1. Люди в кафе. Немецком? Австрийском? Пиво бликует и стынут сосиски. Глади залива: В тумане зависли ивы да вербы. — Просто пейзаж, не ищите в нем смысла. 2. Польша, Судеты: все было так быстро. «Тигры» под Вязьмой, в пустыне ливийской. Так далеко иль, может, так близко?! Жизнь заставляет всех торопиться: Серьги — в ломбарды, муку — по крупицам. (Западный фронт у германской границы.) Bruder ваяет бюсты нацистов, English зубрит по ночам его sister. Время взорвется бомбой английской. Над Кенигсбергом? В небе берлинском? — Просто сюжет, не ищите в нем смысла. 3. Блюзы играла жизнь-пианистка; рушила Стену, немея от свиста. (Отверженная гордость подвигу равновелика в Германии, оглохшей от собственного крика.) 4. Ангел в плаще, с ликом арийским встречных прохожих подслушивал мысли. Евро кривая над Рейном зависла. — Просто объект, не рождающий смысла. 5. В ямах дворов лишь бесы да птицы. Беженец-ветер в метро приютился. Ты умираешь, ты хочешь молиться, жить еще долго… просишь проститься. Ангел крылатый с ликом ливийским так далеко… Фантастически близко.
Потаенная Пруссия
Стыд — это сон. Ты очнешься под сводами, Там, где кончаются войны и споры, Вспомнишь кошмар свой про город обглоданный И не узнаешь себя и собора. В новом году наяву тут проснусь и я В светлой мансарде. Окно мне покажет, Как тут моя потаенная Пруссия Дышит из трубочек паром лебяжьим. Бейся о панцирь небес амальгамовых, Теннисный мячик балтийского солнца! Хворый трамвай, по проспектам прихрамывай В храм, где русалкою крест обернется. В дом, где живут, не тужа, за оргáнами Духи поэзии, веры и звука, В мир, куда ложью, огнем и таранами Серости к нам не пробиться сторукой. Ветви и снег — все застыло гравюрами, Холод скребет в тайную дверцу. Греются бог мой и Бах под нервюрами, Кнайпхоф стучит терракотовым сердцем.
Конкистадор из хрущевки
Чернила внедряются в кожу Словами живого письма, Над ним посмеяться не сможет Надменная донна, жена. — Хозяйка морей и короны, Инфанта, моя госпожа, Эскудо, солиды, дублоны, Как листья, над вами кружат. Вы деньгам не знаете счета, А я их клинком добывал С тяжелой испанской пехотой, Шагая за огненный вал. Сокровища — мутные реки — Стекаются в дамский чулан И падают навзничь ацтеки, И рушится Теночтитлан. Легко обвиваете шею Рядком пламенеющих бус, Но вымпелы черные реют — Пираты громят Веракрус. Колония стала могилой, Но вам эта смерть не к лицу, И вы улыбаетесь мило Придворному фату-самцу. Над темным потоком Табаско Сойдутся армады мошки́, Сгустятся над пальмами краски, Закончатся эти стишки. «Дублоны, солиды, эскудо?» Копейки на карте лежат. — Когда ты помоешь посуду? — Вдруг спросит моя госпожа.
С Балтики на Сахалин
Их не утратишь через годы,
как невозможно дважды с ходу
войти в одну и ту же воду
и как нельзя гасить маяк.Сэм Симки
Над крутыми бортами обрывов Поднимаются тысячи мачт. Вместо паруса — хвойная грива И бельчата курсантами скачут. Я спокойно дойду по шкафуту До веревочных трапов на пляж, По Самбийской тропе в Карафуто Доберусь через мраморный кряж. Наши кручи врезаются в море Там, где лес, — это флот, лес не храм. За немыми воротами Тóрии Отсыпается древний Краам. У сигнальщика пост несчастливый, Но сигнальщик у нас — первый сорт: Подмигнет темноокой Аниве Долговязый пруссак Брюстерорт. Волны шлепнут по плечикам звонко, Пелериною стая взлетит, Но в глазах нелюдимой японки — Чернота, воронóй сталактит. Тьма повсюду, от носа до юта И не берег, планеты плывут. Млечный Путь выгибается круто В неевклидовый свéрлящий жгут. Я отдам свою вахту кому-то И спишусь на Варникенский пляж, Там, где все маяки Карафуто Семафорят мне в душу: «Ты — наш».
Виза Пушкину
Я плакать и скучать не буду По русской речи на других устах. Варшава, Ополе, Оструда — Чужой язык, чужой устав. Иная пьет со мной обида, Поруганной глядит весной: Меж Беловодьем и Колхидой Томится друг невыездной. Махнет ресницами, закроет Глаза и знай себе парит. Над краем змей и землероек Летит пиит на славный Крит. Очнется: за окошком Сороть Влачится скорбно в тишине. Над нею саван туч распорот Лучом, но света ближе нет. За тем сверкающим пределом Надмирный дышит Альбион. Мой друг как будто в зале белом И визою вооружен. Гудит снаружи всё, несется И кущи туч как толщи вод. Как стратосфера отзовется В стихах про гончий небосвод? Веселый смотрит Александр На Рим стоглавый, на Милан, На громоздящиеся Анды, Где кличет прошлое орлан. Да, нé был Пушкин за границей (Оставьте бедный Эрзерум), И недолюбленною птицей Глядело сердце в ясный ум. Долги и служба, как вериги, Тянули вниз. — Прощайте все! Пройдут столетия и книги Поднимут к Млечной полосе. Сквозь турникеты космопорта «Онегина» протиснется строка, И оборотами другого сорта Аресовы опишут облака. Мы утоляем словом жажду, Обогащая русским Word. Нас миллионы, значит, каждый Возносит Пушкина на борт.
