. Знал про грузовики и про космос. Я когда на пельменную фабрику устроилась, на автобусах стала ездить, так он меня всегда с остановки встречал.
Подбородок старушки дрожит.
— Наська теперь в Москве. Замуж вышла, детишек родила, сейчас внучков нянчит. А Федька… Инженером был.
Миша отводит глаза от двери. Настенные часы тикают. Он осматривает комнату — с батареи свисают паутинки, под комодом лежит скомканный фантик. Один край форточки опущен ниже другого, между дверцей и оконным переплетом щелка. Слышится тихий свист.
— Может, вам… Ну, знаете… С уборкой помочь?
— Нет-нет, милок, садись. — Старушка качает головой. — Я на прошлой неделе…
Миша, не слушая бабушку, поднимается.
— Да я сама, сама, честное слово.
— Успокойтесь, ну что вы. Мне не трудно. — Мальчик пожимает пятнистую морщинистую руку, улыбается и начинает убираться: заглядывает в шкафы, заставленные разноцветными коробками, находит в туалете веник. Совок выгнут, на венике серые сгустки.
Из кухни Миша выметает осколки, из зала — пыль. Набирает в ведро воду и обжигается. Он проводит по подоконнику тряпкой, на темно-серой поверхности появляется белая линия. Вода в ведре становится черной. Бабушка смотрит на Мишу, глаза блестят. Он протирает фотографии, телевизор и поливает цветы. В углу чисто.
— Ну все. Я пойду, — говорит Миша.
Бабушка протягивает ему стеклянную вазочку со сломанным печеньем, берет несколько кусочков и кладет Мише в карман.
— Вот, сынок.
— Спасибо. Я не голодный, правда, но спасибо. — Он обувает ботинки. — И извините, у меня обувь грязная… Но я дальше порога не ходил. До свидания! Я приду еще, наверное. Даже обязательно приду.
Он уходит.
Бабушка закрывает за мальчиком дверь, идет в зал, останавливается. Комнату заливает яркий осенний солнечный свет, вокруг чистота. На белом окне красуется Мишино яблоко. Старушка тихонько подходит, берет его, вдыхает аромат и аккуратно кладет к фотографиям. За окном листопад. Серый от пыли телефон с дисковым номеронабирателем стоит на подоконнике и молчит.
