Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией союзов писателей и издателей России (АСПИР).
Своего детства Зойка не помнила вообще. Начала она помнить себя с тех дней, как вернулась к матери, помогать той с младенцем. Вот его детство Зойка помнила отчетливо: кормила, качала, меняла, стирала, водила за подвязи по комнате…
Мать родила Зойку в шестнадцать лет от заезжего инженера, очень рассчитывала уехать с ним в город. Но инженер уехал один, не дождавшись Зойкиного рождения. Мать все равно записала дочь на него и уехала сама, оставив ее своей матери, Зойкиной бабушке — тридцатипятилетней развеселой доярке Малашке. В сорок два Малашку схоронили, а Зойку отправили к матери, в соседнюю деревню.
Мать сначала была очень рада — еще один ребенок раздул ее живот так, что трудно было просто встать, что уж говорить о хлопотах с двухлетним и годовалым Зойкиными братьями.
Когда Зойке стукнуло двенадцать и отчим пару раз хватил ее за зад, перепутав (перепутав ли?) со спины с матерью, мать решила отправить Зойку к двоюродной сестре в подмастерья. Говорили, что тетка Марина очень хорошо устроилась в городе.
Тетка Марина была модисткой. Легкой, громкой, яркой. Она любила красивую жизнь и жила красиво. В ее комнате в бараке, но почти, почти в центре города (там за три дома уже и трамвай ходит), таились несметные сокровища, никогда не виданные Зойкой.
Посреди комнаты стоял круглый стол под вязаной скатертью. На столе — хрусталь! — ваза для фруктов, но в ней цветные катушки ниток, чтоб не пустовала в будни.
У двери с одной стороны шкаф цвета свеклы, с зеркалом на средней дверце, на шкафу круглые коробки — для чего вообще такие? С другой стороны двери комод с часами. Над комодом большая фотография — тетя Марина, молодая и испуганная, и тети-Маринин большой, красивый муж с довольной и уверенной ухмылкой. Букетик в руках невесты раскрашен голубым и розовым.
У стола — диван, тоже невиданный: высокая спинка в раме, а по центру сверху, как корона, зеркало. Зеркало старое, в пятнах мутной амальгамы, но всегда блестит, отражая окно.
Комнату разделяла занавеска. И тоже не просто так занавеска — с бахромой и прихватом, «как в тиятрах». А за ними самое ценное — ножная машинка «Зингер» и кровать.
Кровать как у царей. Это Зойка сразу поняла! Не щербатый мамин сундук и не скамья бабушкина, а кровать — с блестящими хромированными спинками, с высокой, до пупа, периной, с пирамидами подушек, и по их острым вершинам нежный воздушный тюль.
Зойка и надеяться не могла на такое счастье, чтоб просто полежать на ней, поэтому и спрашивать не стала. Была б у нее такая кровать, она бы тоже никого не пустила!
Тетя Марина читала письмо и цокала языком. Придирчиво осмотрела Зойку на предмет вшей и прочих неприятностей, но не выгнала. Мать не сообщила, что делать в случае, если б тетка выгнала, и Зойка очень переживала и нервничала от неизвестности. Но тетка разрешила спать на диване и обещала даже устроить в ателье — подметать и мыть пол.
В ателье Зойку приняли не очень, но вскоре перестали задирать и замечать. Ей всегда можно было поручить любое неприятное дело, и она никогда не спорила, споро и скоро все выполняла, а потом сидела, почти невидимая, в уголке.
В канун нового, 1947 года тетя Марина пришла домой, достала из сумочки флакончик с зеленым «Шипром» и бланк справочной службы. Зойка было уже протянула руки к флакону — таких она еще не видала, но тетка одернула:
— Руки прочь! Это мужской одеколон! — и протянула взамен бумажку:
«Милованов Николай Иванович, улица Красноармейская, дом 42, квартира 8».
Это был адрес Зойкиного отца.
— Иди, — сказала тетка. — Праздновать будешь у отца. Некогда мне тут будет. Постучись и скажи: «Папа, здравствуй! Я к тебе на праздники!» Добраться легко — через три дома на второй номер на пятой остановке выйдешь. Три плюс два — пять. Адрес не потеряй!
Зойка очень постаралась и запомнила все цифры — и трамвай, и остановки, и дом с квартирой. Оделась и поехала.
Город готовился к новогодней ночи. Было морозно и торжественно. Зойка тоже готовилась к торжественной встрече с отцом.
Нужная остановка была у желтых каменных домов с огороженными коваными заборами дворами. Вход через арку, рядом кованые же ворота.
Зойка видела такие дома только из окон трамвая, когда тетка брала ее с собой к заказчицам на примерку. А тут — папин дом. Папин — это же почти ее?
До сих пор Зойка робела от радости, когда поднималась на второй, а то и третий этаж и смотрела оттуда в окно, сверху, как, должно быть, птицы или ангелы. А квартира номер 8 как раз была на третьем!
Зойка постучалась. Потом заметила звонок и позвонила, в первый раз сама. Дверь открыла седая баба в фартуке и с перевязанным горлом.
— Тебе кого?
— Милованова Николая Ивановича.
— А сама кто? От кого?
— Милованова Зоя Николаевна.
Баба онемела и закрыла дверь. Зойка растерялась, но стучать снова не решилась. В теткином плане такого варианта событий не было, и Зойка занервничала от неизвестности своей судьбы.
Дверь открыл мужчина, грузный, лысеющий, в очках, в костюме, но в тапках. Открыл и жестом пригласил в квартиру.
В квартире все искрилось! Света было много, он отражался в зеркалах, вазах, бокалах, елочных игрушках и в мишуре. И запах… Совершенно незнакомый, колкий и приятный.
Здесь ждали гостей.
И неужели ее, Зойку, ждали тоже?
Отец провел Зойку на кухню, там она сняла валенки и пальто, и держала пальто на коленях, пока отец ушел обратно к елке, а Марфа наливала ей чай.
«Ух, командир! — гордилась отцом Зойка. — Как он ей… “Марфуша, сделайте девочке чаю, я на минуточку…”»
Зойка грела руки о горячий стакан и исподволь оглядывала кухню — сколько тут всего! И это только его? Или тут и соседское?
Окна из голубых стали белыми: морозные узоры почти полностью закрывали черноту за окном, тьма пробивалась только в открытую под потолком форточку.
Отец вернулся и позвал Зойку в комнату.
Там на диване сидел малыш и очень прямая и красивая женщина, в белом, как невеста. Вдоль стола ходил пятилетний мальчик, иногда смотрел на Зойку поверх белоснежной скатерти, а иногда забирался на стул и тянулся за яркими шарами в вазе.
— Коля, не смей трогать апельсины! Дедушка их с таким трудом добыл, чтобы был тебе праздник!
— Зоя, знакомься, это Антонина Михайловна, моя жена, а это Коля и Толя, твои братья.
Антонина Михайловна стала еще прямее и еще красивее.
Некоторое время все молчали. Даже маленький Коля перестал тянуть руки к апельсинам.
— Где ты живешь? — спросил отец.
Зойка рассказала, что живет у тетки, что работает в ателье и скоро определится в вечернюю школу, а пока ждет, как ей изладят документы.
— Николай Иванович, в полвосьмого придут Голобородьки, а они весьма пунктуальны, — не теряя ледяной красоты, раздраженно сказала женщина.
— Да, конечно, конечно! Зоя, уже темнеет, скоро ведь и Новый год. Тебе надо успеть еще добраться до дому.
Зойка послушно вскочила, но немного растерялась — столько дверей, столько света, блеска, мишуры.
Как она вообще могла подумать, что это для нее! Тетка права — простота хуже воровства. Понапридумывает вечно эта Зойка и выглядит потом смешно и глупо в своих штопаных носках из семи разноцветных остатков пряжи.
— Зоя, возьми апельсин. — Отец выбрал самый верхний, самый большой и вложил Зое в руку.
— Ах так! — вскрикнул Коля, залез под стол и начал реветь.
— Ну, ты молодец, Николай Иванович! Добреньким за чужой счет хочешь быть? — вдруг взвизгнула белая красавица.
Зойка сразу вспомнила, где валенки и где вход.
Она стояла посреди двора на пересечении двух тропинок и смотрела на этот дворец. Он не переставал быть прекрасным и даже стал еще волшебнее, а окна папиного дома сверкали ярче всех.
Сильно мерзла рука — в руке апельсин, и варежку колючую не натянешь. Зойка понюхала апельсин — такой же колкий и приятный запах, как у папы дома.
У мамы пахло квашеной капустой и печеной картошкой. Зойка зажмурилась и, вдыхая этот запах счастья, праздника и чуда, укусила ноздреватый твердый апельсиновый бок. Горечь его сочной толстой корки брызнула в рот. Зойка от испуга села в сугроб и стала набивать, тереть снегом рот. Дикая обида душила ее. Она схватила упавший апельсин и швырнула его вглубь двора, в самую черноту. Апельсин беззвучно оставил черную точку в синем снегу. Зойка, рыдая, бежала домой. Другого плана у нее не было.
Тетя Марина сидела за столом, напротив должен был сидеть кто-то, для кого стоял среди капусты, колбасы, хлеба и бокалов флакон «Шипра». Уже час как тетя Марина поняла, что опять одна и новогоднего чуда не будет, но не было сил встать.
Наконец она поднялась, взяла флакон «Шипра» и спрятала его в ящик комода. Из другого ящика достала свой парадный свадебный портрет и повесила его обратно, над часами.
— Так и помру твоей единственной. Ты этому радуешься? — спросила она мужа устало.
Подошла к окну, раздвинула занавесу, открыла форточку и закурила. Что-то показалось ей странным: некоторое время она вглядывалась в ночь, потом выбежала, даже не накинув пальто, навстречу ревущей Зойке.
— Зоя, господи! Зоя! Что случилось? Что? — Тетя Марина осматривала и трогала Зойку до самых валенок и плакала сама.
Дома она сняла с ревущей Зойки платки, валенки и пальто, усадила на диван, налила воды. Зойка еще не могла говорить и икала, стучала зубами о стакан.
— Он хотел… он… он хотел меня… меня отравить!
— Кто? Отец? Твой отец? Да ты что! Как? Чем?
— Он… он… дал… дал мне… ап… ап… апельсин! Отравить! Хотел отравить!
— Апельсином? — Тетка засмеялась. — Зойка! Какая же ты деревня! Учись! Заклинаю — учись! Темнота ты! Ну, смотри!
Тетка достала из комода завернутый в бумагу шар. Развернула — апельсин. Зойка вжалась в диван. Тетка начала чистить апельсин, он брызгал во все стороны пахучим маслом. Тетка отломила дольку и положила первый кусочек себе в рот. А второй — в рот зажмурившейся Зойке. Зойка жевала, смеялась и плакала. Все-таки апельсины не обманывают и пахнут счастьем.
Тетя Марина потушила свет, зажгла свечу и показала Зойке невиданный салют: корки апельсина были сочные и щедрые, мелкие брызги сгорали в пламени свечи.
Зойка засыпала, счастливо улыбаясь — тетя Марина положила ее на своей кровати, а пуховая перина и тяжелое одеяло обнимали ее тепло и нежно, как любящие родители.
11–12.11.2021
