Впервые Толик узнал о Колизее в девять. Было 3 января 1963 года, он держал в руках свежий номер «Пионерской правды», пахший типографской краской, и этот запах смешивался с запахами елки, мандаринов и врывавшегося в открытую форточку свежего морозного утра.
«Человек, который хотел украсть Колизей» — назывался рассказ.
Толик не понимал, что еще за Колизей такой, зачем носить камни в квартиру, а в конце жизни восторгаться этим самым Колизеем, который прежде хотел разобрать на камни, и говорить, что он «наш»?
— Пап, что такое Колизей?
— Коли… что?
— Колизей, — повторил Толик.
— Первый раз слышу, — пожал плечами отец. — Спроси маму.
На кухне, как всегда в этот час, было тесно и людно. Перебивая друг друга, мешались запахи котлет и щей, соленой трески и гречневой каши, вареной картошки и винегрета, квашеной капусты и соленых огурцов. Мать готовила ужин, болтала с соседкой о профсоюзных путевках в санаторий и знать не знала ни о каком Колизее.
На следующий день Толик отправился в библиотеку.
— Здравствуйте, — сказал он, помявшись. — Есть у вас книги Джанни Родари?
Библиотекарша, строгая старушка в роговых очках, с собранными в пучок жидкими седыми волосами, скрылась между стеллажами. Спустя несколько минут она вынесла книгу. На затертом коричневом картонном переплете был нарисован мальчик в зеленых штанах с луковицей вместо головы.
— Тебе повезло, — сказала старушка. — Обычно она на руках. — И строго добавила: — Обращайся аккуратно!
— А есть в ней что-нибудь про Колизей? — неуверенно спросил Толик. И тут же понял, какую глупость сморозил: он недавно видел мультфильм про Чиполлино в кинотеатре — о Колизее там и слова не было.
Строгое морщинистое лицо осветилось улыбкой.
— Пойдем со мной, — ласково сказала библиотекарша.
Она привела Толика в читальный зал и положила перед ним толстый том по истории Древнего мира.
— Для начала почитай вот здесь. — Старушка открыла книгу на странице с фотографией какого-то старинного стадиона. — Это и есть Колизей.
Годам к семнадцати Толик легко отличал собор Святого Петра от венецианского Сан-Марко, а Рафаэля от Микеланджело. Его мечтой было увидеть Колизей в слепящих лучах знойного итальянского солнца, как тот человек в последних строках рассказа из «Пионерской правды».
Рассказ не попадался ему больше нигде. Номер газеты вот уже семь с половиной лет бережно хранился в ящике письменного стола. На стенке, над кроватью, канцелярскими кнопками поверх стареньких обоев была прикреплена почтовая открытка с изображением Колизея, подаренная ему когда-то Зоей Федоровной, той самой библиотекаршей.
В Эрмитаже он жадно всматривался в «Мадонну Литту» Леонардо, пока другие будущие токари-фрезеровщики отчаянно зевали, мечтая побыстрее сбежать, чтобы прокатиться на метро или потанцевать на летней танцплощадке.
— Ну, хвастайся покупками! — сказал отец, когда Толик вернулся из Ленинграда.
Толик достал из чемодана портативный радиоприемник и машинку для поднятия чулочных петель.
— Я ведь тебе на джинсы давал! Мимо такого жениха ни одна бы невеста не прошла! Пришел бы с армии — а там и свадьбу играть можно. Мы с матерью внуков хотим увидеть.
— С приемником на даче веселее, ты давно хотел. А о машинке мама года три мечтает.
Отец промолчал. Потом, через несколько мгновений, добавил:
— Себе-то хоть купил что-нибудь?
— Книгу, — ответил Толик и достал из сумки альбом с Эрмитажной коллекцией итальянского Возрождения.
Отец посмотрел цену на обороте.
— Да за такие деньги месяц в заводской столовой питаться можно! И еще останется. — Он махнул рукой и добавил со вздохом: — Эх, что с тебя взять! И в кого ты такой?
Потом взял в руки приемник и с совершенно радостной, какой-то детской улыбкой принялся его рассматривать.
Джинсы купили через месяц у фарцовщика на Бакарице[1]. Невесту Толик так и не встретил — ни до армии, ни после.
К двадцати семи годам Анатолий все еще не был женат — к глубочайшей печали родителей, которые уже отчаялись увидеть внуков. Зато коллекция книг об итальянском искусстве росла и множилась, занимая уже пять полок самодельного стеллажа в родительской «двушке», которую они получили вскоре после возвращения Анатолия из армии.
На альбомы с видами Рима, Венеции и Пизы, репродукциями Тициана и Караваджо уходили почти все свободные деньги — те, что не откладывались на путевку в Италию. Книги привозились, доставались, перекупались с рук… Говорить о творческом пути Модильяни и сонетах Петрарки к тому времени стало не с кем — Зоя Федоровна вот уже более трех лет пребывала в мире ином.
— Следующий — Копосов Анатолий Васильевич, — назвала секретарша его имя.
Анатолий зашел в кабинет и сел напротив заводского профорга.
— Анатолий Васильевич? — спросил он, открывая папку с его личным делом.
— Да, я, — ответил Анатолий, заметно волнуясь.
— Вы подавали заявку на путевку в Италию?
— Д-да.
— Так-так… Токарь-фрезеровщик четвертого разряда, отличник производства. Грамоты, благодарности… Что ж вы на пятый разряд не подаете, Анатолий Васильевич? С вашим послужным списком давно пора.
— Да я… как-то не думал, — ответил Анатолий, окончательно растерявшись.
— Надо поговорить с вашим начальником цеха. А в партии вы как давно?
— Как все, с восьмого класса.
— Что? До сих пор в комсомоле? — спросил профорг с деланым удивлением. — Не дело это, Анатолий Васильевич. Порекомендую вас к членству, пора-пора. Можете быть свободны.
— П-простите, а поездка?
— Да-да, конечно, поездка, совсем забыл! Видите ли, Анатолий Васильевич, предприятие у нас закрытое. Специалистов вашего уровня в капстраны выпускать не рекомендуется.
Мечты о Колизее разбивались с хрустальным звоном, рассыпаясь цветными осколками муранского стекла, которого Анатолий никогда не видел. Сквозь этот звук, словно пробиваясь через сетку телевизионных помех, доносились слова профорга:
— Да вы не расстраивайтесь. Могу предложить Занзибар. Смотрели «Клуб телепутешествий»? Удивительная страна! Не желаете?..
Дома Анатолия ждал накрытый стол и неожиданные гости.
— А вот и Толенька, — услышал он еще с порога голос матери, спешившей ему навстречу.
Почти натуральная блондинка Люсьена служила на почте и была тремя годами старше. Через два месяца Анатолий, токарь-фрезеровщик пятого разряда, вышел из ЗАГСа в новом статусе. На следующий день он улетел с супругой в Крым по путевке, что едва ли не насильно вручил ему профорг вместо Италии.
Через год мечта родителей о внуках сбылась — у Анатолия родился сын. Еще через два — дочь. А еще через четыре, в июле 1987-го, он наконец нашел тот рассказ, с которого все началось.
— Люська! — закричал он с порога, размахивая сборником «Сказок по телефону». — Смотри, что я детям купил!
— Кричишь, будто машину выиграл, — сварливо ответила жена, прикрывая ладонью телефонную трубку, и тут же вернулась к разговору. — Здесь я, Нин… Книжку очередную купил, радуется, как дите… Да лучше бы в гараже, толку от его книжек… А кто с этим кооперативом подсуетился? Да что заграница? Далась ему эта заграница! Бакарица — та же заграница.
В декабре 1990-го тридцатисемилетний Анатолий, токарь-фрезеровщик шестого разряда, был обладателем трехкомнатной кооперативной квартиры, автомобиля «Лада» девятой модели модного вишневого оттенка, не очень счастливым мужем, но достаточно счастливым отцом девятилетнего сына и семилетней дочери. Стеллаж с книгами, перевезенный из родительской квартиры, за годы семейной жизни заполнился едва ли на один ярус. В ближайшие десять лет появиться в коллекции новым экземплярам было не суждено.
— А это что?
— Это отца. Он в молодости собирал. И потом, когда я был маленьким.
— А потом?
— Потом перестал, денег не было.
— Он преподаватель?
— Нет, фрезеровщик на заводе.
— Мне кажется, твой отец очень интересный человек.
На сорок восьмой день рождения Анатолий Васильевич получил в подарок от сына-студента букинистическое издание «Жизнеописаний наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» Джорджо Вазари.
Когда завод дружно провожал на пенсию одного из старейших своих сотрудников, шестидесятилетнего токаря-фрезеровщика седьмого разряда Анатолия Васильевича Копосова, его коллекция литературы по итальянскому искусству с трудом вмещалась в три книжных шкафа. Старый номер «Пионерской правды» и почтовая открытка с Колизеем, позабытые, затерялись среди книг, раритетных и не очень. Жизненная воронка привычно вращалась между квартирой, дачей, машиной, детьми, внуками и коллекцией. Книгами заполнился четвертый шкаф.
В ту зиму на Новый год к ним приехал сын с семьей.
— Деда, почитаешь? — подсел на диван девятилетний внук, его тезка. — Папа сказал, это его любимая в детстве была.
Толик протягивал Анатолию Васильевичу то самое издание «Сказок по телефону», что он читал своим детям в таком близком и таком далеком восемьдесят седьмом.
— С какой начнем?
— Вот эту, про человека, который хотел украсть Колизей. Моя любимая.
— Постой. Хочу тебе кое-что показать.
Время словно повернулось вспять. Снова был запах елки, мандаринов и бодрящего морозного воздуха, влетавшего в квартиру сквозь открытую форточку. Снова был девятилетний Толик — два девятилетних Толика. И старая пожелтевшая газета, казалось, вновь пахла свежей типографской краской.
— Алло, Нин… Дела как? Десять банок огурцов закатала… Слышь, Нин, старик мой совсем сбрендил… Седина в бороду — бес в ребро… Какая баба в семьдесят лет, Нинк, ты в своем уме? Я ему такую бабу дам!.. Продал всю свою макулатуру… Вместе со шкафами, газету только какую-то оставил… А кто его знает, видать, надо кому… Да ну его, на даче дел полно, а он по Италиям своим катается, Клизей какой-то смотрит… Внука с собой взял, младшенького…
В девять часов утра 8 августа 2022 года шестидесятидевятилетний Анатолий Васильевич впервые сидел на нагретых, выбеленных, выщербленных от множества ног, от солнца и дождя, от ветра и времени ступенях Колизея, подставляя лицо слепящему, знойному итальянскому солнцу у себя над головой. Все было ровно так, как он представлял себе почти шестьдесят лет назад.
Бесконечное лето
Город моего детства пахнет дикой гвоздикой, в изобилии растущей на пустыре за школой, нагретым камнем разрушенного храма — и пылью, бесконечной песчаной пылью неасфальтированных улиц.
Хлопает калитка.
— Алинка, пойдешь гулять?
Недочитанные «мушкетеры» летят в дальний угол дивана, где уже неделю пылятся заброшенные «Повести Белкина»: приключения Д’Артаньяна и компании куда увлекательней всяких барышень-крестьянок.
Перекинуть ноги через подоконник, зацепиться, спрыгнуть — и вот ты уже на узкой тропинке. Напоследок обдает облаком сиреневого тумана от куста возле калитки. Впереди — бесконечно долгий летний день.
На пустыре за школой, как обычно в этот час, кроме вас — никого. Пахнет клевером, аптечной ромашкой, мелкой ярко-розовой гвоздикой и еще какими-то белыми цветами, названия которым вы не знаете, но меж собой называете часиками: если приложить раскрытый цветок к уху, услышишь тиканье часов.
Школа — старое двухэтажное деревянное здание, выкрашенное желто-коричневой краской, как и половина домов в городе. Школе лет сто, а может, и больше. Здесь когда-то учился дед — давно, еще до войны, — а до него — его дед. Говорят, школу хотят закрыть, потому что скоро она развалится, хотя на вид — вполне себе крепкая.
Нагретая утренним солнцем скамейка приятно теплая на ощупь. Ты смещаешь ладонь вдоль границы тени, чтобы вновь и вновь прикасаться к этому солнечному, шероховатому теплу плохо оструганных досок.
— Во что играть будем? — Антоха болтает ногами, перекинутыми по обе стороны скамейки.
Носки его кед задевают серый песок, прочерчивают дорожки, поднимают клубы пыли.
— Не пыли, у меня босоножки новые.
— Не будь занудой! Что как девчонка?
— Я и есть девчонка!
Валерка мечтательно жует соломинку, развалившись прямо на земле — закинув руки за голову, подставив лицо теплым солнечным лучам, прикрыв глаза козырьком панамы.
— Придумал! — выкрикивает он и вскакивает, выплевывая соломинку куда-то в траву. — Будем играть в рыцарей!
— Это как? — спрашиваешь ты.
— Очень просто! Я сейчас читаю книгу про Айвенго. Рыцари обычно сражаются на турнирах и спасают прекрасных дам.
— На каких еще турнирах? — недоверчиво спрашивает Антоха.
— Сначала они садятся на коней, скачут навстречу друг другу и пытаются выбить противника из седла… — воодушевленно начинает Валерка.
— А потом? — Антохины глаза загораются предвкушением нового приключения.
— Потом спешиваются и дерутся на мечах, пока не победит сильнейший!
— Здорово! Давайте! — Хочется начать новую игру немедленно. — Только где мы возьмем коней?
— Можно сесть на велосипеды! — радостно отвечает изобретательный Антоха.
Идея лететь с велика в никуда нравится уже гораздо меньше. Да и за испачканное платье дома не похвалят.
— Нет уж. — Ты строишь недовольную гримасу.
— А мы тебе и не предлагаем, — встревает Валерка. — Рыцари обычно сражались за честь дамы. Будешь сидеть на трибунах — то есть на скамейке — и махать платком.
Отведенная роль не по душе.
— Вот еще! Я тоже хочу быть рыцарем! И у меня нет платка, чтобы им махать.
— Тогда будешь кузнецом. Будешь ковать и чинить оружие. Оно в турнирах часто ломается. — Антоха складывает перед тобой гору палок и дает перочинный нож (которым вы перед тем делили землю). — С тебя мечи.
— Но я не хочу быть только кузнецом! И не хочу быть дамой! Я тоже хочу быть рыцарем и сражаться! — Обида захлестывает. — Девчонки-рыцари тоже были!
— Враки все! Рыцари — всегда парни! Ты придумываешь, чтобы тоже быть рыцарем! — возмущенно восклицает Антоха.
— Вот и не враки! — злишься ты. — А Зена как же?
Спор прекращается. «Зену» смотрят все.
— Ладно, — соглашается Валерка. — Будешь рыцарем, но после обеда, когда будем брать замок. А сейчас нам нужна прекрасная дама. Без нее турнир не состоится.
— И кузнец, — добавляет Антоха. — Кто будет чинить оружие, когда наше сломается?
Ты примирительно вздыхаешь.
Солнце встает в зенит, слепит глаза, ласково припекает спину. Порыв теплого ветра сдувает пух с тополей, и его несет, несет над пустырем белыми пушистыми хлопьями, которые вы пытаетесь поймать.
Стремительно-бесконечное северное лето не богато событиями. Заходит к бабушке соседка Егоровна и спрашивает с порога: «Ну что, Васильевна, кто помер?» Потом долго вспоминают они свою выпавшую на войну молодость, пьют чай из гжели вприкуску с колотым сахаром — по старинке, из блюдец, — сетуя на то, что сахар не тот, что прежде.
Эти рассказы — самое интересное. Главное — их дождаться, вытерпев очередное обсуждение нелегкой судьбы какой-нибудь Розы, Изауры или Марии. И вот тогда, удобно улегшись щекой на скрещенные на столе руки, глядя, как кружевные лучи послеполуденного солнца, пробиваясь сквозь тюлевую занавеску, оставляют замысловатые узоры на черной спинке старого дерматинового дивана и на видавшей виды затертой клеенке в желто-коричневые огурцы, — вот тогда можно услышать что-то действительно стоящее.
Например, про большой пожар в Индии, лет пятнадцать назад устроенный городской сумасшедшей Райкой-Поджигалкой.
Индия — это не та Индия, это дом. В городе вообще много домов со странными названиями. Например, Голубой Дунай — длинный деревянный двухэтажный барак, как и школа, выкрашенный охрой, только с двумя широкими сине-голубыми горизонтальными полосами, тянущимися вдоль всего здания над оконными карнизами. Или прошлого века маленький одноэтажный каменный магазинчик «Продукты», который все называют просто Беленький — из-за его цвета.
Эти длинные неспешные разговоры, перемеженные певучим деревенским цокающим говором Егоровны, вгоняют в послеобеденную дрему — и вот уже как наяву видишь люстру в сгоревшем кинотеатре… Она спускается с высокого, возносящегося к небу потолка бывшего храма во всем своем сияющем медном великолепии — и тут ты вспоминаешь, что, заслушавшись, едва не опаздываешь к осаде замка.
Ноги сами несут по деревянным полуразвалившимся мосткам, доски которых то опасно подламываются, то готовы запустить вверх, словно с трамплина; по черно-серым узким тротуарам из утрамбованного угольного шлака; по немощеным пыльным дорожкам, поросшим по краям спорышом, подорожником и фиолетово-синей дикой геранью. Мимо деревянных домов с выступающими из-под крыш мезонинами и одинаковыми рядами маленьких окон с перемычками по первому этажу. Мимо универмага из белого силикатного кирпича, мимо недавно отстроенного розового банка, кажущегося чуть ли не дворцом на фоне охристо-коричневой серости… В обувь то и дело набивается песок, бежать неудобно, но останавливаться — некогда.
Антоха ждет в условленном месте — у крепостного рва на подступах к замку, что на языке обычных людей означает «у ручья, возле сгоревшего храма». Того самого, который прежде, до пожара, был кинотеатром с невиданной красоты люстрой. Здесь, в овраге, из подернутого ряской пруда, берет начало ручей. Ручей течет оврагом через половину города, до самой реки. В пруду живет самая настоящая выдра.
— А Валерка где? — спрашиваешь ты, запыхавшись.
Новые босоножки от бега по пыльным улицам уже далеко не белые.
— Тихо ты, — огрызается Антоха, — не спугни. — Выдра как раз переплывает пруд. — Не пришел еще.
Солнце еще высоко. Ветра совсем нет. Словно зависают в воздухе снежинки тополиного пуха, мягко планируя на землю. От дороги пахнет теплой пылью и бетонными плитами, от пруда — тиной. Вас роем облепляют мошка и комары, от них то и дело приходится отмахиваться, но выдра — интереснее.
Наконец показывается Валерка в оранжевом мотоциклетном шлеме из отцовского сарая. С собой он тащит еще два — красный и зеленый, по одному в каждой руке. В шлеме ему, конечно, жарко: пот стекает по лбу, крупными каплями срываясь со светлых бровей и с кончика курносого носа, но все три шлема в руках не помещаются,
Подойдя к вам, Валерка складывает шлемы прямо под ноги, в траву, и стягивает с головы свой — его светлые волосы темные от влаги.
— Уфф, ну и жара, — выдыхает он, локтем утирая пот со лба.
— Ты где был? — недовольно спрашивает Антоха командирским тоном.
— Велик чинил. — Утреннего лобового столкновения Валеркин боевой конь не выдержал.
Антоха понимающе кивает.
— Разбирайте. — Валерка слегка поддевает ногой шлемы и снова нахлобучивает на голову свой, несмотря на жару.
Какие же рыцари без шлемов?
Ты, конечно, выбираешь красный. Вы берете мечи из оструганных палок и щиты из фанерных крышек от почтовых ящиков, приготовленные запасливым Антохой. Осада замка не ждет!
Солнце клонится к закату. Крепость повержена. Вокруг — зияющие дыры оконных проемов и облупившаяся штукатурка красных кирпичных стен. Под ногами — кирпично-цементная крошка, которая при каждом шаге отзывается шероховатым хрустом.
Меж крепких еще столбов, прежде разделявших притворы храма и поддерживавших церковный свод, терракотой преломляются лучи закатного солнца. По углам и на остатках кровли — молодая березовая поросль.
— Нет никакого подземного хода!
— Откуда ты взяла? — Антохины серые с прозеленью глаза смотрят с вызовом и недоверием, темные брови чуть хмурятся.
— Дедушка сказал, он в детстве здесь все облазил.
— Но призрак монашки точно есть! Мне Аркашка говорил, он собственными глазами видел!
Аркашка — Антохин одноклассник, помешанный на всем потустороннем и сверхъестественном. Ты не очень-то веришь в его россказни про призраков и НЛО.
— Врет все твой Аркашка.
— Вот и не врет! Просто ты привидений боишься!
— Как можно бояться того, чего нет?
— Придумал! — раздается радостный голос Валерки, который кладет конец вашему спору. — Завтра будем играть в охотников за привидениями! Готовьте ловушки!
Пищат комары. Пахнет битым кирпичом. Солнце уже не греет, и красная кладка стен ощущается неприятной влажной стылостью, когда к ней прикасаешься. Над вашими головами вместо некогда великолепной люстры из бабушкиных рассказов — кусок медно-розового с серебристым отливом неба.
Светло будет еще долго, бесконечно долго — всю ночь, а потом еще весь день, а за ним еще и еще…
На рыночной площади по соседству начинает собираться молодежь. В магнитофоне во всю мощь хрипло надрывается затертая кассета, возвещая об охватившем город лете, и Антоха начинает ей подпевать: «Тополиный пух, жара, июль…»
[1] В советские годы — международный торговый порт под Архангельском (прим. автора).
