— Ну, это уже ни в какие ворота, — с возмущением сказал Максим, когда ветер сорвал с его головы фетровую мягкую шляпу.
Он провел рукой по волосам, как бы желая убедиться, что их теперь действительно ничего не покрывает, возвел глаза к небу и побежал. Невдалеке виднелся пруд, и было совсем естественно, что ему не хотелось отправляться вплавь за своим головным убором. Ветер насмешливо шумел в кронах и гнал шляпу по асфальтовой дорожке в разводах луж и ручьев.
— Стой, — кричал он шляпе, нимало не смущаясь.
Впрочем, смущаться было не кого. Желающих гулять по аллее осенним вечером надо было еще поискать. Впереди, ближе к выходу на проспект, виднелась пара бродяг, устраивающихся на ночлег под желтой елью. Что же об остальных людях, так те сейчас как раз готовились смотреть вечерние новости. Макс был совсем не прочь к ним присоединиться. Но он гнался за летящей своей шляпой.
— Стой, дура!
Как будто послушавшись его сердитого оклика, шляпа замерла у края большой лужи. Ее поля слабо трепыхались. Он успел добежать до нее и схватить перед тем, как новый порыв ветра заставил шляпу пойманной птицей забиться у него в руках. Можно было подумать, что она всю свою недолгую жизнь летала по воздуху, а не висела на крючке в прихожей.
— Ну, ну, — успокаивающе бормотал Максим, рассеянно отряхивая шляпу.
Он хотел вернуть ее на законное место — на свою голову, но задумался. Он не был уверен, что ветер вновь не захочет поиграть с ним в догонялки. Шляпа стоила, как-никак, целых тридцать два американских доллара, и купание в луже не могло пойти ей на пользу. В этом Макс мог бы биться об заклад, хотя и не был признанным специалистом по головным уборам. В конце концов он просто свернул шляпу пополам и засунул ее в глубокий карман плаща. Ветер разочарованно взвыл где-то в вышине и досадливо взъерошил его короткие темные волосы.
Макс постоял у пруда, покачался на носках взад-вперед, взад-вперед. Земля мягко пружинила под ногами, заставляя каблуки новых туфель все глубже увязать в ней. Береза сбрасывала на его плечи зелено-желтые легкие листья. Те скатывались по коричневой коже плаща с еле слышным шорохом. Макс смотрел на воду и видел, что та серая и спокойная: приготовилась замерзать. В камышах копошились последние утки. Очевидно, что подниматься на крыло они решили завтра, с утречка, когда рассвет так неоднозначно романтичен и прекрасен. Он мог их понять. Он сам не терпел куда-то ехать второпях, на ночь глядя.
— Огонька не найдется? — банально спросили его со спины.
Макс медленно и торжественно развернулся, ожидая увидеть запоздалого уставшего бомжа, прячущего мерзнувшее лицо в облезший воротник из собачьей шерсти.
— Не курю, — успел сказать он нравоучительным голосом, в котором заранее слышался упрек, который могут позволить себе благополучные, приличные люди, когда к ним обращаются на улице другие их собратья.
Обычно они еще добавляют этакий взгляд свысока — слегка презрительный и жалостливый — и долго гремят мелочью, выбирая на ощупь монеты. Замерзшие пальцы тщетно ловят в глубоких карманах обрывки автобусных билетов, поломанные спички, что-то шуршащее (мятные конфеты, обертка от сигарет, жвачка?), пока человек напротив мнется и отводит полупьяный и бессмысленно-просящий взгляд. Наконец под руку попадаются скользкие железные кругляши — то ли рубли, то ли копейки, и можно уронить их в сухую обмороженную ладонь, подставленную ковшиком. На что эти деньги? На дешевую водку, на настойку в аптеке или все-таки на хлеб? Не важно. Дело сделано. Милость оказана. Можно прятать руки в перчатки, затем в карманы и шагать дальше, думая, зачтется ли этот день на Страшном суде. Вдруг именно это впопыхах оказанное добро склонит чашу весов в нашу пользу, ну вдруг, а?
Макс подумал об этом всём быстро. Секунды четыре, пока разворачивался. Он даже успел вспомнить, что в его карманах совершенно ничего нет, потому что жена вчера устроила там ревизию. В результате этой проверки вся мелочь оказалась в специальном, для этого предназначенном, отделении бумажника (бумажник очень удивился и сразу распух), зажигалка была признана негодной, обертки от конфет ненужными, а крошки от забытого бисквита вовсе ужасными.
— Правда? — ехидно спросил незнакомец, поглядев на его ухо.
Максим поднял руку и обнаружил забытую папиросу, заложенную за отворот ушной раковины. Он хотел воспользоваться ей еще в обед, но случилось так, что не удалось даже встать из-за рабочего стола, не то что выйти на перекур.
— Вот черт, — засмеялся он, ничуть не смутившись, что его так легко поймали на слове.
Парень захохотал в ответ. Лицо его было приятным и худым — с высоким лбом, высокими скулами, тонкими губами. Он стоял, отведя плечи назад и скрестив руки на груди. Лет двадцать семь, подумал Максим прежде, чем посмотрел ему в глаза — светло-голубые, веселые и страшные одновременно. Такие глаза бывают у стариков, когда к концу своей жизни они начинают плохо различать предметы, слепнуть. Они вроде бы смотрят прямо на тебя, но на самом деле — сквозь, взгляд этот бессмысленный, угадывающий. Так на Максима смотрел его отец. Его это невольно раздражало. Хотелось схватить старика за плечи, потрясти, закричать: ну хватит уже, хватит! Все ты видишь, я здесь. Пользы от этого не было бы ни на грош, конечно. Но мысль никак не могла уйти.
Парень смотрел на него внимательно — действительно смотрел? — будто бы угадывая все, что он думает по его враз замершему сосредоточенному лицу.
— Ты меня видишь? — невольно вырвалось у Макса.
Он сам удивился надрыву, который прозвучал в его голосе. Парень склонил вихрастую голову сначала к одному плечу, потом к другому, хрустя шеей.
— Конечно, — успокаивающе сказал он, и Макс испытал огромное облегчение и даже смог улыбнуться.
— Боже мой, как ты меня напугал, — слегка укоризненно сказал он и вытащил из-за уха сигарету. Помялся, крутя в пальцах тонкий белый стержень, вспомнил, что нет зажигалки. Тихо вздохнул.
— Хорошая была зажигалка? — понимающе спросил парень.
— А то, — не удивляясь, буркнул Максим. — Импортная. Сестра вместе со шляпой привезла, как привет от Штатов.
— Забавно, — протянул незнакомец. — Я всегда думал, что «Зиппе» — это немецкое производство.
— Оно и есть немецкое, — охотно согласился Макс. — Только из Штатов.
— Так немцы ближе, чем Штаты, — заметили ему в ответ.
— Ох, — фыркнул Макс. — Мне все равно, откуда мне привозят зажигалки.
Пару мгновений они смотрели друг на друга, синхронно вскинув брови, а затем рассмеялись вновь. Их громкий смех заставил встрепенуться уток на дальнем конце пруда. По воде звуки разносятся дальше, быстро подумал Макс. Парень вдруг глухо закашлялся, уткнувшись носом в свой поднятый локоть.
— Извини, — пробормотал он в перерыве между хриплыми лающими звуками. — Болею.
Тут Макс внезапно понял, что на его собеседнике только белая футболка с надписью «Спасем белых тигров вместе», шорты цвета хаки до колена и яркие сине-желтые кроссовки фирмы «Найк». У Максима возникло странное ощущение, будто бы он только что вылетел откуда-то, где сейчас в разгаре лето, а не конец октября. Макс стянул с шеи шарф — спартаковский, любимый, столетний — и протянул ему.
— Не жалко? — спросил парень, слабо усмехаясь, но шарф взял, обмотал вокруг тощей шеи.
— Нет, — сказал Макс и удивился, как легко это вышло. — Буду в столице, новый возьму.
— Спасибо, — серьезно сказал незнакомец.
— Пожалуйста, — кивнул Максим. — Любишь футбол?
— Не интересуюсь.
— Врешь, — с наслаждением сказал Макс. — Теперь интересуешься. Я тебе «красно-белый» отдал, счастливый мой. Не благодари, ряды чемпионов уже поглотили тебя.
Парень задумчиво дернул за белые концы шарфа.
— Как я так попал, — наигранно ужаснулся он. — Жил, жил себе. И на тебе.
— И на, — повторил Максим. — Такие дела, брат. Смирись.
— Да уж придется!
— Как тебя называть? — с неожиданным интересом спросил Макс. — Кто ты, а?
Лицо незнакомца приняло лукавое выражение. Он как-то насмешливо шмыгнул носом. Кто бы раньше сказал, что можно так делать.
— Я бог, — скромно сказал он со смешком с нотами кашля. — Зови меня Лешка.
— Почему Лешка? — заинтересовался Макс, безоговорочно веря в то, что этот летний парень действительно бог, спустившийся с синеющего от наступающих сумерек неба.
Вопросов сразу сделалось донельзя много. Донес ли его на землю этот сумасшедший ветер или он сам спрыгнул с облаков? Знает ли он лично всех ангелов? Можно ли еще потянуть со сроками сдачи проекта или уже край? Когда по расписанию программа апокалипсиса? Кто убил Кеннеди? Выиграют ли наши когда-нибудь кубок ФИФА? Что дарить маме на день рождения?
— Потому что, — многозначительно ответил бог. — Тебе какая разница, ну?
— Никакой, — пришлось признать Максу. — А огонек зачем спрашивал, если знал, что зажигалки нет?
— Забыл, — буркнул тот. — На уток засмотрелся, курить захотелось. Смотрю — стоишь, думаю, дай спрошу. Ты поищи еще в кармане.
Максим послушно засунул руку в карман и совсем не удивился, когда поймал там зажигалку. Вытащил ее на свет и присвистнул.
— Пластмассовая, — негодующе сказал он. — Моя была «Зиппе», ты что, забыл?
— Ха, — коротко сказал Лешка. — Работает, и ладно. Дай прикурить.
Он похлопал себя по карманам и вытащил помятую пачку «Мальборо блу айс».
— Ментоловые, — презрительно сказал Макс, протягивая ему трепещущий живой огонек. — Для девочек.
— А кто узнает? — резонно заметил бог, дожидаясь, пока кончик сигареты вспыхнет алыми искорками. — Ты, что ли, скажешь? Я бы посмотрел: Маринка, а ты знаешь, что бог курит ментоловый «Мальборо» и теперь болеет за «Спартак»? Где ты пил, дорогой?
Макс засмеялся, фыркая и прикуривая. Лешка с невозмутимым видом выпускал дымные колечки. Лицо его сделалось задумчивым, будто бы он решал в уме сложнейшую математическую задачу с интегралами. По искреннему мнению Макса, интегралы были худшим изобретением всей человеческой науки. Ну, еще, быть может, тригонометрия. Хотя и то и другое давно им уже прочно позабылось.
— Эй, — позвал Максим тихо. — А ты где живешь-то, бог Лешка?
Парень усмехнулся краем губ. Он заложил руки в карманы и дернул подбородком вправо.
— Там, — сказал он, развернувшись. — На горе. Ты знаешь, Макс, наверху всегда ветрено. Я постоянно простывший. Иной раз кажется — уж лучше бы сердце болело вместо горла, а потом — уж лучше все-таки горло.
— А вниз зачем? — спросил Макс и подался вперед немного, боясь отчего-то, что может его не услышать.
Вершина горы виднелась на другом конце города, как будто рисованный черный треугольник на темно-синем фоне. Она не была высокой, но подъем казался слишком трудоемким для любителей, а для местных альпинистов не хватало интереса. Многие из них гнали сутками до Алтая, а там уж отводили душу, как полагается. Кто бы сказал им, что на Чертовом персте обитает самый настоящий замерзающий бог.
— Греться, — ответил Лешка совершенно просто. — Я же не бог-Бог. Я так. Местный, надо заметить, погодный. Тучи собираю, их же рассеиваю. Радуги налаживаю, дождь распределяю где, ливень куда. На перекур иногда сюда сбегаю, и ветер за мной, зараза такая. Не сидится ему в одиночестве.
— Он у меня шляпу сейчас чуть в пруд не загнал, — тут же пожаловался Макс.
— Ну что ж теперь, — философски пожал плечами бог. — Не загнал ведь. А и загнал бы, то что? Максим…
— А?
— Я не знаю, кто убил Кеннеди.
— Да ну тебя.
Лешка выплюнул сигарету, придавил ее пяткой. Он подошел к каемке пруда, выложенной булыжниками, сел на землю, глядя куда-то в серую воду. Его белая футболка ярко выделялась в сгущающихся сумерках. Цвета вокруг становились размытыми и неявными, скрадывались полутонами. Вечер бросал на все свою блеклую шаль.
— Тигров любишь? — спросил Макс, потому что хотелось сказать еще хоть что-то.
Он ждал, что бог обернется, посмотрит этим самым слепым, но всевидящим взглядом, улыбнется, что ли. Но Лешка даже не повернул головы.
— Не видел ни одного, — равнодушно сказал он. — Кровь сдавал, дали футболку. «Почетный донор» закончился, сказали — с тигром пойдет? Пойдет, говорю. Почему не пойдет…
— У тебя и кровь есть? — удивился Максим.
— Третья отрицательная, — подтвердил бог. Похлопал рядом с собой по земле. — Садись. Сухо.
Чувствуя себя немного неловко — он не мог сразу припомнишь, когда последний раз сидел на земле, — Макс сел. На другой стороне пруда, в окнах домов, начали загораться окна. Лешка улыбнулся.
— Иногда думаю, — сказал он, — что тысячу лет на свет могу так смотреть. Тепло от него. Горло перестает. С горы, конечно, лучше видно, но это уже не то.
Макс повернул голову, посмотрел на него. Лешка крутил в пальцах новую сигарету. Он протянул ему зажигалку. Черт возьми, с внезапной тревогой и жалостью, подумал Максим, он же один там на горе. Никого, кроме него и ветра. Сколько лет он так спускается по вечерам, сидит здесь, курит, смотрит на окна. Подхватывается потом, наверное, за полночь, исчезает.
В его нагрудном кармане зазвонил телефон.
— Извини, — сказал Макс, пытаясь сквозь плащ нажать на «отбой».
— Ответь, — сказал Лешка, стряхивая пепел на землю. — Беспокоится.
Макс достал мобильник.
— Да, — сказал он в трубку. — Все в порядке, скоро буду. Что? Да открыт, наверное. Хорошо, хорошо. Запомнил. Да, точно запомнил. Давай, целую.
Он отнял трубку от уха, посмотрел на время.
— Новости закончились, — отметил бог. — Но через час будут еще одни, успеваешь. Дождя завтра не будет, не верь. Просто низкая облачность, или как там говорят?
Максим с досадой взъерошил волосы.
— Ты долго тут будешь еще? — спросил он, поднимаясь.
— Минут пятнадцать, — ответил Лешка, покашлял в кулак. — Наши «ФИФА» не выиграют никогда. Но это лично мое мнение. Кто-то повыше может иначе рассуждать. С проектом не тяните, но это тоже я думаю. Делов-то там осталось на пару часов. Я зажигалку себе оставлю, ладно?
— Да оставляй, конечно, — пробормотал Макс. — Твоя же зажигалка.
— Спасибо, — серьезно сказал парень. — Приятно было пообщаться. За шарф спасибо тоже.
— Не болей, — отозвался Макс и сделал пару шагов к дорожке.
Остановился, оглянулся. Он посмотрел, думая, что может, никого там уже и нет. Но бог сидел там же, прищелкивал зажигалкой. Раз — огонек, два — погас. Раз — ты есть, два — тебя уже не стало.
— Лешка, — позвал он негромко.
Бог чуть повернул свой острый профиль, прислушиваясь.
— А пошли в бар в субботу, — предложил Макс. — Игра будет.
Лешка молчал минуту, не меньше. Он уже успел подумать, что бог ему не ответит. Какая игра, какой бар, Максим, скажет его взгляд. Сейчас ты уйдешь, через час дома подумаешь, что общался со сбежавшим психом, через два тихо пожалеешь, что отдал шарф, через три ляжешь спать. А маме подари лилии, пока еще веришь мне.
— Пошли, — сказал Лешка. — В «Медведя». Там кофе хороший.
— Шарф не забудь, — командным тоном заявил Макс. — А то еще подумают, что ты из этих.
Бог тихо рассмеялся.
— Не забуду.
— До субботы, — решительно сказал Макс. — Бывай.
— Пока.
Макс шел по аллее и чувствовал, как у него замерзли уши. Не простыть бы, озабоченно подумал он, а то будем еще чихать на пару. Надо взять ему сироп от кашля и гирлянду из фонариков елочную на батарейках. Пусть обмотает ею какую-нибудь сосну и повесит себе там, на горе, раз уж от одного света ему теплее становится. Хотя, может быть, дело не только в свете. Определенно, нет. Точнее, не в нем одном.
12.02.2015, Кейптаун
