* * *

 Каракуль вьется мелким бесом,
 Луна заходит за ТЦ.
 Мне никуда теперь не деться,
 Пока улыбка на лице.
  
 И ты, и я, и мы во власти
 Ее, но это не впервой.
 Наутро ночь раскроет пасть и 
 Отпустит пленников домой
  
 Меня, тебя и месов белких
 В каршерингах и МЦК.
 Одни — игравшие в гляделки,
 Другие точно в дурака.
  
 И что там вьется перед нами?
 Так постепенно из ночи 
 Мы в белый день перерастаем 
 По завитку каракульчи. 

* * *

 Умять пирог и чаю выпить литр,
 Смотреть в закат на розовые дали,
 Не думать ни о чем, закрыть калитку.
  
 Пусть дачный домик никакой не замок.
 А помнишь, мы такого ожидали —
 Несбыча мечт как баг и сбой программы.
  
 Занять себя не книгой со стихами,
 А делом — что-то выкопать, ошкурить.
 Другие, я смотрю, вовсю копают.
  
 Клочок земли ждет выпаденья яблок.
 Нам август строит рожи, брови хмурит
 И хнычет, как расхристанный ноябрь. 

* * *

 Ни облачка, ни яблочка, побеги
 Твоих цветов
 И подоконник бел. 
 Мне кажется, что я
 Стою в аптеке
 И почему-то 
 Покупаю мел. 
  
 Ни воду, ни презервативы, 
 Ни новый паспорт, 
 Ни цветов иным. 
 А известняк, 
 Чтобы писать 
 «прости меня»
 И «я здесь был».
  
 И если кто-нибудь 
 Однажды прочитает
 Мои послания 
 И не пошлет меня,
 То не потонет 
 Наш с тобой «Титаник»,
 С катушек не слетит Земля...
  
 Как я слетал 
 И часто больно падал,
 В аптеку ноги сами привели:
 Мне мела, мыла, льна и адвоката,
 Чтоб защищал от пыли и от тли, 
 От светофоров долгих и печальных 
 От гущи встреч, от боли, ото льда. 
 И подоконник — те еще скрижали.
 Я больше не приду сюда. 

Елочка-96

 Растираю иголки еловые
 В руках до трухи. Аромат
 Слышится, и все новые
 Годы мои летят
 Перед глазами медленно.
 Елочка, ну-ка, гори!
 В ее огоньках растерянных
 Столько земной любви.
 Сколько уже не вынесет
 Сердце теперь мое.
 Мама и папа были здесь —
 Молодости водоем.
 Стол раскладной, салатов сто,
 Метели степной вальсок.
 Мне любопытно подарят что.
 Под елкой лежит мешок.
 И нет, совсем даже не пустой —
 В нем настоящий я.
 Год за окном девяносто шестой,
 Первое января...  

* * *

 В этой большой реке
 Легкость моя погибла
 Бесславно и налегке.
 Нет у нее могилы.
 В этой воде и ты
 Из двух десятков разных.
 В ней все мои мечты —
 Находки для водолазов.
  
 Камнем на шее дни —
 Ноша своя не тянет.
 В реку я ту ни-ни,
 Разве что пить горстями
 Воду ее, как мед,
 Сказочный и забытый...
 Мимо, смотрю, плывет
 Разбитое корыто.
  
 Легкости не видать.
 Сгинула прочь беглянка.
 Никак не течет вспять
 Река, и на обманку
 В ней ничего не поймать. 

* * *

«Последние дни, когда Тониночка болел, яему все время говорила: “Тонино, ятебя любила всю свою жизнь, даже тогда, когда тебя незнала”. Онповернулся комне исказал: “Аятебя итеперь люблю”. Язакричала: “Ия, ия!” Тогдаондобавил: ?Ипотом тоже”».

Лора Гуэрра

 Я хочу выучить шорский,
 Чтоб говорить на нем только с тобой.
 Ты тоже со временем его выучишь,
 А все вокруг будут думать, что мы сошли с ума.
 Иначе на кой черт нам шорский?
 А вот! Наш собственный язык, 
 Практически неизвестный,
 Во всяком случае в Москве.
 «Мен саға кӧленчам», — ты будешь шептать мне наяву и в часто повторяющемся сне.
 А я буду отвечать: «Я тоже, я тоже».
 По-русски.
 Потому что шорский я никогда не выучу.