История ребенка, который удивляет, веселит и бесит, в исполнении его отца
Что в имени (вместо предисловия)
Давным-давно один человек обожал произносить вслух иностранные имена и фамилии.
— Знаешь, что я читаю? — спрашивал он кого-нибудь.
— Ну?
— Вот, смотри.
И показывал книжку под названием, допустим, «Весь мир в кармане».
— Вот. Джеймс Хедли Чейз.
Оппонент в благоговении замирал.
— Понял, да? Джеймс Хедли Чейз.
Надо было слышать, как он произносил эти три слова. И надо понимать, от чего происходило его удовольствие. От того, что он, значит, практически по-английски говорил. Как носитель языка, в совершенстве им владеющий. Свободно! Д-ж-е-й-м-с Х-е-д-л-и Ч-е-й-з. Правда, замечательно? И еще. Э-р-л С-т-э-н-л-и Г-а-р-д-н-е-р. Обалдеть!
Я, кстати, тоже неровно дышу по отношению к некоторым именам. Но — по другим причинам. Более «тактильным», что ли. Например, мне нравится говорить Лили Собески. Очень нравится! Лили Собески… Как будто сначала чешут под подбородком, а потом неожиданно дают короткую сухую пощечину.
Или вот: Кирстен Данст. Роскошно! Попробуйте сами. Произнесите вслух: Кирстен Данст! Так с треском далеких мушкетных выстрелов рассыпаются искры бенгальских огней.
Софья Юрьевна Ильина — тоже хорошее имя. Но — из совсем другой оперы. Наобум его не произнесешь, тут антураж нужен. Что-нибудь такое усадебно-дворянское в летний полдень. Когда вдалеке барский дом, беседка утопает в зелени, столик, покрытый скатертью, уставлен предметами чайного сервиза, самовар уже подостыл. Слуги разбрелись после обеда. Ветерок едва шевелит травы, комарам — рано еще. Истома повсеместная…
Неплохо бы выпить, для разнообразия, но графинчик пустой, посылать за новым — лень. К тому же дама напротив, за столиком, явно не расположена. Это у нее в вашем присутствии — всегда почти. Да только от того не легче.
Надобно сказать хоть что-нибудь, ради приличия. Но какими словами? И откуда взять их сейчас?
— Софья Юрьевна! — все-таки пробуете вы.
— А? Что?
— Нет-нет, ничего… Это я так…
Дама наследственно зыркает глазами. Веер в ее руках изгибается до хруста.
Право же, неловко как… Но что же делать?
Птица какая-то села на ветку рядом и, воспользовавшись свободой, тут же упорхнула прочь.
— Знаете, — спохватываетесь вы, — а ведь я с самого утра еще не причесывался!
— Да что вы говорите?!
— Правда-правда. Да-с… Как с утра встал, так и…
Дама пытается скрыть презрение, но безуспешно.
«Боже мой! — ясно показывает ее взгляд. — Что за люди! Все одно!.. все одно…»
Фрагмент книги
Начало начал
Невозможно, совершенно нереально спать, когда двухлетний «человек», этот насквозь энерджайзерный дуремар, орет и гоняет по квартире!
Нечленораздельные звуки сменяются полураздельными, разделить их полностью с первой попытки не удается, разносятся вопли и плач, потом начинается хихиканье, следом — звук, с которым тяжелоатлет рвет штангу, затем берется игрушечный мобильник, и существо во всю свою притворно детскую глотку оглушительно произносит:
— АЛЕ!!! ДА!.. ДА!.. ДА!.. ДА!.. ДА!..
И так примерно семьдесят четыре раза.
Вдвоем дома
Этот ребенок — в смысле, моя дочь, — здорово преуспел в жизни, будучи оставленным один на один с папенькой, поскольку маменьке тоже нужно иногда куда-то съездить, развеяться, потусить, да и вообще привести себя в чувство.
Моя дочь — в смысле, этот ребенок, — за отпущенное ей время успела всласть пообщаться со своим родителем. Грех жаловаться, когда общение включает бесконечные призывы «бегать!» и «летать!», тысячекратные повторения односложных фраз, среди которых лидирующая — «Соня сломала… Соня сломала…», целенаправленные попытки вырвать у оппонента кадык, проредить растительность на лице, оторвать щеки и подвергнуть его любовной асфиксии, демонстрации обожания, напоминающие контакты собак с падалью, перманентные вложения перстов во все, до чего дотягиваются руки, стремление тщательно обнюхать руками захваченное, мочеиспускание в горшок, устанавливаемый во всех доступных точках жилплощади, и отказ от ужина. Последнее обстоятельство привело к скандалу, изгнанию златокудрого шибзда за пределы кухни и ругани, заполняющей педагогический вакуум.
Ранним вечером в нашей квартире оформилось жалкое подобие нейтралитета. Я силился прожевать макаронные изделия, дочь листала книжки под оглушающее сопровождение музыки…
Спустя какое-то время, под гнетом зоологического атавизма, я решил прижать родное дитя к сердцу, но, войдя в комнату для игрищ, улицезрел итог коммуникабельности: организм вырубил абонента. Она валялась ничком на полу, рассматривая примерно четвертый сон по счету.
Родственные чувства
Жена иной раз, дабы ублажить почтенное собрание, спрашивает ее:
— Кто у тебя папа?
— ГУМАНОИД! — строго ответствует шибзд.
Стремясь упрочить реванш, жена интересуется далее:
— А мама кто?
— ГУМАНОИД! — ответствует шибзд.
Ну, понятно. В нашей семье нормального человека не встретишь…
А тут еще вон какую моду взяла. Требует, чтобы я ложился на край постели, после чего сталкивает меня на пол. А я что? Я не против. Честно исполняя отцовские обязанности, транслируя вопли, лечу в пропасть. Падаю, как положено, не группируясь, словно шмат говядины в сковородку-тефаль. Экзекуция повторяется до тех пор, пока соседи не начинают колотить по трубам.
Потом наступает минута фронтового затишья. Я наконец могу устроиться на постели по-человечески, с книжкой.
Преисполненная ангельскими намерениями, змеею подползает дочь.
— Ложись, папа. Ложись…
Вяло огрызаюсь:
— Я и лежу!..
— Нет. Ты вот так ложись.
Меня толкают ладонью в грудь, требуя, чтобы я непременно лег навзничь.
— Ложись, папа. Да. Отдохни. Да.
Шибзд утвердительно машет головой, как цирковая лошадь.
— Вот подушка, папа. На. Подушка. Ложись.
Под голову мне суют думочку.
— А это не надо.
Книжку отбирают.
— Лежи, папа. Да… Отдохни. А я тебя… душить буду.
Маленькие ладошки смыкаются на горле родителя.
Открывая новые земли
Кризис рождаемости, говорите? Я вам скажу, что такое кризис рождаемости.
Это когда двери вагона расходятся в стороны и вы видите спины.
Банку со шпротами открывали? Помните, как они там лежат: спина к спине, без малейшего зазора? Вот так же и здесь. Двери закрываются, поезд уезжает, а вы остаетесь на станции.
Вот это он. Кризис.
Но в субботу, конечно, полегче. Я потому и решился пуститься во все тяжкие. Вместо того чтобы традиционно выковыривать какашки в песочнице соседнего двора, мы с дочерью, никого не предупредив, «без объявления войны», сели в метро и отправились на Красную площадь.
Уже спускаясь на эскалаторе глубоко под землю, я неожиданно вспомнил, что моя полиция меня стережет. Паспорта с собой нет, а без формальностей породнить невинное дитя и перекошенную, поросшую буйным волосом рожу сопровождающего не удастся. Может, эскалатор остановить? Развернуть его в обратную сторону?
Я представил, как нас окружают чужие люди в форме, оснащенные дубинками, наручниками и пистолетами. Игнорируя мое возрастное старшинство, они спрашивают ребенка:
— Девочка, ты почему здесь?
— Почему? — повторяет шибзд.
Отлично! Я мысленно потираю руки.
У Сони есть одна особенность. Чувствуя подставу, она предпочитает не распинаться, а просто дублирует вопросы. Допустим, ей говоришь: «Соня, зачем ты это сделала?». «Зачем?» — отвечает Соня. «Вот я и говорю! Это я тебя спрашиваю — зачем?» «Зачем?» — отвечает Соня. Оглоблей не перешибешь.
Возрадоваться намечающейся потехе я толком не успел, у меня спросили документы. О, где мне взять их теперь?!
По рядам блюстителей порядка прошло движение — наручники звякнули, дубинки возбудились.
Я понял, что юмор ситуации исчерпан, и в легкой панике нагнулся к дочери.
— Соня, — сказал я ровным, пока избавленным от дрожания голосом. — Соня, ты меня слышишь?
Девочка внимательно осматривала полицейских. Лицо ее хранило крайне серьезное выражение.
— Соня, послушай, — с умышленной лаской продолжал я. — Посмотри на меня, Соня. Скажи: я тебе — кто?
Она перевела взгляд на меня.
— Ну? Скажи. Так, чтоб эти дяди услышали. Кто я тебе?
— Гуманоид! — задорно объявил шибзд.
В ту же секунду мои почки узнали, что самое страшное в жизни — не пиво…
М-да… Хорошо хоть, фантазия остается в своих правах, не претворяясь в действительность. Но полицейские, по слухам, чувствуют флюиды страха, расточаемые злоумышленниками.
Едва мы вышли с эскалатора на перрон станции, из группы людей в форме отделился один — чудовищно большой — и взмахом руки потребовал остановить движение.
Сердце, тренируясь, гулко упало в штаны.
«Все… — догадался я. — Появляется шанс оказаться в утренних газетах».
— Извините, — молвил сотрудник правоохранительных органов, — а девочке вашей сколько?
— Два и пять, — ответил я, рефлекторно для солидности накинув один месяц сверху.
— Красавица!.. — восхитился страж.
Проехав станции две, я наконец смог восстановить ровность дыхания.
Бунт
Если на улице встречается лужа, удивительная Соня непременно в нее упадет.
Есть, есть в умалении до малых сих какая-то неизъяснимая радость — особенно если не перебарщивать, а так лишь, иногда, от случая к случаю, раз в год, не больше…
Хотя бы раз в год с ребенком нужно гулять, это известно. Миссия сопровождения перестает казаться пыткой, когда ребенок внятно говорит, чего ему надобно в настоящий момент. Другое дело, что соразмерность — удел высокоразвитых существ, но не кандидатов в оные.
Катание на поезде, катание на машинках, катание на самолетах, качание на качелях были уже позади, и я известил о возвращении домой. Ритуальные пляски в такой момент заключаются в многократных взаимных уверениях сторон о недопустимости повтора развлекательных действий. Стороны торжественно объявляют Последний Раз, то есть заключают своеобразный пакт, легитимности и надежности которого могли бы позавидовать Молотов с Риббентропом.
Естественно, договоренность была нарушена глумительным образом. Не успел я повернуть к дому, как существо, застыв между родителем и цитаделью развлечений, пустилось в отрыв.
Раздался истошный вопль:
— НЕ ТУ-ДА-А-А!!!
Гуляющие рядом карапузы, а также их родители вздрогнули и повернули головы в нашу сторону.
Соня вздымала руки как солдат, получивший в спину автоматную очередь.
— СЮ-ДА-А-А!!!
Жестом олимпийского метателя дисков она показала — куда именно.
— Нет! — молвил я с густопсовой непреклонностью. — Мы идем домой.
— НЕ ТУ-ДА-А-А!!! СЮ-ДА-А-А!!!
— Нет! Я сказал!..
— А-А-А-А-А-А!!!
Брызгание пеной Гуманоид еще не освоил, но во всем остальном падучая исполнялась квалифицированно.
От нас бежали все помойные коты и чумавозные собаки.
Маленькая девочка каталась по земле, надувая туловище; детали гардероба, разбросанные повсюду, трогательно лежали в пыли; сухие веточки и палые листья путались в роскошных локонах; осень золотым убранством отмечала погожий, переменчиво теплый день; увенчанное синевой неба в сопровождении многоцветия ароматов, по-особенному волнующее благорастворение воздухов, сопутствующее увяданию природы, означало готовность к скорой зиме, каковая уж точно не заставит томить себя, дабы лишний раз милосердными снегами своими пасть на грешную землю и укрыть на ней всяческое безобразие.
Близился обед.
Выходные будни
Лучшие убийцы, вы знаете, получаются из детей.
Действуют они, как правило, медленно. Но не всегда.
Допустим, вы можете принять расслабленную позу, после чего ребенок, издав рестлинг-вопль, обрушится своей пятой точкой на ваше солнечное сплетение.
Или вы можете застать ребенка, скорбно разрывающего на себе одежды, а в ответ на вопрошание: «Что происходит? почему ты плачешь?» — прозвучит спокойное и бесхитростное «ничего, просто так».
Да и, по правде говоря, самостоятельному чаду вы не нужны. Он сам, без посторонней помощи может, упав лицом вниз, стесать нос до основания. Очень затейливая «витрина» в результате получается — словно бы милое дитя долго и со всем педагогическим тщанием охаживали монтировкой.
Бегство от действительности, которую никто не заказывал, лучше всего обеспечивать с помощью труда. Однако нет никаких гарантий, что в момент максимального усердия, когда пот на вашем лбу фактурно загустел от поднимаемой неисправным пылесосом пыли, ребенок не войдет в комнату и, критически оценив мизансцену, не произнесет вяло:
— Ты на меня не смотри. Ты делай, делай…
Возражать бессмысленно.
Близкие все ближе
Случается, девочка допускает особенно заметную, досадную оплошность, и тогда я спрашиваю:
— Соня, ты помнишь — где у тебя ум?
Дождавшись, когда она приставит указательный палец к своему лбу, чванливо подытоживаю:
— Вот! Пользуйся им!
В три года у Софьи Юрьевны появились кое-какие манеры. Например, она уже в состоянии закатывать глаза, выражая тем самым усталость от жизни и безмолвно сообщая окружающим: «Гос-споди! Как же вы все меня достали!..»
Хорошая девочка. Далеко пойдет. Нам, главное, в сторону вовремя отскочить.
А пока я счастлив. И стараюсь игнорировать банальные недуги.
Сначала поболела жена, за ней — Гуманоид, со всей дури получивший мячом в голову.
К вечеру температура немного спала, и Гуманоид спросил:
— Когда я уже начну все понимать?
Грустное молчание было ему ответом.
Теперь, после декларативной контузии, ребенок не просто стоит в «воротах». Он обхватывает голову руками, закрыв себе всяческую видимость, и орет со всей мочи:
— НЕ ДЕЛАЙ БОЛЬНА-А! НЕ ДЕЛА-А-АЙ!!!
В плане узаконенного спортивного вандализма и сопутствующей ему надсадности мы превзошли даже американскую разновидность футбола. Я могу сравнить это с процессом открывания бутылки шампанского. После того как очередной день рождения девочки был подтвержден салютом, с полагающимися салюту распитиями, возгласами, гримасами, полуночным бдением и пограничным общественным беспорядком, у девочки опять же что-то где-то непоправимо сместилось внутри, после чего она любое характерное видоизменение облика рара (триумф в глазах, бутылка в руках) воспринимает как прямую и явную угрозу. И кричит:
— Не нада ба-бах! НЕ НАДА-А!
Не смешное
Самые лучшие часы, которые я когда-либо видел, были однажды подарены нам с женой. Они выглядят как полное собрание Ницше в трех сцепленных вместе томах. Муляж внушительных книг черного цвета, переплет благородный, на корешке левого тома строгим, чеканным серебром выведено «NINE», на правом — «THREE», эпицентр среднего корешка источает тончайшие паутинки стрелочек, которые как бы и словно бы незакрепленными скользят в невесомости.
Помню, во время последнего переезда я с особым тщанием контролировал транспортировку нечаянно обретенного шедевра, способного беспрестанно ласкать взор и услаждать вкус самого педантичного, требовательного и взыскательного ценителя красоты. Многое, многое сложилось и совпало для меня в этом изделии: образ книг, эстетика окончания всего сущего, метафора бритвенного лезвия, гипербола тика… много чего.
Так вот.
Сегодня, вернувшись домой, я по привычке глянул на драгоценные часы и… взгляд мой остановился.
Нет, они ходили. Вы же помните, с чего я начал свое скорбное повествование? С утверждения, что эти часы — самые лучшие. Но теперь часовая стрелка их выглядела немножко по-другому. Она словно бы усомнилась в своей значимости и оттого неизбежно повредилась в геометрии. Минутную постигло еще большее повреждение, хотя она, несмотря на сколиозный изгиб, умудрялась, как и прежде, показывать точное время. Наконец, секундная — краса и гордость моих зрительных предощущений, намек философствующий, гамма, облеченная в материю, — словно бы из задницы вынутая, штопором своего новообразованного естества трепетала хлестче пепла Клааса.
Я все понял… Я понял все. Даже какое-то время (время! убийца! ты вынуждаешь нас прибегать к услугам часов!) извращенным образом любовался, воззрившись на случившееся поругание. Потом огляделся вокруг, но, к величайшему сожалению своему, не увидел ни бейсбольной биты, ни даже маломальской… этой… как ее? Там к рукоятке на цепочке колючие шарики приделаны… В общем, не важно. Не было ничего! Оставалось вернуться в русло безрезультативной педагогики.
Я открыл дверь в коридор и позвал подчеркнуто нейтральным голосом:
— Со-о-оня-а!..
— Что? — издалека донесся мерзко-ангельский голосок (таким он показался мне сейчас).
— Можно тебя на минутку?
«Вот так с ними надо, — подумалось вдобавок неожиданно, — аристократически!»
Гуманоид вошел в комнату и приблизился.
Я подвел его к часам и, указуя на них вмиг набравшим авторитета перстом, страшно осведомился:
— Что это?
Процессоры в мозгу Гуманоида словно бы ударило током. Они выстроились в единую, неумолимо логическую цепочку, исключающую запасные аэродромы, планы би, мимикрию под ветошь и симулякр эпилепсии.
— Что это? — повторил я тише, с темно-синим грозовым оттенком в голосе.
— Я-там-сейчас-мне-полежать-еще-надо… — захлопотал Гуманоид помертвевшими губами. — Я-сейчас-мне-там-булочку-еще-дали-доесть-на-полдник…
— Отвечай мне, — гибельным шепотом предпринял я еще одну попытку. — Что… это…
— АААААА!!!
Дознаваемую отшатнуло назад.
— ОТПУСТИ! НЕ ДЕРЖИ МЕНЯ! НЕ ДЕРЖИ-И-И!!!
Ретировалась, попутно опрокинув за собой кое-какую мебель.
На отдыхе
Дача, как феномен, по праву хорошо рифмуется в России с одним только словом, символизирующим кровь, пот и слезы. Впрочем, еще на даче можно поиграть с ребенком. Ведь любому ребенку «нужен родитель», не так ли?
Сегодня играли ровно три раза. Сначала — в маленький желтый мячик, который то и дело норовил повредить цветы. (На нашем участке, если кто не знает, цветы растут в самых неожиданных местах — преимущественно в тех, куда катится мячик). Потом, чтобы не мучиться, взяли другой, напоминающий футбольный. В конце концов, пластинку решили сменить. Ведь всего на даче три мячика. Последний — фиолетовый, полусдувшийся, набухший от сырости — своим внешним видом тщательно маскировал принадлежность к какому-либо виду спорта.
— Долго играем… — удовлетворенно заметила Соня.
— Ага! — ответил я, в кои-то веки чувствуя себя настоящим отцом.
— Долго, да! — радовалась Соня.
— Точно!
— Хи-хи-хи.
— Ха-ха-ха-ха.
— Все. Свободен.
— ?!
Таким образом Гуманоид решил поощрить мое усердие. И даже сделал в мою сторону милостивый жест ручкой, каким обычно с плеча смахивают перхоть.
Через секунду девочка уцепилась за верхнюю перекладину «ворот» — остова, на котором когда-то висел диван-качалка. Конструкция слегка накренилась.
— Соня, упадешь!
Maman подошла, как всегда, бесшумно.
— Ты слышишь меня?!
— Слышу!
— А если слышишь, то слезай.
Шибзд спрыгнул и с неудовольствием обернулся.
— Внизу ножки не закреплены, — сказала maman. — А ты лезешь. Загремишь под фанфары — что мы тогда будем делать?
— А ты дома сиди — и ничего не увидишь.
— ?!
Мaman не удалось подобрать реакцию на совет. Оставалось им только воспользоваться.
Мы ушли в дом.
Новая жизнь в старом сосуде
Подойти и сесть рядом. Может, даже — на колени. Так удобнее обнимать рукой шею. Сесть и произнести спокойным, ровным голосом:
— Послушай…
Выдержать паузу и продолжить:
— Погоди минутку, слушай… не отворачивайся, посмотри на меня… Да, вот так.
И — дальше. Сумбурно, с огнем. Жаркими губами, подернутыми невысыхающей влагой:
— Я знаю все, что у тебя внутри… Правда, знаю. Это заметно… Отчаяние твое, беспричинный страх. Скука… Затхлая скука и проблески надежды… Не надо бояться ничего. Просто так — не надо. Все эти… вздрагивания. Миллион их было! И все они… ни к чему. Не привели ни к чему. Только силы отняли. И время. Отъели жизнь по кусочку… а не надо. То, что вменяешь себе в грех. Не мне судить о том, правда. Но и не тебе. Правда!.. Ты все давно уже понял, по-разному принял и осознал. Теперь нужно идти дальше, ведь впереди еще дела… много дел… Какие-то из них без тебя не осилят. А есть и такие, которые уготовлены для тебя только… Послушай. Посмотри на меня… Да, посмотри. Вот так… Работать можно с бременем в памяти, а ты «украсил» им совесть. А тебе ведь — работать. Как и раньше, много. Над собой. Твое рабочее место ты знаешь. Остальное должно ждать. Стоя в очереди, ждать. Распорядись правильно своей жизнью. Умело расходуй свои силы. Оставайся девственным и трезвым. Ты еще должен помнить, что это такое. Не стой и не ной. Следуй за белым кроликом в сердце.
Она улыбается хитро, но ласково. Немного подается назад, давая лучше рассмотреть себя.
— Сердце еще бьется, правда ведь?.. Пусть и не так, как раньше.
Сознательно молчит. Потом произносит:
— Любви больше не будет, мы оба это понимаем… Бог соединяет людей не для оправдания страсти, а для того, чтобы, преодолев ее, мы преображенными входили в новую жизнь. Не соучастниками порока, не любовниками или супругами, даже не мужчиной и женщиной… но братом и сестрой. Равными перед Создателем.
Я слушал смиренно. Мне некуда было деваться.
— Ты знаешь прекрасно все, просто еще не созрел. Но силы для этого есть, есть!.. И время тоже. Тебе только сорок теперь. Будущее никто не отнимет… Я останусь с тобой… в нем. И я тебе помогу… я поздравляю тебя…
И больше я ничего не слышу.
Да…
Вот так бы она сказала. Могла бы сказать. Но ей не хватало возраста. Элементарных биологических лет. Поэтому она просто подскочила, вытаращив все свои глаза и косички, и выпалила:
— ПАП! С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!!!
И протянула детский рисунок…
Что-то провернулось у меня внутри…
Спасая ситуацию, я указал пальцем вверх.
— Смотри, как самолет летит!..
Вслед за мной Соня подняла голову.
Какое-то время мы разглядывали небо…
Иногда нельзя себе позволить плакать наружу. А для того, чтобы плакать внутрь, необходимо задрать подбородок.
