Участникам Школы критики имени Валентина Яковлевича Курбатова в Ясной Поляне было предложено написать короткую статью, основанную на сравнении черновиков романа Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина». Публикуем несколько лучших работ.

Иван Родионов

А молодец ли баба?

К вопросу о первом названии «Анны Карениной»

Объем предложенного эссе невелик, потому обращаться к подробному сравнительному анализу ранних фрагментов романа и его окончательной версии представляется не слишком возможным. Хотя несколько перспективных реперных точек отметить можно. Здесь и изменение имен и фамилий героев (например, в одной из редакций Вронский носит фамилию Гагин, как герой тургеневской «Аси»; Толстой отзывался об этом тексте крайне нелестно — может быть, именно с этим связана последующая перемена фамилии героя: чтобы не было ненужных ассоциаций?). Любопытно совпадение имени Нана с именем будущей героини Золя. И стремительное, с места в карьер начало текста по пушкинской формуле «Гости съезжались на дачу» — в окончательной версии Толстой вводит читателя в мир романа более бережно и аккуратно. Кроме того, интересно выделить те фразы и мысли, которые перекочевали в финальную версию без изменений или почти без них — про то, что не хватает лишь цирка со львами (в сцене скачек), или про то, что скачки были несчастливы и Государь был недоволен. Почему именно эти эпизоды были так важны для Толстого? Наконец, интересно, почему автор отказался от намеченного в плане «разговора съ нигилистомъ»? Подобный эпизод, как и сама возможность «утешения» со стороны тогдашнего «актуального» героя, показались Толстому слишком очевидными и, как сейчас говорят, попсовыми?

Но мы остановимся подробнее на двух моментах — эволюции образа Анны и смысле названия «Молодец-баба».

Анна, как можно понять по ранним отрывкам, изначально была героиней скорее отрицательной: той самой пленительной двойственности в ее образе еще не было. Причем проявляется это и на физиологическом уровне (крайне важном для Толстого), и на психологическом.

Какой предстает перед читателем Анна в окончательной версии романа? Она «была очень красива», «живая прелестная женщина с черными вьющимися волосами», ее внешностью восхищается Кити; тот же Вронский «был поражен ее красотой и еще более тою простотой, с которою она принимала свое положение». Плюс внешняя красота сочетается в ней с красотой внутренней: «Несмотря на элегантность, все было так просто, спокойно и достойно и в позе, и в одежде, и в движениях Анны». А что в ранних версиях?

Толстой постоянно подчеркивает, что Анна, скажем так, не слишком привлекательна: «Она некрасивая съ низкимъ лбомъ, короткимъ, почти вздернутымъ носомъ и слишкомъ толстая». Автор отмечает ее «некрасивую небольшую голову», а герои судачат о том, что «она положительно дурна» и что «только некрасивыя женщины могутъ возбуждать такія страсти». Разительный контраст, не правда ли?

Совсем другой предстает перед нами героиня и в плане психологическом. Отличительной особенностью известной всем нам Анны было то, что она органически не переносила ложь, и это многократно усиливало ее муки («Кроме ума, грации, красоты, в ней была правдивость», «Анна, для которой ложь, чуждая ее природе…», «…я не люблю лгать, я не переношу лжи…»). В ранних же версиях она объясняется с мужем после скачек, «видимо радуясь своей способности лжи», «какъ бы радуясь и гордясь своей способностью (неизвѣстной доселѣ) лжи». Более того, изначально автор подчеркивал, что во время этой сцены у нее было «сіяющее, счастливое, спокойное, дьявольское лицо, выраженіе, которое, очевидно, не имѣло корней въ разумѣ, въ душѣ». В итоговой версии характеристика смягчается, ее облик становится просто «ужасным и жестоким», а слова про ее инфернальность переходят от рассказчика к необъективной Кити («что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней»).

Таким образом, художник и психолог в Толстом верно и неуклонно побеждали идеолога и моралиста, а образ героини стал гораздо более сложным и противоречивым.

Но остается один вопрос: отчего тогда поздняя версия романа озаглавлена нейтрально, а в ранней версии не слишком, прямо скажем, привлекательная героиня названа «Молодцом-бабой»? Бог с ней, с «бабой»: но почему «молодец»? Можно, конечно, предположить, что Толстому все равно нравились ее решительный характер, способность пойти против светского общества… Но, судя по представленным выше цитатам, едва ли. Да и адюльтер всегда представлялся Толстому делом неприемлемым и греховным.

Думается, все проще. «Молодец» — это ирония. Вспомним, как в «Войне и мире» Билибин отзывается об Элен (когда та «от живого мужа замуж выходить стала»):

«Une maîtresse-femme! Voilà ce qui s’appelle poser carrément la question. Elle voudrait épouser tous les trois à la fois».

И перевод-пересказ, выполненный самим Толстым:

«Молодец-женщина! Вот что называется твердо поставить вопрос. Она хотела бы быть женою всех троих в одно и то же время».

То есть Анна изначально для Толстого была кем-то вроде усложненной версии Элен, пусть и несколько менее хищной и жестокой. Когда же образ героини начал радикально меняться, старое название перестало отражать авторское отношение к героине, и он заменил его на более нейтральное.

Евгений Кремчуков

Портрет семьи в зеркалах

Вчера вечером Л. мне вдруг говорит:

«А я написал полтора листочка и,

кажется, хорошо». Думая, что это новая

попытка писать из времен Петра Великого,

я не обратила большого внимания.

Но потом я узнала, что начал он писать роман

из жизни частной и современной эпохи.

Дневник Софьи Андреевны Толстой,

19 марта 1873 года

Анна вышла ему навстречу из-за трельяжа…

Лев Толстой. Анна Каренина. Часть седьмая, глава IX

У каждой великой книги своя, не похожая на прочие, история. Замысел «Анны Карениной» явился автору в конце февраля 1870-го — за три года до того, как он начал работу над романом. «Ему представился тип женщины замужней, из высшего общества, но потерявшей себя», — так написала об этом тогда в дневнике Софья Андреевна. Однако до самой весны 1873-го воображение и творческие силы Толстого занимали многочисленные (и, с его точки зрения, не слишком удачные) попытки «писать из времен Петра Великого». Известно, что точкой, в которой началась вселенная «Анны Карениной», стал беглый взгляд, упавший на пушкинский прозаический отрывок «Гости съезжались на дачу…» в пятом томе анненковского издания. «Большой Взрыв» случился так: томик прозы Пушкина был случайно оставлен вечером Софьей Андреевной на окне в гостиной; на другое утро Толстой стал листать его за чашкой кофе — поначалу машинально, потом, втянувшись, увлеченно. «Многому я учусь у Пушкина, он мой отец, и у него надо учиться», — с восхищением сказал Толстой жене тем утром. А вечером принялся за черновые наброски нового романа.

Невооруженным глазом заметно, сколь разительно отличаются первые эпизоды этих черновиков от знакомого нам канонического текста. И дело, разумеется, совсем не в том, что будущие персонажи еще только призрачно мерцают, пока не обретя своих подлинных, окончательных имен и черт: Анна Аркадьевна Каренина оказывается здесь то Анастасьей, то Наной, то Таней — Татьяной Сергеевной Ставрович; Алексей Вронский — то Гагин, то Иван Балашев; Каренин — Михаил Михайлович Ставрович; Левин — Нерадов. Подобный перебор и подбор как раз таки дело обычное для чернового письма. Куда важнее (принципиально важнее!) другое. Первые три наброска будущего романа открываются у Толстого сценой большого чаепития в гостиной княжеского особняка, где собирается после оперы светское общество. «Гости после оперы съезжались к молодой княгине Врасской» (такой фразой начинается первый вариант рукописи) — звучит прямым эхом пушкинского: «Гости съезжались на дачу ***». Однако не только о Пушкине напоминают эти сцены, беглые светские разговоры и сплетни (из которых читатель, кстати, незамедлительно узнает подробности семейной жизни Карениных) — ведь ровно подобным же образом мы попадаем в историю «Войны и мира» через салон Анны Павловны Шерер. Лишь на четвертом варианте начала «Анны Карениной» Толстой отказывается от «входа» в роман через этот парадный подъезд и светский вечер в особняке молодой княгини: здесь он выбирает более камерный эпизод беседы Гагина-Вронского с матерью и его встречи с другом Нерадовым (будущим Левиным). Впрочем, и такой вариант оказался быстро отброшенным автором.

В чем же тут дело? Почему Толстой после нескольких попыток отказывается от моментального погружения читателя в давно задуманный сюжет о «потерявшей себя женщине»? Как раз таким погружением он, по воспоминаниям, был восхищен в пушкинском наброске: «Вот как нам писать. Пушкин приступает прямо к делу. Другой бы начал описывать гостей, комнаты, а он вводит в действие сразу». Нет никакого противоречия: ведь и канонический текст «Анны Карениной» с его знаменитыми «Все счастливые семьи…» и «Все смешалось в доме Облонских» тоже «вводит в действие сразу». Просто вход этот оказывается расположен вдалеке от изначально задуманного. Здесь, конечно, нельзя не вспомнить о том, что когда-то замысел «Войны и мира» также начинался с идеи романа о возвращающемся из ссылки декабристе, а действие его должно было происходить в 1856 году. Однако затем Толстой последовательно смещал начало действия сначала на 1825-й, затем на 1812-й и наконец туда, где и обнаруживал он истоки истории декабристов, — в 1805 год. Он начал в одно время и издалека, и от печки. И в этом опять же не было никакого противоречия.

То же самое, в сущности, случается в ходе работы над новым романом. Разумеется, сюжет о «потерявшей себя женщине» никуда не исчезает, однако оказывается, что теперь во главу угла поставлена мысль семейная. («Чтобы произведение было хорошо, надо любить в нем главную, основную мысль. Так в “Анне Карениной” я люблю мысль семейную», — признается сам Толстой четыре года спустя.) Мысль эта раскрывается им в истории трех семейных пар: Облонских, Карениных, Левиных. Строго говоря, и три эти семьи — троящаяся одна: ведь Облонский — и шурин Каренина, и будущий свояк Левина. А истории их, столь разные и несхожие между собою, отражаясь, накладываясь и дополняя друг друга, как в тройном зеркале трельяжа, позволяют увидеть живую жизнь семьи с различных сторон — глубоко, целокупно и совершенно.

Полина Угарова

Ваши блистательные завтра

Рассуждая о рождении замысла «Анны Карениной» и его становлении, критики обычно единодушно отмечают две вещи: что Толстой вдохновился началом незаконченной повести Пушкина («Гости съезжались на дачу») и что Анна (или Анастасия/Нана/Ана) изначально должна была быть «дурнушкой»: «Некрасивая, с низким лбом, коротким, почти вздернутым носом и слишком толстая. Толстая так, что еще немного, и она стала бы уродлива». Литературоведы же наперебой сличают черновики с финальным вариантом «Анны Карениной», находя соответствия между героями романа и причудливым ворохом фамилий в рукописях. 

Известно, что Толстой очень тщательно подходил к созданию своих произведений и, подобно Флоберу, стремился довести стиль до совершенства, постоянно что-то дорабатывая и исправляя. Иногда это доставляло проблемы редакторам, потому что писатель стремился внести изменения в рукописи, которые вот-вот должны были быть напечатаны. Поэтому сохранившиеся черновики являются прямой иллюстрацией кропотливой работы над текстом романа и закономерным этапом творческого процесса. Толстой прописывает несколько вариантов структуры романа, что роднит его с французскими реалистами (роман не должен быть затянувшейся повестью, должен быть замысел большой формы, должна быть структура), однако писатель, имея перед собой цельный замысел, как будто никогда не знает, каким именно будет его воплощение. В черновых набросках имена героев, родственные связи между ними и их характеры постоянно изменяются и трансформируются, иногда становясь прямо противоположными (например, княгиня Мягкая отзывается о Каренине как о глупом человеке, а в другом варианте Балашев-Вронский говорит, что он «умен и добр»). Оставаясь всеведущим автором, Толстой, однако, очень деликатен: складывается ощущение, что персонажи развиваются автономно, они живут в пространстве текста, их образы становятся более сложными. Задача писателя, таким образом, состоит в умении наблюдать, о котором писал Бодлер в «Поэте современной жизни», однако наблюдать не только за окружающей реальностью, но и за жизнью текстуальной; наблюдать и фиксировать характеры героев в наиболее гармоничном их развитии и в соотношении с творческим замыслом. Портретная характеристика Анны меняется неслучайно: это следствие изменения отношения писателя к своей героине по причине трансформации образа.

Попробуем пойти еще чуть дальше и понять, почему Толстой начинает писать роман именно со сцены в салоне Мики Брасской (будущая Бетси Тверская), озаглавленной «Молодец-баба», которая в финальной версии станет VI и VII главами второй части. Первая фраза черновика — «Гости послѣоперы съѣзжались къ молодой КнягинѣВрасской» — действительно отсылает к Пушкину и иллюстрирует желание писателя начать сразу с действия. Пространство салона — возможность собрать почти всех ключевых персонажей в одном месте, возможность ненавязчиво ввести героев и сразу же поместить их в контекст и обозначить основные конфликты. Становится понятно, что Анна — необычная женщина, что она не вписывается в определенные светские каноны, что она замужем за глупым мужем… Отношения Анны и Вронского, которые в финальной версии на этом этапе только зарождаются, в черновике являются фактом, возведенным до светской сплетни. В одной из версий этой главы (№ 3; рук. № 4) прямо говорится, что Анна дурно кончит, в итоговом же тексте появляется княгиня Мягкая,которая встает на защиту героини, что в очередной раз иллюстрирует изменение авторского отношения. 

Творческий метод Толстого, таким образом, состоит в сочетании строгого структурного подхода и при этом в свободном наблюдении, касается оно каких-то подробностей реальной жизни (например, отмечают, что некоторые портретные характеристики Анны напоминают дочь Пушкина, вспомним также, что это был один из вариантов фамилии для Карениных) или жизни персонажей внутри повествования. Постоянное нащупывание верных слов, выбор между мелочами, которые для рядового человека не кажутся различимыми, и кропотливая редактура и определяют значимое место «Анны Карениной» в литературном каноне.

Аня Солонович

В словесной лаборатории

150 лет назад Лев Николаевич Толстой начал работу над романом «Анна Каренина». Благодаря черновым записям можно проследить, как прорастал, развивался и раскрывался, подобно прекрасному цветку, замысел гения. Подобный компаративный анализ текстов в хронологической последовательности позволяет подглядеть за работой писателя в словесной лаборатории.

В первом варианте внимание привлекает театральность происходящего: упоминается посещение оперы, у Мики на лице создается «маска», когда она поправляет прическу и припудривается. Все это усиливает мотив маскарада, обмана. Толстой обращает внимание на сложности жизни в свете, а не на трагедию семейного несчастья. В данной версии уже чувствуется дуновение прозы А. С. Пушкина, Лев Николаевич ловит на крючок внимание. Зацепившееся кружево Мики, словно предупреждающий об опасности красный башлык Нелли, «военное легкое бряцаніе шпоръ и сабли ея мужа» — все создает предчувствие чего-то недоброго, нарочито давя на читателя, подобно музыке в хорроре. Возможно, разрывая кружево, героиня изменила плетение нити своей судьбы. Жизни света противопоставляется семейный уют и тепло дома, представленные абажуром, «круглым столом съ серебрянымъ самоваромъ». Кити предстает в данной версии несколько фривольной особой, «душой въ кринолинѣ», еще не обретя чистоту и очарование финальной версии текста. Внимание привлекают имена героев, которые только начинает подбирать автор: это и аллюзия к Александру Сергеевичу («Пушкины обѣщались быть сегодня»), и неопределенность в фамилиях Ганина или Вронского, и символика имени Анастасии (ранний вариант Карениной) — «возвращение к жизни», более того, она предстает как хорошая супруга, которая «всегда ѣздитъ только съ мужемъ». Общество прочит Карениной историю любви («Теперь или никогда для нея настало время быть героиней романа»), готово с интересом смотреть за ее перипетиями, за страстным спектаклем с грехопадением с преследующим ее Вронским. Анна кажется доброй, прямодушной, «несмотря на некрасивость лица, было что-то въ добродушіи улыбки красныхъ губъ, такъ что она могла нравиться», ее искренний и энергичный голос чарует. Алексей Александрович (Каренин) не вызывает непринятия, это человек добропорядочный, рассеянный, служащий цели, в его описании нет критической оценки с позиции супруги, которую увидим в каноническом тексте.

Если в первом варианте начала Лев Николаевич использует больше описаний, эпитетов («окруженнымъ цвѣтами зеркаломъ въ ярко освѣщенной передней; еще она отцѣпляла маленькой ручкой въ перчаткѣ упрямо зацѣпившееся кружево за крючокъ шубки, когда изъ подъ лѣстницы показалось въ накинутомъ на высокую прическу красномъ башлыкѣ красивое личико Нелли, и слышалось военное легкое бряцаніе шпоръ и сабли ея мужа, и показалась вся сіяющая плѣшивая приглаженная голова и усатое лицо ея мужа»), то во втором фрагменте преобладает динамика благодаря глаголам («Пріѣхавъ изъ оперы, хозяйка только успѣла въ уборной опудрить свое худое, тонкое лицо и худощавую шею и грудь, стереть эту пудру, подобрать выбившуюся прядь волосъ, приказать чай въ большой гостиной и вызвать мужа изъ кабинета…»). На передний план выступает холод светского общества, напыщенность встречи, о чем свидетельствует мотив блеска («ярко освѣщеннымъ столомъ, блестѣвшимъ бѣлизною скатерти, серебрянаго самовара и чайнаго прибора»), здесь нет уюта из первого текста. Этим людям чужды взаимопонимания и душевная близость: например, графиня боится снять перчатки, так как над ее красной рукой могут посмеяться, назвав ее не аристократкой, а человеком из народа с натруженной ладонью. Толстой упоминает о поездке в Москву, показывает, что перелом в сознании Анны уже произошел. Окружающие не поддерживают ее, не прочат романа, а однозначно утверждают: дама дурно кончит. Описание внешности Карениной дается через спор о том, дурна или хороша ее внешность. Толстой пользуется тем же приемом, с помощью которого Гомер воссоздает красоту Елены, не описывая напрямую, а изображая реакцию троянских старцев. Во втором варианте начала нет явления Облонского, не появляется Анна с супругом, нет реакции Вронского на возлюбленную, завязка любовной коллизии вынесена за скобки. Данное начало напоминает светский вечер в салоне Шерер: меньше описаний, больше хаотичных разговоров. Читатель подслушивает чужие сплетни, не может увидеть происходящее собственными глазами и составить оценочное суждение.

Третий вариант начала романа переносит акцент с подготовки хозяйки вечера на появление гостей. Любопытно, что раньше все обсуждали исполнительницу Нильсон, а теперь — певицу Виардо. Это свидетельствует, что текст — живой и развивающийся организм, отражаются модные веяния. В обществе нет добродушных насмешек, каждый участник хочет произвести эффект, показаться уточненным аристократом, так, например, эстетствует «хозяйка, поднявши розовый мизинчикъ, поворачиваетъ кранъ серебрянаго самовара и передаетъ китайскія прозрачныя чашки». Толстой решает изменить фамилию Карениных на Ставрович, при этом нет особого внимания к личности мужчины, нет портрета дамы. Сплетники не просто предполагают, что Татьяна (Анна) плохо кончит, а прямо заявляют об этом. Читателя поражает бравада и нарочитая вульгарность героини: «облокотившись обнаженной рукой на бархатъ кресла и согнувшись такъ, что плечо ее вышло изъ платья, говорила съ дипломатомъ громко, свободно, весело о такихъ вещахъ, о которыхъ никому бы не пришло въ голову говорить въ гостиной». В такую даму сложно влюбиться читателю, не получается сопереживать героине, как при прочтении финальной версии романа. Кажется, что Татьяна (Анна) добровольно «нарывается» на неприятности, например, компрометируя себя, снимая перчатки, оголяя сущность охотницы («нагнувъ голову, она взяла въ зубы ожерелье чернаго жемчуга и стала водить имъ, глядя изъ подлобья»). Будущая Каренина в черном платье с желтыми кружевами предстает яркой, эмансипированной, несколько провокационной. Более того, пренебрегая этикетом, она пригласила Балашова (Вронского) на свидание в чужой дом и просидела с ним наедине над альбомами. Ей противопоставлен супруг; Михаил Михайлович напоминает Манилова, такой же нерешительный, улыбчивый, несколько слащавый и несмелый. В этом варианте начала романа на наших глазах происходит падение Татьяны, ей отказывают от домов. В героине нет прямоты, очарования, которые присутствовали в первых двух отрывках.

Данный вариант начала романа изображает Михаила Михайловича (Каренина), который не замечает падения жены, полностью сконцентрировавшись на служении великой миссии. Невольно сочувствуешь герою и не понимаешь выбор Тани. Толстой описывает сложности со здоровьем мужчины, дабы продемонстрировать жалость к обманутому мужу одних людей (доктора) и злорадство других (директора).

В этом варианте романа на передний план выходят мужчины. Лев Николаевич воссоздает разговор Балашова со старшим братом о необходимости урезонить чувства к Тане, однако это ни к чему не приведет. Такого эпизода со взглядом любовника в предыдущих фрагментах не было, Толстой совершает попытку воссоздать психологизм других героев, окружающих даму, которая достигнет расцвета в итоговом варианте романа.

В третьем варианте предисловия появляется хрестоматийный эпизод со скачками. Однако здесь еще нет поэтизации процесса, персонаж не обращается к лошади как к возлюбленной, напротив, Балашов гордится лишь собой. Его кобыла случайно срывается в овраг и ломает спину, позднее в несчастье с Фру-фру виноват будет лишь Вронский, неловким движением сломавший позвоночник животному. Оба героя от злости и безысходности бьют лошадь каблуком в живот, однако за счет романтизации скачек в итоговом тексте эпизод воспринимается острее эмоционально.

Важно отметить, что в итоговом тексте Кити является сестрой Долли, а в этом варианте — сестрой Михаила Михайловича (Каренина), то есть еще не созданы образы семей с разным воспитанием. В данном начале «Молодца бабы» представлены фрагментарные описания, сюжетные лакуны, словно в сжатой версии Толстой воссоздал черновой вариант всего текста. В этой версии романа читатель знакомится с религиозной трансформацией бывшего мужа, сумасшествием Татьяны, ее гибелью на железнодорожных путях без подробностей и без выписанной психологической мотивации. В «Анне Карениной» все логически подготовлено: заглавная героиня вспоминает о раздавленном поездом мужчине, из ревности и желания причинить боль Вронскому она устремляется под поезд. В итоговой версии романа читатель видит смену ролей (так, например, за христианскую идею в большей степени отвечает Левин) и развитие образов, психологизм.

В четвертом варианте начала главным героем предстает Нерадов Константин, «стройный широкій атлетъ съ лохматой русой головой и рѣдкой черноватой бородой и блестящими голубыми глазами». Он с Гагиным горят о переустройстве Российской империи и лишь парой слов упоминают, что Каренина мила. Любовная линия в данной версии строится вокруг симпатии Нерадова и Кити. Однако если в итоговой версии эпизоду на катке предшествует разговор с братом, то здесь Толстой описывает семейную преемственность через разговор матери и сына. С одной стороны, данный эпизод ближе к тому, что можно прочитать в романе «Анна Каренина», с другой — упомянутые акценты смещены.

Итак, первый вариант начала романа «Молодец-баба» представляет вечер после оперы, Толстой подчеркивает наличие масок в светском обществе. В тексте появляется героиня (в дальнейшем ставшая Карениной) и пленяет окружающих своей душой. Общество высказывается о возможном романе, даже поощряет адюльтер, сочувствуя не очень удачному браку с менее очаровательным супругом. Для света роман — спектакль, за которым они готовы наблюдать с интересом, сохраняя приличия. Во втором варианте акценты расставлены иным образом: герои предчувствуют, что женщина плохо кончит, осуждают ее, активнее сплетничают и дают оценки уму или глупости Каренина, дурноте или красоте Анны. Здесь нет интриги, лишь экспозиция из какофонии голосов, которая, возможно, не сможет завлечь читателя так, как очарование сильной фразы «Все счастливые семьи…». В третьем варианте перед читателем предстает роковая женщина, которая уже вкусила разврата. Нет акцента на семейной теме, нет психологического раскрытия персонажей, присущих итоговой версии. Читатель сразу знакомится со светским обществом, не возникает интриги (кто же Анна? почему многие события будут связаны с ее судьбой замысловатыми узлами сюжетных нитей?), все дается «сразу в лоб». Михаил Михайлович (Каренин) воспринимается как страдалец, христианскими идеями, смирением и прощением он напоминает Платона Каратаева. Данный вариант начала более динамичный, сразу происходят временные перемещения, много нарраторов, к которым читатель не успевает привязаться. В каноничной версии романа в самом начале предстают два героя, чьи семейный взгляды противопоставлены друг другу (Облонский и Левин). В данной версии антагонистами становятся Михаил Михайлович и Балашов, которые стремятся заполучить Анну. Лаконичностью описаний и сокращенными предложениями вариант больше напоминает план глав, нежели развернутое повествование. Происходящее рисуется несколькими штрихами, акцент сделан на диалогах героев, это чем-то напоминает стилистику «Повестей Белкина» А. С. Пушкина. Четвертый вариант сразу выводит на сцену Нерадова, реакция старушки графини на его появление намечает социальный, а переживания матери о браке сына — любовный конфликты. Однако в итоговой версии романа эта проблематика представлена более элегантно. Радость Константина от обладания физической силой, интеллектом и прожектами, атлетические кульбиты не вяжутся с образом стеснительного, вдумчивого и сомневающегося в возможном семейном счастье Левина. В итоговой версии романа собрались лучшие черты каждого варианта: важную роль играют детали, Толстой раскрывает героев через их действия и речевые характеристики, психологизм героев побуждает понять каждого, темы социальных конфликтов, благоустройства окружающего макрокосма мира и микрокосма семьи, истинные и ложные, чувства героев создают масштабный мир и др. Так в мастерской гения графические наброски «Молодец-бабы» превратились в монументальное, детально выписанное масляное полотно изумительной картины «Анна Каренина».