Поселок городского типа, где живет Толя, переживает не лучшие времена. Даже странно, что этот населенный пункт вообще существует. До начала девяностых предприятием, на котором все держалось, была ферма с коровами. Коровы давали мясо и молоко области, за это рогатых животинок выпасали в полях вокруг поселка и кормили комбикормом через автоматические кормушки, и за процесс кормления отвечала компьютерная система на перфокартах, доили коров тоже чуть ли не роботы. Кадры для работы на ферме обучались тут же – в ПТУ при поселке, и там готовили трактористов, доярок, операторов ЭВМ.
К тому времени, как Толя вырос почти в Анатолия, нет ни фермы, ни ПТУ. Здание училища отчасти пустует и полностью заброшено, нет там ни стекол в окнах, ни порядка в кабинетах и коридорах, сплошь голые стены, осколки бутылок, окурки, сквозняки, надписи «Ария» и «Спартак», «Сектор газа» масляной краской по штукатурке.
Впрочем, та часть, где раньше находился спортзал, не пустует, там есть качалка, имеются несколько секций рукопашного боя: системы Кадочникова, ушу, еще что-то. Тренеры по самбо и боксу переехали в город, вслед за волейбольным и баскетбольным тренерами.
А вот женщина, что учила плаванию, проявила живость ума и предприимчивости, никуда не сбежала, а наоборот, сберегла бассейн, превратила его в сауну, бар, массажный салон, и туда каждые выходные съезжаются со всех окрестностей иномарки, дым стоит столбом, звучит музыка, горят огни. Толя знает местного участкового в лицо. Лицо у участкового тоскливое.
Коровы давно распроданы, ферма разобрана на металлолом. Возможно, именно из этого металлолома собран киоск, в котором Толя работает в городе день-ночь-отсыпной-выходной, пристроенный городскими родственниками, после того как не смог поступить институт, но и не попал в армию по здоровью. Место, где он сидит за решеточкой такое прикормленное, что покоя нет никогда, так что спокойной работу не назвать. С другой стороны, это вовсе не жуткий угол где-нибудь на окраине, где продавца сигаретами и шоколадками подпалили на рабочем месте за то, что тот не отдал бесплатно ноль пять. Нет, у Толи все живо, беспокойно, а все же постоянно люди, потенциальные спасители и свидетели. Единственная неловкость, это когда он выглядывает наружу, а покупатель кто-нибудь из бывших одноклассников, или из параллели, кому его ставили в пример за хорошее поведение и оценки, пророча будущее, отличное от остальных. Он стыдится не столько по той причине, что будущее это, очевидно, не состоялось, и он стал примером того, как учителя ошибаются, сколько потому, что он совсем недавно верил, будто его увлечение астрономией действительно ставит его выше тех, кому обещали, что им с их оценками светит только крутить хвосты коровам по колено в навозе. Его злит, что бывшие одноклассники помнят, как их стыдили из-за него. «Ну так сколько там свет летит от Земли до альфа-Центавра?», — утягивая за горлышко купленную бутылку вермута «Сальваторе» спросил знаменитый на всю школу второгодник, и, не дожидаясь ответа, под руку с девушкой, бодро пошагал к своей машине на обочине.
Отец изливает злость на Толю, стоит заговорить телевизору что-нибудь о галактиках, квазарах, метеоритах. Он пробовал пристроить сына на завод, куда пошел после закрытия фермы, но у городских и своих сыновей хватает, там, при малейшей возможности тащат всех близких в охрану, грузчики, токари, стропальщики, кого-то из таких блатных насмерть прибило неправильно закрепленным грузом, и мама говорит: «Лучше уж киоск, чем ваша шарашкина контора». У нее есть причина так высказываться, ведь Толе платят регулярно, а отцу задерживают зарплату чуть ли не по полгода. Если так разобраться, отец ездит на работу все равно что поселковские любители спорта в качалку – физическую форму поддерживать, а большую часть года он кормится садовым участком и деньгами сына и жены. Он не пьет, не курит, отчего в нем непоколебимо чувство правоты, и его невозможно остановить ответными упреками, если он пускается в рассуждения о том, что все неправильно, и все вокруг него неправильные хапуги, и сын, вместо того чтобы мудрить, пошел бы в училище, авось уже заканчивал бы. Слушая эти монологи Толя мечтает повеситься, когда никого не будет дома, хотя понимает, что логичнее было бы просто съехать от родителей, но пока у него нет такой возможности.
Хорошо, что он в поселке не один такой, есть у него друзья, как говорит мама: «Один другого краше».
Один из товарищей – Славян, окончил музыкальную школу, собирался продолжить образование в Челябинском «кульке», да и забил на все, а просто пошел в грузчики после армии, тоже до сих пор живет с родителями и ремонтирует бытовую технику жителям поселка. Другой, – Олег, – пристроен в клуб диджеем, то есть ставит музыку на городские праздники, выпускные, дискотеки, его всегда можно найти в каморке, которая заставлена техникой, завешана плакатами древних киносеансов. Когда Толя заводит речь об отце, Олег отвечает ему жалобами на мать, которая просит, чтобы сын взялся за ум, получил диплом, ведь все может случиться, не вечно она будет директором клуба.
У Славяна есть сводный младший брат, родившийся, когда Славяну было лет четырнадцать. Брат пошел в первый класс, но никак не может научиться читать, и Славян бесится из-за его тупости. Брата, как и Славяна в свое время, отдали в музыкальную школу (что уж пропадать пианино, раз оно все равно стоит), и Славян бесится еще и из-за гамм и разучивания простых композиций под ухом. Еще другу не нравится, что брата назвали Марком, что произвело на соседей неизгладимое впечатление, в этом имени людям слышится что-то сатанинское, вроде как «Омен». Подъездные бабульки кличут Марка Марксом. Имя придумал и применил отчим Славяна, странный дядька, добрый, пофигистичный, он успел подсуетиться после родов, потому что идея, чтобы сына звали Марк Антонович показалась ему великолепной, вроде как Марк Антоний у него получился. «Слава богу ты не Павел, — говорила ему супруга, — Боюсь представить, что бы ты придумал. Ходить бы сейчас Марку Лаврентием Палычем»
Но не он один в поселке такой оригинал. В классе с Марком есть девочка по имени Ева. («Браун», — часто добавляют люди, руководствуясь непонятной привычкой).
Так получается, что если есть Славян, то к нему прилагается и Марк, которому хватает времени и энтузиазма, чтобы путаться под ногами. Толе нравится, какого Марк цвета. Это оттенок, отличающий его от остальных жителей поселка. Он не темнее, не светлее, а что-то вроде цвета золотистого ретривера из рекламы собачьего корма «Чаппи». И что характерно – такой же, как золотистые ретриверы туповатый и позитивно настроенный. Брат отпихивается от него чуть ли не ногами, но Марк постоянно лезет к нему на колени, если брату удается отбиться, он лезет на колени к остальным, до кого может дотянуться – чужие, свои – ему до фонаря. Когда он забирается на руки к Толе, тот каждый раз думает, что поскорее бы жениться, чтобы у него были какие-нибудь вот такие дети, какая-нибудь вот такая семья, как у матери и отчима Славяна, где придурочным отцом будет уже сам Анатолий, а женой неизвестно пока кто – кандидаток на роль невесты в поселке как-то небогато. И пусть так, но Толя чувствует, что кто-нибудь из девушек, которых он встречает на улице, в магазине, на дискотеке окажется его женой, когда не найдет брутального и успешного кандидата на эту роль.
Вроде бы Олег чувствует что-то похожее и по отношению к жизни, к будущей женитьбе, просто не озвучивает, но однажды заступается за Марка, когда Славян в очередной раз высказывается, дескать, брат не может сложить буквы в слова, тогда как он сам без всякого специального обучения научился читать в четыре года.
«Ну и где ты теперь?», — спокойно интересуется Олег.
В год, когда Толе исполняется двадцать один, жизнь меняется. На сорокапятилетний юбилей к отцу приезжает отцов дядя из Омска. Он едва ли намного старше отца, но ведет себя, как начальник над всеми остальными родственниками. Сначала он не нравится Толе этот дядя Володя, есть в нем что-то такое армейское, пусть он и не военный. Его вопрос: «Ну что там? Как там твое увлечение телескопами?», вызывает смех родных и близких, отец что-то горько восклицает, Толя, покраснев, отмахивается. Дядя Володя интересуется, в чем проблема, а когда выясняет, что все бесполезно, и все равно не получится, раз уже пытался, да не вышло, предлагает переехать к ним. «У меня ректор хороший знакомый, если ты не совсем ебобо, то поступишь, а если боишься, что работу в киоске потеряешь, то и в Сибири тебе найдется киоск, не переживай»
Сначала Толя думает, что дядя предложил переезд сгоряча, на фоне алкогольного опьянения, но он предлагает собирать вещи и на следующий день после празднования юбилея. «Ты ж такой был, глаза горели, а сейчас потух, куда это годится? — объясняет он Толе свое предложение. — Невозможно на это смотреть» «Так сколько мне было, когда вы приезжали последний раз? Меня тогда много что увлекало»
«Ты едешь в Омск», — решительно заявляет дядя Володя.
«Тут какая-то пидерсия, — подозревает Олег, когда Толя рассказывает друзьям, что уезжает, и почему это делает. — Дядя твой, он точно не из этих?» «Да скорее мы из этих, — отвечает Толя, — разве что не кувыркаемся друг с другом, это как-то бы объясняло все, что с нами всеми происходит, а так еще хуже, потому что бессмысленно со всех сторон, как ни погляди»
На прощание они закатывают небольшую прощальную вечеринку в диджейской каморке. Меню вечеринки состоит из бутылки водки, соевой нарезки, косящей под копченую колбасу и ананасового сока. Марк пьет ананасовый сок, они все остальное. Почти не закусывают, больше разговаривают, причем, как и обычно, когда собираются, будто Толя уезжает максимум на неделю. Толе тоже кажется, что он ненадолго, – провалится и на этот раз тоже, да вернется, как ни в чем не бывало обратно в поселок и розничную торговлю.
Он думает так, а все же мысленно желает, чтобы у ребят все было нормально. Пожелать им это вслух он отчего-то стесняется. На прощание Марк дарит Толе нарисованную в профиль лису, с поясняющей надписью «Это лиса», видимо, в знак того, что чтение и письмо он освоил. Толя меняет закладку в учебнике по матану на этот рисунок.
И как долго было начало жизни, так стремительно, и чем дальше, тем стремительнее она продолжается.
Толя уезжает в Омск, поступает, учится. Он переписывается с друзьями, но всего года три, затем писем становится все меньше. Славян приглашает на свадьбу, но Толя не может вырваться, потому что у него сессия, в поселок Толя не возвращается, поскольку родители разменивают квартиру в поселке на городскую поменьше, сами наезжают порой в гости, он к ним то и дело катается, а затем женится, периодически отправляет к ним на пару недель лета старшую дочку (остальные летние денечки она с родителями жены катается по морям, по горам, кукует на даче), появляется младшая, и ее по тому же сценарию вместе со старшей сплавляют чадолюбивым бабушкам и дедушкам. К тому времени давно потерян и учебник с нарисованной лисой, и связь с друзьями. Вроде бы появились соцсети, но Славян и Олег не предлагают подружиться, и Толя боится искать их по номеру школы и названию поселка, опасается – а вдруг что-нибудь плохое. Справедливости ради, это желание глянуть, как там поселок, как там все почти не возникает, только порой мелькнет между другими мыслями о работе, о семье.
Но случается лето, когда отец умирает от инфаркта, когда теща ломает ногу, у жены работа, тесть пропадает на даче, неустанно поливая помидоры и огурцы, у Толи командировки, потому что внезапно люди по всей стране заинтересовались астрофизикой, физикой, Вселенной, и Толю подрядили популяризовать эти направления, а он оказался умелец чесать языком, жена же думает, что он завел себе любовницу, и отъезды – это просто повод на подольше отложить развод, она считает, что после сорока мужчины поголовно сходят с ума на почве гормональных перемен, и им требуется кто-нибудь этакий, не похожий на супругу, кто-нибудь помоложе, или поразвязней.
Возможно, Толя и поотжигал с кем-нибудь, если бы на него набросились – неизвестно. Однако на его лекции ходят только дети, селфящиеся на фоне слайдов с видами космоса, а накидываются только сумасшедшие старички с хитрыми лицами и самиздатовскими книжками собственного сочинения. Старички дарят их с одинаковыми словами: «Вот тут посмотрите, может быть, в моей теории вам что-нибудь покажется любопытным» При всей показной скромности, которую поголовно выказывают старички, есть интонация, которую они не могут скрыть, в этой интонации – превосходство. Каждый сумасшедший от Владивостока до Калининграда с книгами о новой теории относительности и еще чем-то таком этаком на пятьсот страниц математических выкладок и неизменной ошибкой странице на второй-третьей считает Толю и его коллег мошенниками, просит электронную почту самого главного астрофизика Российской Федерации, или, хотя бы, номер телефона, чтобы делиться идеями.
И вот лето. Похороны отца, больница в Омске, куда Толя носит апельсинки в промежутке между поездками, тридцать пять градусов в тени, а соседнюю новостройку подцепляют к водоснабжению, что-то там путают и целых три дня из обеих кранов в доме, где живет семья Толи принимается течь исключительно кипяток. Не такая горячая вода, как это бывает обычно, когда включишь, и еще пару минут есть возможность сполоснуться под все нагревающейся, но никак не могущей нагреться струей, а прямо как из только что вскипевшего электрического чайника – руку подставить невозможно. Да какую руку, даже палец сунуть страшно. Логичная мысль набирать ванну, ждать, пока остынет, и там уже делать свои дела, провалилась. Квартира стала напоминать сауну, натяжной потолок украсили капли конденсата, Толя, матерясь, выковырнул пробку из слива голыми руками (цепочка от пробки когда-то была отцеплена и потеряна, поскольку надобности в ней вроде бы не было). Семейный совет решает, что все, кроме младшей, будут мыться по друзьям-знакомым, а младшая, которая умудрилась простудиться, останется дома с запасами питьевой воды и ведрами для смыва, остужающимися на балконе.
Когда на третий вечер, буквально перед тем, как все в доме исправили, младшая садится к Толе на колени, он ощущает знакомый запах от ее волос. Пахнет почему-то стекловатой, сухой половой тряпкой и щеночками. Так пахло от головы Марка. Толя вспоминает, что, да, мытье в поселке стало нетривиальной задачей, когда горячую воду отключили раз и навсегда. Требовалось набирать тазики, греть на газу, поэтому, наверно, младшего брата Славяна родители мыли не каждый день. Еще была баня, сауна с отдельными угольными котельными, но туда каждый день тоже не походишь. Он вспоминает это и тут же воспоминание пропадает, потому что идет болтовня на кухне, предстоит командировка, жена негромко, но с долей яда в голосе обыгрывает эту будущую поездку в смысле Толиного адюльтера, поскольку ехать в Новосибирск из Омска с лекцией, она считает, все равно, что со своим самоваром…ну и так далее. (Сама она из Новосибирска, и там же и училась, и поэтому у нее такое отношение к омскому высшему образованию и науке).
Может, она и права, но Толя едет, рассказывает, что ему положено, отвечает на вопросы, организаторы селят его в здоровенную гостиницу, откуда, чтобы покурить, нужно спускаться с пятнадцатого этажа, а пиво в баре стоит восемьсот рублей, но он все же выпивает пять кружек, цапаясь с женой и доказывая, что ему не нужны не падшие женщины, и вообще, он тут один на весь бар, не считая усталой компании китайцев.
Насчет мужской придури после сорока жена не так уж и ошибается. Толя приходит в себя в номере в полпятого утра и первое, что делает, – лезет в телефон и принимается смотреть, что там у Славяна, Олега и Марка. Находит паблик поселка, листает новости о днях рождения и праздниках. Если раньше он знал всех жителей поселка в лицо, то теперь не может узнать ни одного, все какие-то чужие. Олег постарел, ну так кто молодеет, поседел, носит хвостик и кожанки, его жена носит хвостик и кожанки, его трое детей похожи на него, он директор клуба. Славян внезапно оказался промышленным альпинистом, его сына зовут Патрикей. «Не удивлюсь, если это дедушка назвал в честь местного пивзавода «Патра», — между делом думает Толя. Еще один сын Славяна носит имя Вокул. «Ну, тут уж я не знаю, как это объяснять», — улыбается Толя и тихо смеется.
На месте сауны снова училище, снова бассейн, при училище команда по лапте (фотографии, вымпелы, кубки), есть и секция бокса, и даже каток, ферма частично восстановлена (фотографии коров с мокрыми, как у собак, носами).
Толя находит Марка. Тот в Питере, в графе «учеба» у него стоит «Санкт-Петербургская академия художеств имени Ильи Репина», но первым делом Толя невольно думает, видя бороду и андеркат: «Нихрена ты кабан вымахал», а уже только потом удивляется переезду и образованию мелкого.
Все еще слегка датый, Толя думает, что он отчасти является чем-то вроде черной дыры – тот мир, который когда-то попал ему в голову, посредством спроецированного в глаза отраженного от предметов света, звуковых колебаний в воздухе, запахов, – теперь принадлежит только ему, и никогда не окажется выпущенным наружу. Еще он думает, что его жизнь все расширяется и расширяется, события, что произошли когда-то удаляются от него, чем дальше, тем быстрее, и только свет возможной в будущем сенильной деменции на ее ранних стадиях, как реликтовое излучение, донесет до него их (его самого, Славяна, Марка, Олега) такими, какими они уже давно не были и не будут никогда.
