Третий сезон премии имени В. Катаева завершён. Победителем стал Роман Сенчин с рассказом “Темир-орлан”. Заслуженно? Да, вполне. Однако каждый из десяти финалистов, простите за банальность, – тоже победитель. Заявок было около полутора сотен, и до шорт-листа добралось лишь десять рассказов. И, как давно известно, лучше всего о премии (да и текущей литературе) говорят именно короткие списки.
Попробуем проанализировать рассказы всех десяти финалистов премии – и подвести кое-какие итоги сезона.
Владимир Лидский, “Мёртвые ничего не знают”
Пожалуй, наиболее сложноинтерпретируемый рассказ из шорт-листа. Двенадцать страниц одним предложением задают бешеный темп, и повествование несётся без рамок, без границ, а порой и без руля с ветрилами – как сама судьба.
Жизнь Машки, родившейся в 1919 году и натерпевшейся множество невзгод от родного отца, проносится перед глазами читателя вихрем: лолитино детство, месть за унижения, война, аресты-амнистии, бандиты, убийства, лагерь, кровавый финал… Ан жизнь прошла, да и век прошёл.
Рассказ “Мёртвые ничего не знают” оставляет читателя в некотором замешательстве. Материала в этом небольшом тексте – на добрый роман. Можно было бы сказать, что это схема, план чуть ли не эпопеи. Однако стиль и язык автора (а как колоритны и совсем не клюквенны все эти тетёшкать, купчишка, мерзавчик и т.д.) подобному упрощению всячески сопротивляются, и в голове возникает странный диссонанс: жанр рассказа-эпопеи, натурально, существует. Ну и самоприветы (дело происходит в польском городе Лида, Машкин отец – лидский литвин) выглядят как-то мило.
Кирилл Рябов, “Маленький Г.”
Самый весёлый рассказ шорт-листа – и одновременно с самой неразрешаемой коллизией. Завязка проста – выясняется, что дошколёнка-пятилетку зовут… Гитлером. Воспитательский состав детского сада не называет его по имени – но бесконечно так продолжаться, разумеется, не может. Что делать?
Предложений хватает. Можно заставить мальчика, натурально, “отсидеть за чужие грехи”. Точнее, профилактически отстоять полчаса в углу. Ибо если был детский крестовый поход, то почему бы не случиться и потешному Нюрнбергскому трибуналу в отдельно взятом детском саду? К счастью, до этого не доходит. Ни к чему не приводит и диалог глухих со странными взбалмошными родителями мальчика. Воспитательница делает что может – а может, увы, ничего. К слову, у нее недурные задатки художника, да и отношения с собственным ребёнком у неё, как выясняется к финалу рассказа, не очень-то и складываются.
Можно прочесть “Маленького Г.” по-разному – как притчу о сапожнике без сапог, как сатиру на культуру коллективно-бессознательной ответственности или как-то ещё. В любом случае, рассказ ставит читателю вопросы, однозначных ответов на которые не предполагается.
Анна Маркина, “Рыба моя рыба”
Хорошая традиция: когда за взрослые рассказы берётся детский писатель, есть вероятность локального чуда – см. прошлогодний триумф на премии им. В. Катаева Софьи Ремез. Анна Маркина в этом году почти его повторила.
“Рыба моя рыба” – рассказ в диалогах с элементами вербатима и, пожалуй, самым пронзительным финальным твистом среди всех текстов шорт-листа. По сюжету, мальчик Саня тяжело переживает смерть бабушки и решает, что её душа переселилась в тело аквариумной рыбки. Он не хочет ходить в школу, чтобы не оставлять ихтиобабушку одну. Однако учительнице приходит в голову неожиданное решение – рыбку можно брать с собой в школу в контейнере-переноске…
Концовка рассказа не то чтобы пессимистична – скорее, увы, трезва. Остаётся только догадываться (и ужасаться), как на герое-ребёнке отразится вся эта нездоровая ситуация. Хотя – страшная мысль! – возможно, взрослые в чём-то были и правы. Недаром рыбку-бабушку звали Крючочком (англ. small trigger) – триггер, как известно, триггером вышибают.
Валерия Фролова, “По пятницам танцуем”
Рассказ Валерии Фроловой – аллегорический, подернутый поэтической дымкой, то ли требующий расшифровки, то ли принципиально ее не предполагающий.
Девочка-героиня живёт с медведицей (привет Евгении Некрасовой). Медведица варит щи, тайком курит и пестует собственное одиночество. А девочка ходит в “Кружок”, ненавидит соседскую семью и тоскует по матери.
Скорее всего, всё просто: мама девочки умерла, и она живёт с бабушкой – недаром у Медведицы есть седина. Но почему тогда девочку закапывает в землю муравей? Отчего её купает солнце? И как интерпретировать танец под музыку крика боли?
Наверное, без дотошной расшифровки даже лучше. Пронзительнее.
Анна Матвеева, “Свеча святой Анны”
Пару лет назад у писательницы вышла книга “Картинные девушки”. В ней рассказывалось о судьбах натурщиц, помощниц, вдохновительниц великих художников прошлого. Пусть Матвеева и предупреждает: “Икона – не портрет. А всё же лик“, – рассказ “Свеча святой Анны” выглядит бонусом, дополнением к “Картинным девушкам”. Причём с лёгким, но явственным налётом автобиографичности. При чтении не покидает ощущение, что, рассказывая нам историю своей тёзки святой Анны Кашинской и посвящённой ей иконы, писательница отчасти пишет и о себе, тоже становясь своего рода “картинной девушкой”. А небольшой частный опыт – борьбы с курением – разрастается до масштабов вполне притчевых:
Надо было, наверное, простереться перед иконой — как простираются правильные богомольные люди. Упасть, выставив на всеобщее обозрение подметки. Но я всего лишь стояла угрюмо перед образом и думала: вот никак не отпускает меня земное, поверхностное… Не зачтется мне эта молитва.
Купила свечу, опалила с одной стороны, зажгла и поставила, укрепив в выемке.
Захотелось курить.
Вот тебе и богомолье.
И да. Текст не новейший, но насколько, простите за штамп, актуально звучат и эпиграф из Ремарка, и два финальных предложения:
“Святые сами знают, кому и какой нужен знак. А нам, грешным, надо лишь вовремя очнуться”.
Вера Богданова, “Когда она станет хорошей”
По одной из общепринятых гипотез, когда звезда умирает и её ядро сжимается до критически малых размеров, появляется чёрная дыра. Натурально – мёртвое солнце схлопывается во всезасасывающую пустоту, не пропускающую ни крупицы света. Такая вот, извините, supermassive black hole.
Сюжет короткого рассказа “Когда она станет хорошей” прост и фабульно безыскусен. Маленькую Ленку, как канат, перетягивают друг к другу разошедшиеся родители – вечно усталая задерганная мама и пьющий папа. Ленка воспринимает происходящее по-детски отстраненно. Однако, когда тебя все виноватят и прессуют, поневоле сожмется даже прилежная отличница. И чёрная дыра уже начинает в ней вызревать.
Этот рассказ – квинтэссенция творческого метода Богдановой, знакомого нам по ее двум успешным романам. С одной стороны, она пишет о темах, которые кому-то могут показаться мейнстримом или даже “повесткой” – детских травмах, нездоровых отношениях, насилии в адрес женщин… С другой стороны, ей удаётся не отталкивать от себя самую широкую читательскую аудиторию. В её текстах нет черно-белой утрированности и полемических обобщений, стилистического треску, чрезмерной физиологичности или пламенных манифестов. Зато есть тонкие цепляющие истории о маленьких (но не мелких) людях. И это работает.
Рецепт кажется простым, однако следовать ему у нас почему-то мало кому удаётся.
Евгений Кремчуков, “Соцветие”
У полтавского священника чахнет от болезни сын, первенец Иоанн. Убитый горем отец прибегает к последнему, греховному средству – обращается за помощью к ведунье. А та, в свою очередь, ставит перед ним страшную дилемму – дилемму выбора между жизнью старшего сына и судьбой младшего, блаженненького.
Поэтическая, полная рефренов и звукописи проза Евгения Кремчукова на первый взгляд может показаться медитативной, а финал рассказа – открытым. Но это впечатление обманчиво. Ствол текста прочен, его сердцевина крепка – и из нее прорастают пышные побеги, за которыми главного поначалу можно и не заметить. Но листву можно и нужно раздвигать руками.
Тогда-то главное и увидишь: меньшего из зол не бывает. Бывает так, что всякий выбор – неверный. И за пазухой, в сторонке и с краю всю жизнь не прожить – чего убоишься, тем тебя и проверят. И знаки когда-нибудь обязательно кончатся, и Богу надоест вечно нянчиться с чадом своим, пусть и самым послушным и любимым – настало время выбирать самому.
Остаётся только мужественно принимать трагедию и личную вину. И да – иногда это сложнее, чем пребывать в нравственной чистоте.
Игорь Белодед, “Неумирающий”
Столетний дед Наты, подобно то ли Карамазову-старшему, то ли герою маркесовской “Осени патриарха”, очевидно зажился на свете и методично превращает жизнь окружающих в ад – скандалами, выходками, капризами. И ненавистью – горячей, вспыльчивой, безосновательной. “Заморить бы его или отравить”, – думает Ната. Однако происходит всё ровно наоборот – дед сначала прозревает, потом встаёт с инвалидной коляски. А ещё ему дают новую квартиру. Казалось даже, что в финале он вообще расправит крылья (возможно, кожистые) и улетит. Но всё произошедшее, кажется, только сильнее его ожесточает.
Лобовая расшифровка текста – про неубиваемую архаику, глушащую всё молодое и живое и претендующую на вечность – не слишком интересна, ибо слишком очевидна. Но дед-мизантроп в изображении Белодеда не просто отвратителен – он по-настоящему хочет жить, пусть и не знает зачем. В нем сохраняются и сила, и воля. А его антагонистка-Ната – не холодна и не горяча. И все прочие герои рассказа, включая эпизодических, будто находятся в каком-то чеховском сонном оцепенении – и потому симпатий не вызывают тоже. Каждый день по-гётевски выходить на бой за своё счастье они не готовы – и не способны ни на геройство, ни на злодейство.
И оттого юродивый спич деда кажется не только насмешкой, но и горьким укором:
“Слышите! Время в вас самих, а вовне нет никакого времени, поняли! Кукиш вам! Это значит, если внутри себя вы убьете время, то вы станете вечными! Слышите?”
Рагим Джафаров, “В будущее возьмут не всех”
“В будущее возьмут не всех” – пожалуй, самый светлый рассказ Короткого списка. Оставляющий надежду и по-хорошему сентиментальный.
Три представителя трех разных поколений – сын, отец, дед – собираются на Новый год дома у последнего. Шутки-подколы, холодец, шампанское, речь президента… Но что-то на это раз пошло не так:
— …Было принято непростое решение, — продолжал телевизор куда более тяжелым, тревожным тоном. — Так как времени на раскачку нет, всех граждан, не выполнивших условия программы, решено не брать в новый, 2022 год. Иными словами, новый год наступит не для всех. Несчастных в будущее не возьмут. Все удивленно уставились в экран. В этот момент погас свет. Пару секунд все сидели в абсолютной темноте и тишине. Потом выстрелила пробка от шампанского.
Гаснет электричество, новый год не приходит – и, чтобы исправить ситуацию, мужчинам приходится формулировать и начинать исполнять собственные потаённые желания. И оказывается, что вовсе не плохим людям всё же всегда есть, куда расти – выше, к счастью.
Да, сюжет рассказа выглядит немного сериальным, а финал – и вовсе идиллическим. Но, во-первых, всё логично – жанр рождественской истории обязывает. А во-вторых, пробуждать чувства добрые вопреки трендам на хтонь – дело далеко не очевидное.
Роман Сенчин, “Темир-орлан”
Если говорить про малую прозу, то Романа Сенчин бывает два – классический и классический+. Классический Сенчин – когда написано хорошо, но у героев всё страшно и беспросветно, и эта безнадега волей-неволей передаётся читателю. Но иногда что-то неуловимо меняется. Не на уровне вымученных хэппи-эндов или авторского морализаторства – такого у Сенчина не бывает никогда. Однако вдруг мелькнет что-то такое – на уровне интонации, самого малого регистра – и самые мрачные сюжеты уже не ввергают читателя во мрак, но оставляют ему некую надежду. Такое вот малообъяснимое чудо.
У Галины Павловны – тяжёлая форма астмы. У врача Зои Сергеевны – несложившаяся личная жизнь. А у мальчика по имени Темир, выдающегося наездника – гепатит, и ему осталось недолго. Закончится всё трагично и, увы, ожидаемо. Что ж, такова жизнь – мама, мы все тяжело больны.
Но само внешне бессмысленное решение мальчика, добровольно ускорившее его смерть, отчего-то кажется наиболее достойным – в подобной-то патовой ситуации. Помните классическую пушкинскую притчу, вложенную автором в уста Пугачева? Ту самую, про Ворона и Орла? Это она и есть.
И отчего-то кажется, что у обеих женщин жизнь после произошедшего обязательно изменится. У Зои Сергеевны с ее пылким характером и нерастраченным запасом любви – уж наверняка.
Ну и немного выводов.
Радостно, что интерес к малой прозе растёт год от года. Ещё недавно читатели с неохотой покупали даже сборники рассказов признанных мэтров. К счастью, ситуация медленно, но верно выправляется. Более того, у нас есть авторы, которые на малой прозе буквально специализируются, и ни одного романа у них просто нет – Евгения Некрасова, Павел Селуков (победитель первого сезона премии им. В.Катаева)… Пробуют свои силы в жанре рассказа и совсем молодые авторы.
А главной темой литературы 2023 года неожиданно стала трагическая судьба ребёнка. Премию “Ясная Поляна” выиграла Саша Николаенко с романом “Муравьиный бог. Реквием”. В этот текст о жутком детстве одного мальчика избыточность была заложена стилистически, и судьба романа сложилось хорошо. Однако традиционная и наиболее удобная форма повествования о судьбе ребёнка – всё-таки малая. Достаточно вспомнить циклы повестей Гарина-Михайловского, Л.Толстого, Горького, А.Н.Толстого…
И вот тенденция – в пяти (!) текстах Короткого списка премии им. В.Катаева детским судьбам посвящена главная сюжетная линия, ещё в четырёх – одна из побочных. Объяснений этому феномену может быть много. Предложим: детские травмы взрослых, которые некоторые писатели продолжают ковырять и сейчас – это, извините, в 2023 году зрелище и вторичное, и какое-то неуместное. Но дети… Как в них впоследствии отзовётся боль? Чем прорастёт – цветами зла или добра?
Или все мы сейчас в какой-то степени дети – беззащитные перед неизвестностью, перед холодной поступью истории?
Поживём – увидим. Главное – вопросы заданы.
P.S. А ещё в трех рассказах из десяти внезапно в качестве детали неблагополучия выступает рассольник. Ну, это, конечно, перебор. Вкусно же.
