1
Дина была донором, но донорство не любила.
Ввязалась в донорство так, из-за брата и его несносного костного мозга.
В пункте крови давали печенье «Юбилейное» и кусковой сахар на рифленых пластмассовых тарелках. Заставляли пить чай. На вкус — как детство или больница, приторный. Стены в буфете были обиты какой-то голубой, странной плиткой: с колосьями. Над старомодным чайником висела выключенная кварцевая лампа, о которую бился холодный в любое время года свет. Правый рукав Дина заворачивала заранее — волнистой, разбухшей от помытых рук, юбилейно-печеньевой каемкой.
Младший брат, Лева, болел. Серповидноклеточной анемией: гемоглобин в его крови строился в форме полумесяца. Дина изысканно прозвала его мусульманином. Полтора года назад, когда решились на трансплантацию (мусульманин это обсуждать не любил), проверили сначала сестру. Дина подошла. Раньше Дина боялась крови — и теперь тренировалась: на обычных, десятиминутных, донациях. Чтобы потом — стать братовым донором костного мозга.
— Разве можно не любить то, что делаешь добровольно, — пожимал костистыми плечами желтокожий Лева-мусульманин, — а особенно в твоем деле?
Дина морщила нос, напрягала уголки губ.
— Плевать, — отвечала Дина, — для крови — какая разница?
Во время донаций Дина смотрела видео на YouTube: не длинные, а короткие, те, которые можно листать, пока не защиплет в глазах или не заноет фаланга большого пальца. Вытягивала ноги по горбатой кушетке — морщинистой, как лоб у Дининого папы. Видео, еще видео, еще видео — и уже вынимали иглу. В этот момент — единственный за всю донацию — Дина испытывала легкость: «донорское чудо». Сладостную благодарность сброшенного груза, наглый восторг похудевшего. И, конечно, старалась не думать о тех, кто нуждался в ее крови.
«Жалкие», — думала все-таки Дина.
После донации радость от совершенного Диной донорского чуда рассеивалась, хотелось спать или есть. Словом, быть в таком состоянии, когда не можешь отличить одно физическое желание от другого, утоляя их разом. Тогда Дина пробовала волноваться о чем-то рутинном: ужине (на троих: на себя, брата и папу), домашках в университете, просроченном пропуске в бассейн, подготовке к братовой трансплантации.
Чистотел, который растянулся по бугристой стене — кто-то нарисовал на гараже, напротив больницы, — раздражал Дину. В детстве чистотелом выжигали бородавки.
Папа встречал: на машине скорой помощи. Если его экипаж возвращался на подстанцию или если вызов был недалеко. Ночью папа работал водителем скорой (приезжал под утро, с синим рассветом), а днем — в информационной донорской службе (снимал очереди в пункты переливания крови, придумал логотип для мерча донора на футболке XL, помогал искать героев статей о донорах и реципиентах).
Смуглый и сутулый, папа подходил к Дине; у него на шее смыкались кольца Венеры, а за ушами стоял не вымывавшийся, влажный, соленый запах.
— Устал?
— Очень.
— Гречку или макароны?
Папа громко ел, сморкался, облизывал пальцы. А когда открывался верхний шкафчик и что-то зазвонисто хрустально звенело, папа добавлял врастяжку:
— Ненавижу, эту, работу.
Потом что-то хлопало о стол (папа отдыхивался: «фхаа»), булькало, потом хлопало еще раз, и Лева с Диной выходили из кухни.
Дома играли в «Дом» — игру, которую Лева придумал в детстве. Нужно было выглянуть в окно — там, в стекле, бестелесными голограммами отражались постаревшие от стекольной сероты лица — и найти два любых дома. Хоть близко, хоть очень далеко. Условиться, какой дом чей, и считать, сколько в нем зажжено окошек. А потом — смотря что загадаешь. У кого больше — тому завтра покойная мама купит конфету, у кого больше — тому завтра не идти в детский сад, у кого больше — в школе получит оценку лучше, у кого больше — найдет любовь (как это?), у кого больше — тому не надо завтра на анализы в больницу, у кого больше — у того нет серповидноклеточной анемии (Лева выиграл), у кого больше — тот дольше проживет. С годами желания становились проще (получить от мамы конфету — задача всяко более капризная, чем сходить на анализы, сдавать анализы — действие не вдохновляющее, безличное), с годами щеки у Левы блекли, плечи желтели, а белки глаз принимали цвет шампанского. Сначала, до диагноза, папа говорил, что это из-за переезда в Москву.
Дома восстанавливались Динины с папой силы. Дома смотрели фильмы, кричали друг на друга, ели (один раз Дина съела так много «Юбилейного», что поневоле выбежала в туалет и срыгнула часть). Дине и папе очень важно было оставаться счастливыми: помогать другим проще, когда ты счастлив.
2
— Скажи честно, зачем ты сдаешь кровь? Из-за денег? — донимал мусульманин Дину.
Дина молчала. Мотала головой: мол, нет, и отвяжись. Щурилась от ухоженного июньского солнца.
— А из-за чего тогда? Из жалости?
Какой-то родственник, которого никогда не видели, подарил Леве сертификат в салон тайского массажа. Шли на Левин массаж вдвоем.
От самого четырехколечного фасада у входа в метро вплоть до улицы с массажным салоном прошлой ночью что-то праздновали: весь асфальт был усыпан тонкой дорожкой из конфетти. Красочное и почти не испачканное, оно расщемлялось на кружочки, полосочки и дождины, похожие на цветные капельки крови.
— Лев, бывает у кого-нибудь кровь других цветов? — спросила Дина.
— У мечехвостов вроде. И осьминогов.
— А какая у них?
— Да разная. Голубая. — Лева поддел ботинком светло-синюю капельку. — У таких чудиков, как я, кровь тоже, знаешь ли, не идеальная.
Дина усмехнулась. Подумала, отчего никогда не чувствовала всерьез, что Лева болен. Наедине с собой — что она испытывала по этому поводу? Другое дело, в разговорах с другими: там делаешь сочувственное лицо, говоришь о мусульманине чуть тише, больше молчишь. Представляешь Леву, четырнадцатилетнего, желтокожего; его вычурную щербинку между зубами и галактику блеклых веснушек. Футбольные фанаты болеют за свою команду: болела ли когда-нибудь Дина за брата, за папу? Повезло, что Дина их почти не любит. Тем, кто любит больных, — невыносимо.
— Пришли, — сказал Лева.
Дина ждала час в массажном салоне, ее поили шиповником и кормили сушеным манго; предложили засунуть в ботинки ультрафиолетовый прибор, чтобы их просушить. Дина отказалась. Манго был вкусный, не обваленный в сахаре, а сладкий по-настоящему.
Когда Лева-мусульманин вышел, отдохнувший, но встревоженный, Дина красила губы блеском. Леве налили шиповник в пластиковый кофейный стаканчик. Он взял стаканчик распаренной, масляной рукой.
— Представляешь, — проговорил мусульманин вполголоса и повертел между пальцами ломтик манго, — мне кажется, у нее что-то случилось.
Левины руки были бледными, особенно ногти — как будто бы на каждый палец поочередно нажимали до белоты.
— У кого?
— У тайки, которая делала мне массаж.
— Ну и что?
— Она плакала. Мне на спину капнуло. И руки дрожали.
— Во время массажа?
Двое вышли, перебежали к пристройке напротив, прислонились к шершавой запасной двери под козырьком: Лева решил спросить у тайки, не нужна ли ей помощь. Когда болеешь сам — пытливее к боли других. Прижался точеными лопатками к Дине, ждал нужного момента.
Тем временем тайка остановилась у входа в салон. Сколупнула что-то мизинцем в носу. Выбросила в урну пустую сулею от масла для массажа. Без фирменной улыбки, плосконосая, стояла, переминалась с ноги на ногу. Зажгла сигарету и стала курить. На нее брызгало с кондиционера — и тайка боялась потушить сигарету об эту вымученную капель. Докурив, тайка достала телефон, на него тут же попала капля. То на громкой, то на тихой связи пошли гудки.
Дина смотрела на свои ботинки. На подошве остались приставшие конфетти.
— Что мы тут стоим? Ты подойдешь к ней или нет?
— Шшш, подожди.
Тайка долго говорила по телефону, смотря перед собой растерянно и тупо. Очевидно: она говорила с мужчиной. Тайский язык — высокие крики сытых чаек и плисовый шум волн — сливался с оторопью в голосе.
— Ладно, Дин, пойдем.
Но чайки разбились, шум волн затолкали по раковинам — мусульманин с Диной услышали, что плачет земная женщина: все равно на каком языке.
— Вот видишь! — шепнул мусульманин Дине, еще держа стакан шиповника. — Я же говорю: у нее что-то случилось.
Тайка заметила двоих, спрятавшихся под противоположной крышей. Сделала неопределенный жест руками, похожий на то, как складывают руки азиатской лодочкой при слове «кхотходкхаá»[1] или «кхопкхункхаá»[2], и убежала в салон. Секунду спустя она вдруг вспомнилась Дине несчастной и старой. Удивительно, как меняет женщину тревога: в восемнадцать можно запросто выглядеть на тридцать лишь потому, что кто-то бездельный что-то когда-то тебе сказал.
На лоснистом дневном небе прорезался острый серповидный месяц, и Дина вдруг спросила:
— Лев, а у тебя гемоглобин с детства такой формы?
— С рождения.
Они пошли.
3
После массажа Лева-мусульманин был в ужасе.
— Я не позволю, чтобы мне делал массаж тот, кому плохо.
Он выплеснул шиповник на тротуар и смял стакан.
Лева верил: добрый поступок не может совершить человек, который в этом не заинтересован. Расстроен, обижен, озлоблен. В противном случае это будет не благое дело, а просто действие. Подобно — с услугами. Разновидность сглаза: кофе лучше не получать от бариста, который думает о суициде (иначе вместо кофе получишь усталость), амулеты — от носивших их ранее людей с неоднозначной судьбой, массаж — от плачущих таек. Никогда нельзя сказать наверняка, не влиял ли на доброе, гуманное дело какой-нибудь эгоистический толчок.
Дина спорила.
— Хочешь сказать, если я возьму автомат и всех перестреляю, при этом думая о хорошем, это будет добрый поступок? Твоя теория дает сбой.
— А если ты поделишься со мной своим костным мозгом, ненавидя донорство?
От тайского салона поднялись вверх по мощеной улице. Лева утомился. Воздух тяжелел: Дина хотела принять душ. После донаций, спустя три или четыре часа, она тоже всегда шла в ванную. Мылилась — гель для тела пах яблочным штруделем — вспенивала пористые волосы, чесала мочалкой маковки плеч. Смывала с себя запахи больничного чая, спирта; души больных, которые липли к ней со своей немотой и благодарностью; одну тысячу семьсот сорок рублей — компенсацию питания после донации. А если что-то шло не так и губительные мысли все равно приходили в голову, обдавала горячей водой ступни и терла себя, терла, терла. Как много полезного приносит нам душ.
Вечером позвонили из центра гематологии. Дину пригласили на контрольное типирование.
— Скоро будет пересадка. — Папа похлопал Леву-мусульманина по голове, но залез на лоб и Левины бесцветные веки; несколько раз прозвучало отмечавшее звонок из гематологического центра «фхаа» и «фхаа», чавкнула банка с малосольными огурцами.
— Вероятность найти донора: один к десяти тысячам, — не унимался папа, — а у тебя сестра с золотым сердцем и золотой кровью.
Лева-мусульманин несколько раз прошел по комнате. Достал дорожную (дорожно-больничную) сумку, бросил перед собой, встал на нее ногами. В сумке на дне лежал спрей-антисептик и несколько высохших, смятых влажных салфеток. Если с Дининым типированием все будет хорошо, Леву за шесть дней до — отправят на лучевую и химиотерапию. А Дина начнет принимать лейкостим: подхлестывать выход гемопоэтических стволовых клеток. Гемопоэз — это как «кровь» и «творчество», кровь и поэзия.
— Никуда не поеду!
Лева и прежде зарекался делать трансплантацию. Говорил, что если донором будет Дина, он никогда на это не пойдет.
Дина злилась, каждый раз ненужно поправляла волосы, когда Лева об этом напоминал. Папа не реагировал; как только Дина прошла типирование — оформлял документы.
— Ну это же бред, — отзывалась Дина, — глупо верить в то, что через массаж, донорство, прикосновения или кофе можно передавать плохую энергию. В таком случае любые контакты людей можно свести к энергетическому обмену. Хорошее намерение в сочетании с хорошим поступком — чудо.
Один раз Лева застал Дину перед донацией в ванной. В тот день Дина была обиженной и слабой. Она красила ногти, и невысохший лак отпечатался кровавыми пятнами на блузке и на лице. Дина посмотрела на свои подлокотные ямки, провела пальцами по предплечьям и опустила нос в ладошки: «Вот бы эта кровь, — шептала, — вот бы эта кровь…» Дина хотела сказать «убила бы», но сама себя испугалась. Лева знал правду. Лева тогда слышал Дину.
Но ни Дина, ни папа не воспринимали Левин отказ всерьез.
— Ему четырнадцать, — пришлось сказать как-то Дине, — если что, до пятнадцати лет он не может подписывать добровольное информированное согласие или отказ. Федеральный закон. Да, пап?
— Ты права. Дурака учить — что мертвых лечить.
На следующий день, сходив на повторное типирование, Дина вернулась довольная. Все, можно начинать Левину химию, она донор. Она — донор!
Папа собрал Леве дорожно-больничную сумку.
Дина не знала, как себя вести: когда дело доходило до эмоций, она всегда вела себя так, как на ее месте поступили бы другие. Помимо нее, Леве предложили поискать и других доноров — но Дина сразу отказалась. Брат ведь, если не поможешь — случится что-нибудь мерзкое. Когда у Дины спросили, какой способ донации она выбирает, через кровь или через тазовую кость, она выбрала первый, самый распространенный.
Перед отъездом в больницу до утра играли в «Дом». Лева пристал: если выиграет, Дина не будет его донором. Подождут нового донора из регистра (а вдруг). Выиграла Дина. С улицы были слышны крики пьяных, здоровых людей. Пару раз под окнами проезжала папина машина. Ночью квартира остыла: на коврике в ванной — гололед, вода в кувшине — черствая. Лева захотел пить, и пришлось принести ему облупленную, перламутровую чашку. Он пил дробными, куриными глотками. А Дина думала, как скоро будет сидеть в центре крови четыре с половиной часа, как будет вздрагивать трубка из вены в вену (будут забирать кровь; сепаратор отделит гемопоэтические клетки, а остальную кровь вернут Дине через вену в другой руке); и все будут говорить ей, что она молодец, и будут давать ей печенье, и будут заглядывать ей в глаза… а она будет думать только одно: «Поскорей бы в душ».
4
В мире, где можно запросто найти чипсы со вкусом гуакамоле и так неудобно искать донора костного мозга, рисованный чистотел напротив больниц растет удивительно хорошо.
Первого июля врачи-гематологи Городской клинической больницы номер семьдесят семь провели пересадку костного мозга от сестры к брату. От Дины к Леве-мусульманину. Папа в тот день не работал, в ночь — не ездил к нелюбимым пациентам. Собирался грибной дождь, но острый месяц не сходил с неба и был виден из палатного окна.
— Рекомендации после трансплантации, — зачитывала Дина текст брошюры, который Лева выучил наизусть (Дину было плохо слышно сквозь маску), — диета после трансплантации костного мозга должна быть низкомикробной: она исключает из рациона продукты, которые могут спровоцировать инфицирование. Продукты должны быть термически обработаны, овощи — сезонными, йогурты — однократной пастеризации. Избегайте клубнику: она растет близко к земле.
Лева сидел на кушетке, вытянув ноги, пил из стерильной банки прокипяченное пятнадцать минут молоко.
Дина перевернула брошюрку.
— Половая жизнь мужчин после трансплантации костного мозга. Вы можете возобновить половую жизнь, когда количество тромбоцитов превысит пятьдесят тысяч клеток на микролитр. Сперма может изменять свой цвет: коричневый, оранжевый[3]…
— Дин, — перебил папа.
Папа договорился на работе, чтобы у Дины взяли интервью: будет на обложке журнала «ДонорДом». За поиск доноров костного мозга папе платили в три раза больше. На следующий день Дина уже шла мимо тайского салона, где они с Левой-мусульманином когда-то подслушивали за упоительно несчастной тайкой. Дина впервые задумалась: может, она герой? Она вошла, и колокольчик, как в цветочном, запел: «дин, дон, дон».
Дина водила пальцем по креслу, и на нем оставался закругленный след от улитки.
— Как проходила такая многочасовая донация?
— Почему вы стали донором костного мозга?
— Обычно неродственных доноров и реципиентов не знакомят два года: как вы относитесь к тому, чтобы упразднить это требование?
И вопрос, который ввел Дину в ступор:
— Опишите это приятное чувство — отдавать часть себя другому.
А почему оно должно быть приятным? Кто составляет эти вопросы?
Говорили еще о том, как по-разному относятся к человеческой жизни в разных странах; о донорстве в Израиле (страна постоянно тревожится: война или не война, пляж еле-еле загораживает песочным животом полгосударства); о том, что один известный стендап-комик записал подкаст о донорстве (часть Дине дали прослушать, заботливо снимая на камеру ее реакции); почему вокруг пересадки костного мозга так много мифов; что кости никто не отрубает и вообще эта операция очень простая; о том, что в Великобритании за донорство меньше «плюшек»; что пока присваивают звание «Почетный донор», донорство не станет привычкой; что в Сибири какой-то парень из Омского завода полипропилена стал донором костного мозга дважды. Дина не терпела историй про других доноров, но объяснить никому эту неприязнь не могла: не признаться же сразу, что они кажутся ей породистей и честнее.
Дина пересказала интервью Леве-мусульманину; но он почему-то не удивился — ни вопросам, ни комику, ни подкасту. А вдруг спросил, так же бесслышно, как жил и болел:
— Дин, ты меня любишь?
И между его бровями задержалась, как у бегуна, капелька пота.
Дина поправила что-то у себя на коленях вместо ответа.
Лева реабилитировался в больнице три недели. Папа с Диной ходили к нему поочередно или вместе, дома отдыхали от походов. Папа сидел на кухне, спускался с кем-то в бар, смотрел фильмы, смотрел футбол, жевал жвачку, скатывая из нее комки разной формы, расставляя их в ряд, как фигурки из пластилина. Дина делала маникюр (снова сама, в ванной), смотрела видео на YouTube. В общем, жили как на иголках.
Две недели слились в сплошную пугающую однотонность. Видео, еще видео, еще видео — и Лева умер.
5
Трансплантат не прижился. Организм отторг костный мозг донора: и донорские клетки атаковали.
— Статистику? Статистики у меня нет, надо ковыряться… — жужжала конопатая врач, одна из десятков врачей, которые за жизнь касались Левы; она теребила дешевый браслет и раз в полминуты вынимала растресканную земляничную пятку из лодочки-туфли. — Если трансплантацию назначили и ее не сделать, то человек умрет, так как пересадка дает последний шанс. Но после… Пациенты иногда умирают после пересадки. Вам разве не говорили: в случае с серповидноклеточной анемией чем старше пациент, тем тяжелее он переносит восстановление.
Папа вошел в пустую палату. Это был инфекционный бокс — без комнатных растений на подоконниках, без всего того, на чем могла бы скапливаться пыль, с похожей на волшебную палочку бактерицидной лампой. Дина вспомнила лампу в пункте сдачи крови, и печенье «Юбилейное», и плитку с колосьями, и чай. Как это было давно: зачем она все это начинала?
После долгих уговоров спустились в морг. Около входа стоял, весь в мелких царапинках, стеклянный стол с какими-то бумагами. Над столом висели часы — напоминание о смерти. Приблизились к мусульманину. Дина натянула пониже рукава толстовки.
Папа закричал:
— Вы что, Лева жив!
Дина схватила папу за кисть, провела по коридору и плюхнула на холодный стеклянный стол. Это пульсировали папины застылые пальцы. Папа еще долго стоял и смотрел в стол, липко водил по нему, зажмуривался и снова смотрел.
Леву похоронили на Введенском кладбище, рядом с мамой и бабушкой. Дина на кладбище ни разу не была и не знала, как там что расположено.
— В нем твои клетки, — подул в висок Дине папа, когда из автокатафалка вытягивали гроб и хлипкий, на деревянной палочке, портрет; от папы пахло спиртом и кутьей с цукатами.
Дина смотрела на братово тело. Выпавшие ногти, заеды в уголках рта. Взрослый, опухший. Почему в него не вместилась Динина нелюбовь?
Через полчаса после похорон тайский массажный салон прислал семейную скидку. Дина обрадовалась: можно будет сходить. Где-то, в больнице, напротив чертополоха на гаражной стене, выздоравливали пациенты, а в холодильниках хранился оперативный запас эритроцитов — запакованная в пакеты, прогнанная через центрифугу и замороженная Динина кровь.
Все-таки слова лучше поступков: после них не бывает смертей и смешных интервью. Или бывает? Или
[1] Извините (тайский): ขอโทษ.
[2] Спасибо (тайский): ขอบคุณ.
[3] Брошюра НМИЦ гематологии «Трансплантация костного мозга: что нужно знать пациенту?».
